Еще с неделю назад, зайдя к Обнорскому, Степан застал у него Моисеенко.
— Вот, полюбуйся на героя, — с улыбкой указал на него Обнорский, — бежал из ссылки и теперь, как и мы, на нелегальном.
— Рад встретить старого бойца, — приветливо пожимая руку Моисеенко, сказал Халтурин. — Поможете нам в организации союза.
— Всеми силами готов! Ты, Степан Николаич, запиши мой адресок на всякий случай. Я теперь с женой живу за Нарвской заставой. У меня и собраться можно. Квартира, хоть и не шибко большая, однако человек двадцать — двадцать пять вместить может.
— Спасибо! Будем иметь в виду, — Степан тут же полушифрованно записал адрес Моисеенко в свою книжечку и стал вместе с Обнорским рассказывать ему о Северном союзе, о Программе…
Вспомнив сейчас об этой встрече, Степан дождался сумерек, когда Моисеенко должен был вернуться с работы, и на конке поехал к Нарвской заставе.
Он сошел у Триумфальной арки, с шестеркой вздыбленных коней на фронтоне, и остановился, чтоб осмотреться и припомнить, где следует искать нужную, улицу.
Сумерки сгущались. Сильно морозило. Из труб домов белыми столбами поднимался дым. Огромные деревья у Триумфальной арки оделись в голубоватые кружева инея.
Степан, изрядно продрогнув в конке, немножко размялся и пошел отыскивать Моисеенко.
Дверь открыла молодая чернявая женщина и на вопрос Степана ответила вопросом:
— А вы кто? Степан замялся.
— Говорите прямо, меня нечего стесняться, а чужих у нас нет.
— Халтурина знаете?
— Знаю! Даже очень хорошо знаю. Раздевайтесь и проходите, пожалуйста. Прошу вас отобедать с нами. Петр только пришел с работы. Составите нам компанию.
— Спасибо! А где же Петр Анисимович?
— Моется на кухне. Сейчас выйдет. Ведь приходит грязный как черт.
Было слышно, как на кухне лилась вода и кто-то прыскал и фыркал покрякивая.
Степан разделся, прошел в столовую, где уже был накрыт стол.
Только он присел, как вошел Моисеенко — румяный крепыш, с пышной шевелюрой и кудрявой бородкой. Его серые глаза приветливо посмеивались.
— Нашел, Степан Николаич? Я рад! Ну, здравствуй!
Они пожали друг другу руки. Моисеенко кивнул на жену.
— Знакомься. Это моя Оксана Осиповна. Слышал я, как она тебя допрашивала. Ей можно доверять все. Огнем жги — не выдаст.
Степан с поклоном пожал руку хозяйке.
— Ну, садись — будем обедать, — пригласил Моисеенко и моргнул хозяйке.
Та достала из шкафчика бутылку и лафитники. Моисеенко разлил водку.
— Ну, за встречу!
— Спасибо, я не пью, Петр Анисимович.
— Совсем не пьешь? Чудно… А ежели с рабочими, в компании?
— Все равно. Не могу. Тошнит…
— Вот тебе на… Тогда и я не буду.
— Да нет, почему же? Ты выпей.
— Ну, мы с Оксаной по маленькой. За наши большие дела!
Чокнулись, выпили и стали закусывать… После наваристого украинского борща Степан окончательно согрелся и, осматривая просторную, очень скромно обставленную комнату, сказал:
— А квартира у тебя, Петр Анисимович, верно, — вместительная. И как, спокойно у тебя?
— Сам видел — место глухое. Полиция сюда не заглядывает.
— А кружковцы бывают у тебя?
— Заходят, не без этого. А кто не был, того заранее ознакомлю, чтоб не плутал в темноте.
— А когда бы можно собраться?
— Да хоть в субботу.
Хозяйка принесла и поставила на стол глиняный горшок, из которого пахнуло вкусным паром.
— Погодите, погодите, Петро, — прервала она, — еще успеете насекретничаться. Не видите, что ли, — вареники приспели?
