— Да, конечно! Уже прошение губернатору подали… Уедем, а там видно будет. Может, она меня и полюбит…
— Что же вы будете делать?
—. Создадим коммуну, будем работать.
— Втроем?
— Может, еще кто присоединится. Вот и тебя я имел в виду. Наташа и Селантин были бы рады. Ну скажи, что тебя тут держит? Училище все равно не кончишь…
Степан задумался.
— А если в Германии не понравится, можем во Францию поехать — это рядом. С коммунарами познакомимся. Что молчишь?
— Я бы, пожалуй, не против, — раздумчиво сказал Степан, — но хочу с одним человеком посоветоваться.
— А деньги найдешь?
— Деньги будут. Братья обещали прислать после раздела.
— Тогда чего же думать? Сегодня вечером приходи ко мне и все обмозгуем.
8
После занятий в училище Степан не пошел домой, а уселся на скамейке под тополями сада, откуда хорошо было видно парадное крыльцо.
Когда на крыльце показалась стройная фигура Котельникова, в плотно облегавшем вицмундире, Степан вскочил и пошел следом. Котельников, пройдя три квартала, свернул на другую улицу. Степан кинулся бегом и догнал учителя у самых ворот небольшого деревянного домика.
— Здравствуйте, Василий Григорьевич! Вы здесь живете?
— А, Халтурин? Здравствуйте! Что это вы бежали?
— Хотел с вами поговорить, Василий Григорьевич… Вам привет от Евпиногора Ильича.
Строгое лицо Котельникова, с черными бровями и окладистой бородкой, вдруг просияло, карие глаза заискрились.
— Вы знакомы? Спасибо! Где же сейчас Евпиногор Ильич?
— Он в Уржуме. Приезжал сюда. Сказал, чтобы я в случае нужды обращался к вам, и велел передать привет.
— Так, хорошо. Тогда пойдем ко мне, — переходя на дружеский тон, пригласил Котельников.
Усадив гостя на диван в маленьком опрятном кабинете, он достал портсигар и предложил Степану.
— Спасибо, я не курю.,
— Это хорошо, брат. И впредь не советую. Гадость… Ну-с так, что за беда случилась с тобой, Халтурин? Впрочем, я знаю — умер отец?
— Да, умер… Надо мне, Василий Григорьевич, выходить на самостоятельную дорогу, вот и зашел посоветоваться.
— По-моему, ты уже избрал самую верную дорогу. Мне говорил о тебе Трощанский.
— Вы знали Трощанского?
— Да, знал. Его выслали в Курск. Это мужественный человек. Он хорошо говорил о тебе.
— Спасибо! Он многое помог мне понять. Но я не знаю, как быть дальше? Хочу бросить училище и стать мастеровым. Все равно учителя или агронома из меня не выйдет.
— О твоем мастерстве похвально говорят в училище. Это ты делал ларец для губернатора?
— Да, я.
— Отменная работа. Какие же у тебя планы?
— Хочу ехать с товарищами в Германию и там создавать коммуну. Есть желание пожить по-новому.
— А почему в Германию? Разве здесь нельзя создать коммуну?
— Посадят…
Котельников задумчиво почесал бородку.
— Да, пожалуй… Особенно у нас, в Вятке.
— А вы не советуете в Германию?
— Отчего же? Там можно многому научиться. Если есть возможность — поезжай. Вернуться всегда успеешь.
— Боюсь, губернатор не разрешит.
— Ты из Орлова, кажется?
— Да-
— Там не был на подозрении?
— Нет. Урядника избил, но отец это дело замял…
— Если запросят училище, я постараюсь похлопотать за тебя, чтобы дали хорошую аттестацию. Напишешь оттуда?
— Обязательно, Василий Григорьевич.
— Ну, а товарищи надежные?
— Амосов, парень из нашего кружка, с женой, и ссыльный, Селантин.
— Селантин? Что-то я не слышал.
— Амосов ручается за него. Говорит, он знает немецкий.
— Ну что ж, подавай прошение, но надо обосновать. Давай-ка я тебе набросаю черновик
Котельников сел к столу и стал писать, говоря вслух:
«Его превосходительству, господину исправляющему должность Вятского губернатора.
Прошение.
Желая ознакомиться ближе с сельским хозяйством, я надумал посмотреть на германские хозяйственные фермы, но не имея возможности выехать без заграничного паспорта, я покорнейше прошу Вас о выдаче мне оного впредь на шесть месяцев. При сем прилагаю документы: паспорт и удостоверение и необходимые пять рублей.
Проситель — государственный крестьянин Вятской губернии Орловского уезда… волости, деревни…
Степан Николаев Халтурин».
— Проставь волость, деревню, перепиши своей рукой и сам отнеси в канцелярию.
— Спасибо, Василий Григорьевич!
— Пока суть да дело, надо, брат, заниматься. За тобой хвосты. Если будет трудно, приходи — я помогу.
— Премного благодарен! — Степан поднялся, пряча бумажку.
Котельников тоже встал, протянул руку.
— Ну, прощай, Степан. Желаю тебе удачи!
9
В конце июля Степана вызвали к губернатору.
Он оделся по-праздничному, расчесал пышные волосы и явился в губернаторские хоромы этаким сказочным молодцем. Очень боялся, чтобы губернатор не отказал.
По ковровой лестнице его провели на второй этаж, в просторную приемную и, наконец, впустили в богато убранный кабинет.
