— Не надо, я лучше убегу.
— Ладно, спи, а завтра будет видно. Мать говорит, искали тебя по всей деревне. И быть бы тебе в остроге, если бы не поветь.
— Паш, ты смотри не проговорись.
— Учи! Чай, я старшой!..
Пашка уполз, а Степка, сменив лапти на валенки и надев полушубок, завалился в сено.
«Ладно, сегодня пересилю в сене, а завтра попрошу у Пашки на дорогу харчей и, как стемнеет, уйду лесами в Вятку…»
3
Начало смеркаться, а отец еще не возвратился. Домочадцы не садились обедать, слонялись из угла в угол, работать никто не мог.
— О-хо-хо, — вздыхала Ксения Афанасьевна. — Вдруг отцу не удастся уломать урядника? Что тогда? Ведь засудят Степку-то?
— Бог милостив, Ксюша. Не до смерти же он зашиб этого борова. Небось очухался, коли искал парня по всей деревне, — успокаивала бабка. — Опять же и отец не с пустым карманом к нему поехал. Столкуются.
— Дай-то бог, дай-то бог, чтобы столковались. Сердце у меня изболелось. Всю ноченьку глаз не сомкнула…
За окнами послышался скрип полозьев и ржание лошади. Радостно залаял Тобка.
— Кажется, батюшка! — вскрикнула сидевшая у окна старшая дочь Мария.
— Пашка, скорей открывай ворота! — приказала мать.
Пашка, схватив шапку и шубейку, бросился во двор.
— Господи, помилуй! — перекрестилась старуха. Дверь распахнулась широко, и отец, грузно ступая, вошел в избу, бросил на лавку тулуп.
— Ну, мать, молись богу да зови этого буяна. Кажется, пронесло.
— Слава те, господи, — закрестилась старуха, — услышал мою молитву Николай-угодник.
— Ой, батюшка, Николай Никифорович, прямо ноги у меня подкашиваются! — запричитала мать. — Неужто правда?
— Уломал, умаслил антихриста. Зовите Степку.
— Он, должно, у кого-нибудь из дружков прячется.
— На повети спасается, — усмехнулся отец. — Пашка, покличь его, скажи — бить не буду.
Пашка оделся, неторопливо вышел.
— Девки, чего же вы сидите? — спохватилась хозяйка. — Быстрей собирайте на стол; чай, батюшка с дороги.
Девки засуетились, довольные, что дело оборачивалось счастливо.
Дверь скрипнула, вошел Пашка, а за ним весь в сене Степан.
— Явился, Аника-воин? — сурово глянул на него отец.
— Я, батюшка, за дело его ударил. Ведь последнюю корову у Дарьи отбирал.
— За дело? Да ведь тебя в острог закатать могли, дурья башка.
— Я за правду стоял.
— Молчи! Мал еще рассуждать… Вздуть бы тебя, надо, как Сидорову козу, да уж ладно… за вдову, да за малых ребятишек вступился… Садись обедать, а потом собирай струмент, утром, затемно, Иван уверяет тебя в Вятку. Будешь работать в артели, у дяди Васи. И пока этот случай не забудется — глаз не моги казать. Даже на рождество не являйся. Иначе схватит тебя этот варнак — и поминай как звали… Мать! Дай-ка мне квасу скорей, ох, уморился я — сил нету…
4
Брат Николая Никифоровича — дядя Вася, суровый, бородатый старик — был артельным. Артель состояла из столяров. Работали по отделке дома оптового торговца, купца второй гильдии Мясоедова.
Дядя Вася, прочитав письмо Николая Никифоровича и выслушав рассказ Ивана, пальцем поманил племянника. Посмотрел на него с прищуром, насупив седые брови:
— Взять тебя возьму, но вольничать не дам. Это запомни! Жить будешь со всеми. Гулянки забудь! Еда известная: редька с квасом али с льняным маслом, похлебка да каша. Разносолов у нас не бывает. Деньги, что заработаешь, буду отдавать отцу. Знаешь, сколько ему стоило откупиться от урядника?
Степан, нахмурясь, склонил голову.
— То-то и оно… Если начнешь лодырничать или перечить — отправлю обратно. А что тебя дома ждет — сам знаешь…
— Домой не поеду, — упрямо сказал Степан.
— Стало быть — все! Прощайся с Иваном и айда, поставлю тебя на работу.
Столярное дело не было для Степана новым. Он его любил и знал. Но дядя Вася поначалу поставил его на черную работу — обстругивать доски: решил присмотреться, каков у племянничка нрав, какова сноровка.
«Должно, отец велел держать меня в ежовых рукавицах», — подумал Степан и безропотно взялся за рубанок. Он любил строгать. В этой работе были движение, размах, удаль. Ему любо было видеть кольцами вьющиеся душистые стружки. В их желтой пене рубанок плавал, как быстрый челнок. Шипяще-свистящие звуки радовали и веселили душу.
Целую неделю Степан строгал доски. Дядя Вася подходил к нему, любовался, но ничего не говорил, напротив — хмурил седые брови, посматривал сурово.
Но как-то, подойдя, погладил шершавой ладонью обструганную доску и затеребил бороду.
— Ты, паря, засиделся на этой работе. Мне не расчет тебя тут держать. Айда-ка со мной — дам другое дело.