— Давай, давай, Оксанушка, попотчуем гостя украинским кушаньем. Он, наверное, и не едал вареников? Как, Степан Николаич?
— Да, не приходилось.
— Вот попробуйте. Это домашние, не то что в трактирах.
Хозяйка положила на тарелку десятка полтора вареников, залила сметаной и подвинула Степану.
— Кушайте на здоровье!
— Спасибо! На наши пельмени похожи. Только покрупней будут.
Он попробовал.
— О, да они с творогом?
— Есть и с вишнями. Не нравятся? — спросил Моисеенко.
— Нет, что ты, очень вкусные. Мне никогда не доводилось есть такие.
— То-то! Вот создадим рабочую партию и поедем на Украину. Может, и женим тебя на хохлушке. Тогда берегись — закормит! — весело захохотал хозяин.
— Да, вкусно вы готовите, Оксана Осиповна.
— Кушайте на здоровье. Моисеенко достал кисет, протянул Степану.
— Спасибо, не курю.
— И не куришь? Да. Это, брат, редко среди рабочих, чтобы и не пил и не курил…
Он свернул цигарку, затянулся и, высоко пустив голубоватую струю дыма, сказал:
— Я думаю, Степан Николаич, в субботу будет хорошо. Ты бы оставил Программу, чтобы я и еще кое-кто, могли познакомиться заранее.
— Оставлю! Только береги ее пуще глаз. Если попадет полиции — все дело загубим.
— Да уж на счет этого — будь спокоен. Опыт имеется. Через тюрьму прошел.
Степан поблагодарил хозяйку и стал прощаться.
— Один дорогу найдешь? — спросил Моисеенко.
— Найду! — Степан достал и передал Моисеенко Программу. Тот спрятал в карман.
— Добро! Иди один. Не надо, чтобы кто-нибудь нас видел вместе.
Степан протянул руку.
— Значит, в субботу?
— Да, часов в шесть. Я буду ждать…
5
Как и условились, Степан пришел к шести. На этот раз дверь открыл сам Моисеенко. Он был серьезен и деловит. Помог Степану раздеться и ввел в комнату, где уже негде было присесть. На стульях, на диване, на досках, положенных на табуретки, и даже на полу, по-турецки поджав ноги, сидели рабочие.
— Вот и товарищ Степан, о котором я вам говорил, — представил Моисеенко.
— Знаем! Знаем! Чего рассказывать? — выкрикнул кто-то. — Давай к делу!
Степан достал Программу, положил на стол.
— Сам будешь читать? — спросил Моисеенко.
— Да нет, я бы лучше послушал.
— Додонов! Иди сюда, будешь читать, — позвал Моисеенко и передал Программу высокому, худощавому рабочему в очках.
Тот сел поближе к лампе и негромко, но выразительно, с некоторой таинственностью в голосе, начал читать:
— «К русским рабочим! Программа Северного союза русских рабочих…»
Все, кто был в комнате, притихли.
Степан внимательно всматривался в сосредоточенные лица рабочих, чувствовал, что это для них не простое чтение, что здесь, в этой Программе изложены их мысли, их боль, их надежды.
Когда Додонов кончил читать и, сняв очки, взглянул на собравшихся, никто не проронил ни слова. Все сидели молча, как зачарованные.
— Ну что, друзья? — кашлянув в кулак, чтоб стряхнуть охватившее его волнение, спросил Моисеенко. — Кто хочет высказаться?
Все молчали, покашливали.
— Может, ты, Кузьмич? — обратился он к пожилому, с сединой в щетинистых волосах рабочему.
— Могу и я… Только говорить-то тут, по-моему, нечего. Что рабочая партия нужна — всем понятно. Программа ее изложена правильно — видно, что сами рабочие составляли. Все, что накопилось, наболело в нас, — тут вылито. Большое спасибо товарищу Степану от нас! Мы всей душой за эту Программу, Прошу меня первым записать в союз. Вот и все.
— И я поддерживаю и прощу записать!
— И я тоже… — раздались голоса.