Губернатор Тройницкий, молодящийся старик, с розовым пухлым лицом и седыми подусниками, сидевший за резным столом, крытым зеленым сукном, встретил его улыбкой.
— А, вот вы какой! Хорошо-с. Присаживайтесь. — Он достал с маленького столика ларец из капа и, любуясь им, спросил: — Ваша работа?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Похвально! Весьма похвально. Что же вы думаете делать в Германии?
— Посмотреть на сельские фермы и кустарные промыслы.
— Г-м. Хорошо! Там много любопытного. Поездка может быть весьма полезна. Я забочусь о процветании Вятского края и не имею препятствий к вашей поездке. Счастливой дороги! Паспорт получите в канцелярии.
— Покорнейше благодарю, ваше превосходительство!
Степан с замиранием сердца вышел из кабинета.
10
В начале августа Степан получил полторы тысячи рублей от братьев, и они с Амосовым купили для всей компании билеты на пароход. Решено было ехать по Вятке, Каме и Волге до Нижнего, а оттуда — поездом — до Москвы.
Селантин не хотел, чтоб о его отъезде знали. Поэтому Степан заранее попрощался с друзьями, а на пристань провожать его пришел только Павел. Амосова и Наташу Павел знал раньше, Селантина увидел впервые. Этот человек не понравился ему, Худой и сутулый, с хитроватым лицом, он был юрок и слишком услужлив.
Когда уложили вещи в каюте и вышли на палубу, Павел отозвал в сторону Степана.
— Послушай, брат: Колька — парень-рубаха и Наташка — девка порядочная, а этого лиса — Селантина — ты опасайся. Ох, не прост человек! Кабы он хитрости какой не устроил над вами…
— Да ну, что ты, Павел… Он верный товарищ, из ссыльных. Чай, помнишь Евпиногора?
— Остерегайся Селантина. Далеко он не родня.
— Ладно, ладно! — усмехнулся Степан. — .Передай поклон нашим, скажи, чтоб не тосковали, особенно мать. Я как приеду — напишу.
Пароход заревел. Братья обнялись, поцеловались. Павел сошел на берег.
Пароход отчалил и, хлопая плицами колес по воде, медленно поплыл вниз по реке…
11
На рассвете пароход загудел. Степан вскочил и выбежал на палубу — подплывали к Орлову. Хорошо виделся крутой берег с пышными липами. И снова возник перед Степаном образ чудесной девушки… Но тут же он вздрогнул, вспомнив, как ее везли жандармы…
Простояв с полчаса, пароход опять загудел и поплыл дальше вниз, к Котельничу.
Степан стоял на палубе, жадно всматриваясь в милые сердцу места.
Вот берег стал более пологим, и Степан увидел съезд к реке, сходни для парома, шалаш перевозчика. Вспомнилось детство, поездки на покос. Сердце защемило. Совсем близко, за лесом, была родная деревня. Там жили мать, сестры, братья…
«Прощайте, родимые! Увидимся ли еще — бог весть!» — прошептал Степан и, помахав рукой, пошел в каюту, к друзьям, с которыми ему предстояло начать новую жизнь.
Глава шестая
1
Путешествие оказалось нелегким. До Нижнего добирались больше недели: три раза пересаживались с парохода на пароход. Задыхались в душных, переполненных трюмах, мокли и мерзли на палубах.
Насмотрелись, нагляделись на матушку-Русь, наслушались и песен и плача, если рассказывать — хватило бы на годы!..
Милые картины русской природы! Широкие разводья, окаймленные девственными лесами… И вдруг — сцены пьяных драк на палубе и холодящие душу, заунывные песни бурлаков, тянущих бечевой тяжелые баржи.
Случалось на больших пристанях видеть грузчиков, обутых в лапти, одетых в лохмотья, они почти бегом топали по шатким настилам, с огромными тюками хлопка и шерсти, с мешками муки и зерна, с кулями пряжи или кож. Работали с задором, как бы играючи, с ненасытной жаждой вздымать, ворочать, бросать, словно им некуда было девать недюжинную силу. Не раз видели они этих богатырей-грузчиков и после работы, валявшихся мертвецки пьяными на мостках пристаней или в тени угрюмых лабазов.
Несколько раз им попадались навстречу неуклюжие баржи с железными решетками на палубах, где, как в зверинце, сидели выползшие из трюмов, худые, заросшие бородами, в «полбашки» обритые арестанты.
Иногда они махали руками и что-то кричали, а чаще всего смотрели молча, угрюмо. И это угрюмое молчание обреченных было особенно тягостно…
Когда большой волжский пароход подвалил к пристани Нижнего, началась беготня, сутолока. Степан и его друзья еле протиснулись сквозь толпу встречающих и высаживающихся. Площадь у пристани была забита телегами ломовых извозчиков, бричками и экипажами, бесчисленным множеством разного люда — от нищих до купцов, в лаковых сапогах и поддевках «аглицкого сукна». Все суетились, куда-то спешили.
— Что это у вас в Нижнем за столпотворение? — спросил Селантин извозчика.
— А ярмарка! Аль не знаете?
— А где бы остановиться тут?
— Свез бы за милую душу, да куда, и помыслить не могу. Все гостиницы, все постоялые дворы и частные фатеры забиты до отказу. Сказывают — больше двухсот тысяч съехалось разного народу.