Когда он одряхлел, артельным стал старший брат Николая Никифоровича — Василий.
Сам Николай Никифорович как-то ходил с односельчанами на богомолье в Палестину. Много разных земель прошел, много понасмотрелся. Потянуло его к вольной жизни. Купил он пару хороших лошадей и занялся извозом. Дело оказалось доходным. Понемножку Николай Никифорович приторговывал: то холсты в Нижний свезет, то домотканое сукно для онуч, то звериные шкуры, то полушубки, то пимы. Оттуда тоже ехал не пустой. Так сколачивалась копейка. А как весна — он завсегда дома, и первый хозяин на деревне! С посевами, с сенокосом, со скотиной управлялся своей семьей. Зато уж сидеть никому не давал. Даже маленькие Степка и Пашка за лето заготовляли несколько пудов сушеных грибов и ягод. Белые, подосиновики, маслята, грузди для дома засаливали бочками; рыжики мариновали в четвертных бутылях, подбирали гриб к грибу, не больше наперстка, чтоб пролезал в горлышко.
Как подрастали парнишка или девка, сейчас же учили их рукомеслу. Парней — столярить да плотничать, девок — прясть, ткать, вязать.
А уж лапти да корзинки плести каждый умел сызмальства.
Грамотой пренебрегали: проживут-де и так. Старшие сыновья и дочери были неграмотные. А когда Николай Никифорович посмотрел свет, сразу же младших сыновей отдал в приходское училище. Будучи скуповат, Николай Никифорович зорко следил, чтобы «малыши» не били баклуши.
Вставая из-за стола, он строго взглянул на Пашку и Стенку:
— Чего сидите? Пора за уроки сесть. Глядите у меня — вечером сам проверю.
Пашка со Степкой сняли с гвоздей холщовые сумки, с которыми ходили в училище, и поспешили в горницу: отцу перечить — отведаешь вожжей.
Отец с Иваном отправились во двор снаряжать еще двое саней, которые вместе с лошадьми взяли у дяди Василия.
Второй сын, Александр, разложил в кухне на столе охотничьи припасы. Хотел, чтоб отец видел его приготовления к завтрашнему походу за белками. В этом году Никифорович не пустил Александра в отхожие, так как собирался его женить, но дал урок: за зиму добыть двести белок. Александр обрадовался такому обороту дела и всячески хотел показать отцу, что старается. А сам только и думал о том, как бы побыстрее уехал батюшка — не терпелось увидеться с зазнобой…
Со снаряжением четырех саней было немало хлопот — с ужином припозднились; за стол сели лишь в девять часов. Зато и отец, и Иван, и странник, ехавший с ними до Вятки, были в хорошем настроении. Перед отъездом, как исстари повелось, хозяйка налила по лафитничку, подвинула плошку с груздями, поставила ядреные огурчики, соленые со смородиновым листом.
Взбодрившись от водочки, странник снова принялся рассказывать о «хождениях», но Никифорович остановил его:
— Погоди, дед, мы с тобой ужо наговоримся дорогой. Пусть лучше Степка нам прочитает из той книжки, что ссыльный оставил.
— Это я могу, — сказал Степка и вытащил книжку из-за голенища.
— Никак в училище таскал? — строго спросил отец.
— Нет, только дома.
— Гляди! Потеряешь — вожжами отхожу. Ну-ка, про что там?
— «Стрекоза и муравей», «Лев и лисица»…
— А про лошадей нету?
— Про собак есть. Вот послушайте.
Степка, взъерошив волосы, поднес книжечку поближе к огню:
— Ну что, Жужутка, как живешь,
С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли?
Ведь помнишь: на дворе мы часто голодали…
«Живу в довольстве и добре,
И ем и пью на серебре;
Резвлюся с барином; а ежели устану,
Валяюсь по коврам и мягкому дивану.
Ты как живешь?»
Степка передохнул, потом заговорил жалобно:
— «Я» отвечал Барбос,
Хвост плетью спустя и свой повеся нос:
«Живу по-прежнему: терплю и холод
И голод,
…И, сберегаючи хозяйский дом,
Здесь под забором сплю и мокну под дождем;
А если невпопад залаю,
То и побои принимаю.
— Ишь ты, как пишет. Ах жалко бедного Барбоса… Ну-ка, вали дальше.
Степка продолжал:
«Да чем же ты, Жужу, в случай попал,
Бессилен бывши так и мал…
Меж тем как я из кожи рвусь напрасно?
Чем служишь ты?»
— «Чем служишь! Вот прекрасно!»
С насмешкой отвечал Жужу:
«На задних лапках я хожу».
— Ну, лихо! — закричал Никифорович. — А ведь есть и такие люди… Сам видал… А вот Егор Ильич — им не чета! Этот на задних лапках ходить не будет. Нет… И мы — Халтурины — тоже. В нашем роду никто перед барином спину не гнул. Вы, ребятишки, на всю жизнь запомните мои слова: лучше бурлацкую лямку. тянуть, лучше, как Барбос, мерзнуть и голодать, чем на задних лапках ходить…
Глава вторая
1
В семье Халтуриных «самого» любили и уважали. Уважали и побаивались. Был он справедлив, но нравом крут: иногда слово скажет, а иногда залепит такую затрещину, что в глазах помутится. Правда, это случалось не часто, а все же бывало…
Зато и жилось за «батюшкой» хорошо, спокойно. В доме порядок. В посты — постились, в мясоед — отводили душу. На рождество и сами принимали, и в гости ездили. Зимой, как придет воскресенье, — иди в церковь или на гулянку — запрета нет! Но в будний день и думать не смей, чтоб улизнуть из дома.