— Может, какие предложения будут? — спросил Моисеенко.
— Я бы хотел добавить, — поднялся с дивана широкоплечий детина.
— Давай, Прохор, говори! — поддержал Моисеенко.
— Я вот насчет чего… Опять начали хватать нашего брата. На днях четверых рабочих взяли в кузнечном. А почему? Фискалов развелось много. Пока был на свободе Пресняков и действовала «боевая группа» по охране революционеров, когда прихлопнули шпиона Шарашкина и других, было тише…
Кто-то постучал в дверь. Оратор умолк. Моисеенко сделал знак рукой:
— Это из своих. Подождите минутку.
Он вышел и скоро вернулся вместе с чисто одетым, чернобородым человеком.
— Продолжай, Прохор.
— Вот я и говорю, что шпионов стало больше и мы их терпим. Терпим и теряем лучших людей. А их надо уничтожать, как это делал Пресняков.
— Правильно! Правильно говорит Прохор! — крикнул вошедший. — Дайте мне сказать, друзья, а то забуду.
— Пожалуйста, Гордеев, — кивнул Моисеенко и, наклонясь к уху Степана, шепнул: — Это конторщик с завода, состоит в «Земле и воле».
— Правильно говорил здесь Прохор. Правильно, господа! Надо выслеживать и нещадно уничтожать шпионов. Партия «Земля и воля» уже решительно переходит от слов к делу. Мы уничтожаем не только шпионов, но и всех сатрапов. Убрали шефа жандармов Мезенцева. Я призываю вас, рабочих, к единению и дружбе с членами социальной революционной партии «Земля и воля». Только ведя борьбу плечо к плечу, мы добьемся успеха в улучшении положения рабочего класса и устранении социальной несправедливости. «Земля и воля» несет просвещение и дает политическую подготовку рабочим. Вспомните «Хитрую механику», «Емельку Пугачева» и другие нелегальные книжки, которые приносили рабочим наши пропагандисты. Только с нами, с нашей партией вы, рабочие, добьетесь социальных преобразований, победите нищету и рабство.
Оратор сел и удивился, что ему не хлопают.
— Разрешите и мне сказать несколько слов, — попросил Халтурин, задетый речью Гордеева.
— Пожалуйста, прошу вас, Степан.
Халтурин поднялся, обвел внимательным взглядом собравшихся и заговорил неторопливо, продумывая каждое слово.
— Хорошо сейчас говорил пропагандист из «Земли и воли». Хорошо! Если бы мы, рабочие, имели в своей среде побольше таких пропагандистов, мы бы
уже многого добились. Правильно он говорил, что нужно бороться со шпионами. Безусловно, нужно! Правильно и то, что нужно крепить дружбу между революционными партиями. «Земля и воля» оказывала и оказывает большую помощь рабочим в революционной борьбе. Мы вместе с землевольцами били полицию у Казанского собора, вместе с ними хоронили наших товарищей с патронного завода и давали отпор городовым. Однако мы не можем слепо следовать за землевольцами, видящими главную цель борьбы в крестьянской революции. Не можем! Мы считаем, что главной революционной силой, способной стряхнуть царизм, является не интеллигенция и не темное еще крестьянство, а нарождающийся и с каждым годом крепнущий рабочий класс. Оратор из «Земли и воли» говорил здесь, что они отпечатали для рабочих «Емельку Пугачева», «Хитрую механику» и ряд других пропагандистских книжек. Да, так. Спасибо! Но передовые рабочие давно переросли эту «ряженую» литературу. Они читают Чернышевского и Писарева. Они изучают экономическую и политическую литературу. Рабочий класс закалился в борьбе и представляет уже сейчас могучую силу. Мы для того и собрались здесь сегодня, чтоб обсудить Программу нашей, первой в России рабочей партии — Северного союза русских рабочих. И я видел и слышал, как горячо вы одобряли изложенные в Программе цели и задачи союза. Я хотел бы, чтобы вы свое отношение к Программе подтвердили голосованием. Моисеенко поднялся: