— Девки, марш отсюда, будем обмороженных растирать.
Дочери, бабка и тетка-приживалка юркнули в горницу.
— Ну раздевайтесь, гости, да сказывайте — кто и откуда.
— Вот ссыльного везем в Орлов, — кивком головы указал унтер на бородатого.
— Понятно… О господи, да у вас, барин, и щеки обморожены. Давайте-ка я вам разотру. Так… А руки сами трите — вот снег.
Степка залез на полати и, свесив лохматую голову, смотрел, как отец растирал обмороженные лицо и руки ссыльному, как жандармы и ямщик грелись у печки, как мать ставила самовар.
— Вроде бы отходят щеки-то, — сказал отец. — Глядите — «- порозовели… А руки трите сильней, дайте-ка я сам. Вот так… Больно?
— Ничего, терпимо…
— Видите, и руки отходят. Хорошо. Ну как, мать, с самоваром?
— Подогреваю. Сейчас закипит.
— Вот и хорошо. Закусочку нам спроворь да водку достань из подпола. Водка для обмороженных — самое первейшее лекарство.
Сердобольная хозяйка старалась: ей хотелось обласкать арестованного и получше накормить. Уж больно худ он был: щеки ввалились, скулы обтянулись. Лицо казалось зеленоватым. По затрепанной шинели догадалась она, что студент.
Многих ссыльных и арестантов прогоняли через деревню, некоторых даже в кандалах. Знала она, что все это были «политические», страдавшие за то, что хотели сделать облегчение простому народу. Сколько раз плакала, глядя в окно на несчастных! Сколько раз выбегала, чтобы передать горшок молока да краюшку хлеба! А тут бог послал студента в дом. Как не пожалеть его? Как не похлопотать?..
Скоро приезжие, хозяин и старичок странник сидели за самоваром. Хватив по лафитнику и выпив горячего чаю, гости пришли в себя, разговорились.
— Спасибо вам, Николай Никифорович, если бы не вы — мы бы замерзли, — сказал молодой арестант.
— Вон Степку благодарите. Это он ходил до ветру и услышал, как вы кричали.
Арестант встал и, подойдя к полатям, пожал Степке руку.
— Спасибо тебе, Степа. Спасибо! А это возьми от меня на память. — Он достал из кармана маленькую книжечку в кожаном переплете и передал Степану.
— Ой, что же это?
— Басни Крылова. Ты читать умеешь?
— Умею. Еще у дьячка выучился.
— Вот почитай. И другим дай. Это хорошая книга.
— Спасибо!
— Басни, вы говорите? — спросил отец. — Это что же, вроде сказок?
— Да, но более правдивые.
— Ну-ка почитай, голубчик… Не знаю, как звать, величать-то вас.
— Меня зовут Евпиногор Ильич Вознесенский.
— Замысловато. Этак мы и не выговорим. Вы уж позвольте нам попросту, по-деревенски Егором Ильичом вас называть.
— Сделайте одолжение, я не обижусь.
— Так уважьте нас, Егор Ильич, прочитайте хоть одну басню.
— Пожалуйста.
Ссыльный взял у Степана книжку и открыл наугад.
— Слушайте:
— У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
Но мы Истории не пишем;
А вот о том, как в Баснях говорят.
Все притихли, сосредоточились. Ксения Афанасьевна, сидевшая поодаль, поднялась:
— Погодите, я девок позову.
— Не надо! Им пора спать, — сказал отец. — Читайте дальше, Егор Ильич.
Ссыльный поправил очки и продолжал негромко, выразительно:
— Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк…
«Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
Здесь чистое мутить питье мое
С песком и с илом?!!…»
— Ишь ты, — усмехнулся хозяин.
Когда светлейший Волк позволит… — продолжал ссыльный и, прочтя несколько строк, перешел на бас:
— Молчи! устал я слушать.
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать.
Сказал, и в темный лес ягненка поволок.
— Ай да басня! — воскликнул хозяин. — Значит, поволок… Съест, и потом ищи виноватого. Так и бывает.
Унтер закашлялся:
— Это что же, может быть, выходит, что мы, жандармы, тоже вроде волков?
— Вы — нет! — отозвался ссыльный. — Вы люди подневольные. Вы сами никого не смеете съесть. Вам, что прикажут…
— Вижу, разговор пошел не в ту сторону, — вмешался хозяин, — да и поздно… давайте-ка спать, господа.
— А далеко еще до Орлова?
— Всего три версты. Утром ребятишки вас проводят — им как раз в училище.
— Пусть ссыльный и ямщик стелются на лавках. А мы ляжем на тулупах у двери, — сказал унтер, — такой порядок.
— Это уж как вам угодно.
Ссыльный подал книжечку Степке и, расстелив на лавке тулуп, лег.
Степка, зажав книжечку в ладонях, подсунул их под щеку и сразу уснул…
Утром, еще затемно, ямщик растолкал храпевших жандармов. Те поднялись, гремя шашками, разбудили ссыльного. Перекусив и попив чаю, стали собираться в дорогу.
Метель прекратилась, под окнами, скрипя полозьями, прошли два обоза в Орлов. Ямщик запряг лошадь и, поблагодарив хозяев, выехал за ворота.
Ссыльный достал из мешочка жестяную коробочку чая, подошел к хозяйке.
— Это вам индийский, Ксения Афанасьевна, за гостеприимство. Простите, больше нечем отблагодарить.
— Что вы, что вы, голубчик! Зачем же? — смутилась хозяйка.
— Возьмите, я очень прошу вас. Не обижайте. У меня еще есть. Ведь ваш муж и сыновья спасли нам жизнь…
— Пошли! — грубо окрикнул старший жандарм и кивнул на дверь.
Ссыльный вздрогнул, молча пожал руки хозяину и старшему сыну, взглянул в полные слез глаза Степки и быстро вышел.
Жандармы затопали на крыльце. Степка и Пашка с холщовыми сумками выскочили вслед за ними.
Когда ссыльный и жандармы уселись, Степка попытался забраться в передок саней к кучеру.
— Куда лезешь? — закричал старший жандарм, топорща усы. — Нельзя! Видишь — арестованного везем… Пошел!
Лошадь побежала рысью. Степка и Пашка, догнав сани, вскочили сзади на полозья и, уцепившись за кибитку, замерли.
Николай Никифорович с Иваном собирались в извоз. Проводив нежданных гостей, они стали снаряжать сани, просматривать упряжь, готовить на дорогу еду. Второй сын, Александр, сел подшивать валенки; девки в горнице ткали холст. Ксения Афанасьевна давно подоила коров и теперь хлопотала на кухне. Тут же, ведя разговор со странником, сидела за прялкой бабка. Третий сын, шестнадцатилетний Василий, разгребал за воротами снег.
В обед, когда вернулись из училища Пашка и Степка, семья расселась за тесовым столом. Хлебали деревянными ложками из большой миски густые, наваристые щи. Отъезжающих в извоз надо было накормить сытно — так повелось исстари.
Когда миска опустела, Никифорович положил ложку на стол.
— Ну что, Пашка, куда жандармы дели арестанта?
— Повезли прямо к исправнику. Мы слышали, как спрашивали дорогу.
— За что же его, сердечного, к нам? — спросила хозяйка.
— За товарища наказание несет, — пояснил странник, — я с ямщиком разговаривал.
— Ну и как ямщик сказывал? — спросил хозяин.
— Будто бы товарищ-то его, Евпиногора, в царя стрелял.
— В царя?!
— Да, в царя, и был повешен. А нашего-то и других прочих, что были с ним заодно, — в Вятскую ссылку.
— Не похоже, чтобы такой тихий, душевный человек на царя покусился.
— Погоди, мать, — остановил Николай Никифорович. — А за что же они царя-то хотели порешить?
— Вроде бы за то, что народ прижимает. Народу послабление думали сделать.
— Бона какие дела… То-то он давеча нам про ягненка читал. Видать, не прост человек. Как там, Степка, в книжке-то сказано?
— «У сильного всегда бессильный виноват», — выкрикнул Степка.
— Конечно, народу не сладко живется. У нас хоть не было крепостного права, а прижимали так, что вздохнуть мужику не давали. Вроде бы государственные крестьяне мы, а тому неси, этому волоки, энтому отдай! А от чего отдавать-то? Земли мало, да и та совсем не родит. Силы в ней нет — один песок! Только сено, грибы да ягоды выручают. Но и они не каждый год растут… Если б мужики не подавались в отхожие — давно бы перемерли. Мы еще, слава богу, лошадями перебиваемся. И то из-за этих волков двуногих иной раз туго приходится… Да, верно он про ягненка… Верно! Ты эту книжечку, Степка, в училище не таскай. За такие слова небось начальство по головке не погладит.
— Нет, я ее дома буду читать.
— Гляди Егор-то Ильич каков! А? Самого царя-батюшки не побоялся.
— Он хотя и тихий, но страсть какой отчаянный, жандармов совсем не боится, — сказал Степка.
— А ты почем знаешь?
— Мы с Пашкой слышали, как он на них кричал.
— Ну ладно, будя об этом! — прикрикнул отец. — Подавай, мать, кашу, надо успеть управиться засветло.
Семья Халтуриных жила дружно, работяще. Сам Николай Никифорович был мужик грамотный, смекалистый и не любил сидеть без дела.
Земля вокруг скудная: суглинок да супесь, а в дому — десять ртов — не шутка! Может быть, из-за скудных земель и не было в здешних местах помещиков, а крестьяне считались государственными: платили налоги и жили кто как умел.
С незапамятной поры вятский мужик должен был изобретать разные приработки, чтоб не умереть с голоду. Благо — вокруг леса, да такие, что медведь заблудится. А лесная сторона, известно, не только волка, но и мужика досыта накормит. Издавна научились крестьяне кто липу драть, а кто деготь гнать. У Халтуриных было заведено, чтоб работали все — от мала до велика. Жать не можешь — колосья собирай. Косить не под силу — по грибы ступай. Летом вставали с петухами: кто коров пасти, кто лапти плести.
Когда был в силе дед Никифор, Николай со старшими сыновьями хаживал с ним в отхожие — плотничать и столярить. Все Халтурины были плотниками и столярами первой руки. Дом ли срубить и украсить его причудливой резьбой, мебель ли смастерить или какую отделку в богатых хоромах — лучше Халтуриных мастеров не сыскать. Хаживал дед Никифор со своею артелью, составленной из братьев, сыновей и внуков, до самого Петербурга. Работал в Казани, в Нижнем, в Москве. Реками да по бездорожью добирался до Перми, до Екатеринбурга и дальше.