Хорошо жилось при батюшке, а все же, когда он уехал, все вздохнули с облегчением. В дом Ксении Афанасьевны стали наведываться соседки, девки выволокли из клети и затащили в комнату сундук с нарядами — стали готовиться к посиделкам. Александр, вернувшись с охоты, сразу же ушел к зазнобе в чужую деревню,
Пашка и Степка стали задерживаться в городе, все хотели встретить ссыльного, узнать про его житье-бытье. Степка даже носил в сумке горшочек меда, который просила передать «несчастному» Ксения Афанасьевна.
Только после масляной, когда почернели дороги и на березах городского сада закричали первые грачи, ребята изумленно ахнули, столкнувшись лицом к лицу со старым знакомым.
— Егор Ильич! Ваше благородие! — растерянно вскричал Пашка, увидев медные пуговицы на темной студенческой шинели.
— Я, я, здравствуйте, друзья! Не забыли, значит? Очень рад.
— Да как же забыть, Егор Ильич? Мы вашу книжку почти наизусть выучили.
— Это хорошо, Степа. Молодцы! Как дома?
— Все здоровы. Мама послала вам меду. Я целый месяц носил его в сумке. А как вы?
— Спасибо! — Понемножку служу. Однако на нас могут обратить внимание: за мной следят. Идите домой и не пытайтесь меня искать. Я сам вас найду… если будет нужно. Передайте сердечный привет родителям. Идите не оглядываясь. Если кто спросит про меня, скажите, мол, спрашивал, где баня. Прощайте!
Ссыльный вскинул голову и зашагал в противоположную сторону.
2
Пришло лето — свежее, зеленое, ласковое. Пашка и Степка шли из училища не по тракту, как зимой, а тропинкой, через лес, где заливались малиновки.
— Ну, Степка, кончилось ученье. Что будем делать теперь?
— Хорошо бы на реку сбегать, покупаться.
— Тятька не пустит — дело какое ни то, найдет.
— А мы скажем — рыбачить.
— Днем какая рыбалка? Разве что к вечеру!
— К вечеру и пойдем. Поедим, и давай ловить жух. У меня в прошлом году на муху ельцы и подъязки брали.
С разговорами братья не заметили, как кончился лес — вышли в поскотину. А тут гумна и огороды — до дому двести шагов.
— Смотри, Степка, ворота распахнуты и телега вывезена в огород — должно, отец куда-то собирается. Гляди, на плетне палатка проветривается… уж не на покос ли?
— Вроде никто еще не едет…
— Мало ли что. Видишь, трава-то какая! И погода — на что лучше!
Подходя к воротам, оба услышали шипящий монотонный звук ручного точила:
— Слышь, Степка, косы точат. Выходит, отудились?
— С собой возьмем удочки, — ободряюще сказал брат, — в озере караси с ладонь.
— Ну что, грамотеи, как дела? Кончились ваши занятия? — спросил отец, пробуя пальцем лезвие косы.
— Кончились… Перевели обоих.
— Вот и ладно. Завтра едем на покос. Глядите, какие косы вам изладили. Ну-ка, достань, Иван.
Иван достал с широкой полки две маленькие косы-горбуши с красными изогнутыми круче топорища ручками.
— Нате, да не порежьтесь, они наточены.
Степка любовно погладил изогнутое, как шея лебедя, отшлифованное держало косы, кончиком большого пальца тронул лезвие:
— Огонь!
— То-то. Скажи спасибо Ивану. — И моя хороша! — довольно ухмыльнулся Пашка
— Идите, мать покормит и поедете купать лошадей.
— Правда? Тогда я на Саврасом! — радостно закричал Степка и бегом кинулся в дом.
К сенокосу в Верхних Журавлях относились серьезно, вдумчиво, готовились к нему исподволь. Сено было основным подспорьем в хозяйстве. Посевы, бывало, то град побьет, то жара иссушит, то сорняки задушат. А сену — все нипочем. Под защитой лесов, на том берегу Вятки, травы росли из года в год. И какие травы!
По весне Вятка разливалась здесь верст на пятнадцать, а местами — и больше. Затопляла и луга, и тайгу, и озера. И травы вымахивали такие, что лошадь скрывали.
В приречных деревнях испокон веков сено считалось «кормильцем». Относились к нему с заботой и почтением. Следили, чтоб не перестояло. Заботились, чтоб посуху скосить и сметать. На сенокос ехали семьями и жили там, на лугах недели по две, а то и по три. Брали с собой не только лошадей, но и коров, и собак. У каждого крестьянина была оборудована на лугах землянка или шалаш, с загонами для скота и с навесами на случай непогоды. Мужики, что поисправней, ставили рубленые сторожки, чтобы и зимой, когда возили сено, было где обогреться.
Весть, что Никифорович в четверг собирается на покос, облетела деревню, и другие мужики тоже стали готовиться. «Раз Никифорович едет, стало быть, он уже побывал в лугах, посмотрел травы. Опоздаешь — не наверстаешь…»
В четверг утро выдалось тихое, лучезарное. Никифорович вышел в огород, оглядел небо с редкими розоватыми облаками, потрогал росу на кустах и довольно крякнул: «Кажется, мы не промахнемся— погодка куда лучше!», — и пошел будить домочадцев…