В соседней комнате лежала на полу широкая плаха, в углу — сухие липовые стояки. Дядя Вася достал из кармана бумагу, где были вычерчены с обозначением размеров фигурные балясины.
— Вот, сумеешь вытесать этакую штуковину? Степан внимательно всмотрелся в чертеж.
— Попробую.
— Только не запори. Семь раз примерь, один — отрежь.
Степан принес из сарая свой красный топорик, поудобней уложил стояк, складным аршином определил размеры и принялся тесать. Дядя Вася посмотрел, понюхал табаку и, шмыгнув носом, ушел.
Дня через три балясина была готова. Артельный осмотрел ее придирчиво, измерив вдоль и поперек. Погладил, пощупал.
— Стамеской заоваливал?
— Кое-где подправлял.
— Молодцом! Не ожидал от тебя, Степка. Не ожидал…
Приближалось рождество. Многие столяры в воскресенье ходили в лавки, покупали подарки женам, детям, невестам. Вечером на квартире показывали друг другу, хвалились. Степка же, поставив на тумбу у топчана сальный огарок, читал-перечитывал, заучивал наизусть крыловские басни. Ему было обидно, что придется рождество коротать здесь, в одиночестве, но он молчал — дядя не любил, когда мастеровые жаловались, «распускали нюни».
В доме было тихо, хозяева уже улеглись спать. Дядя Вася на кухне подшивал валенки. Плотники потихоньку играли в карты.
— Эй, мастера! — негромко окликнул Степан. — Хотите басню про волка на псарне?
— Вали.
Степан подсел к ним с книжкой, стал читать шепотом.
— Ишь ты, — усмехнулся пожилой плотник, когда Степан прочитал последние строки, — ловчий-то, видать, с понятием… А ты, Степка, как смекаешь?
— Я так думаю, что нашего брата волки грызут изрядно. Особливо — волки в шинелях.
— Солдаты, что ли?
— Больше генералы да исправники… ну и урядники, конечно.
— Вон куда хватил! Думаешь, про них это писано?
— Сами кумекайте… А я так соображаю, что в басне правильный совет есть: нельзя замиряться с волками — сожрут! Надо всем народом с них шкуры драть.
— Кабы всем народом, оно бы конечно… но иди-ка, уговори мужиков… Нет, паря, ложись ты лучше спать. Утро вечера всегда мудренее…
Степан захлопнул книжку, улегся на свой топчан. «Ладно, побуду в Вятке. Когда все разъедутся, похожу по городу, может, что узнаю… про Евпиногора Ильича…»
Однако остаться одному Степану не удалось. В пятницу, перед вечером, к нему заглянул дядя Вася.
— Шабаш, Степка, собирайся домой — поедешь вместе с нами.
— Да как же так? Урядник меня живьем съест.
— Собирайся, отец записку прислал. Нет больше урядника — его самого живьем съели.
— Как? Кто это?
— А хозяин наших лесов — Михайло Иванович Топтыгин. Пошел урядник на охоту с исправником и егерем. Обложили берлогу честь-честью. Подняли зверя и того — на рогатину. Он рогатину-то сломал — и прямо на урядника. Исправник было за ружье, а тут медведица вылезает да к нему. Егерь выхватил кинжал и бросился на помощь исправнику. Пока боролись с медведицей — Топтыгин изломал урядника, голову ему отгрыз… Так что собирай пожитки, Степка, теперь тебе некого бояться.
5
Пробыв с неделю дома, Степка опять вернулся в Вятку. Работая в артели, живя среди мастеровых, из которых многие были его родичами, Степан не боялся подвоха, заводил разговоры про горькое житье, пытался пробудить в них чувства и мысли, которые волновали его. Его самого не раз слушал и дядя Вася. Слушая, посмеивался в бороду.
— У тебя, Степка, руки золотые. Будешь ты со временем мастером первой руки. Будешь, ежели тебя твоя умная голова с пути не собьет. Ты вот нам все про зверей читаешь. Вроде перехитрить их учишь. А ведь каждый зверь тоже свое понятие имеет. И хитрости в нем больше, чем у иных людей. Вон хоть того же урядника, к примеру, взять. Думал он перехитрить медведя, ан косолапый-то оказался ловчее. Вот и за тебя я побаиваюсь. Ты ведь против каких зверей речи-то ведешь? Думаешь, мы не понимаем? Хочу я тебя упредить, Степка: лишнее говорить — себе вредить! Попадешь — не обрадуешься. Кнут не бог, а правду сыщет…
После этих слов дяди Васи Степка стал молчаливей, затосковал. Иногда отпрашивался в город и пропадал подолгу. Хотелось ему обрести новых друзей, но напрасно. И о ссыльном студенте никто ничего не знал.
Особенно затосковал Степка следующей зимой, когда по первому санному пути снова приехал в Вятку. Здесь он нашел брата Пашку, уже учившегося в только что открывшемся Вятском земском училище для распространения сельскохозяйственных и технических знаний. Он тут же пошел в училище, но вернулся расстроенный.
— Ну что? — спросил дядя Вася.
— Плохи мои дела. В училище принимают лишь с семнадцати лет.
— Нашел о чем плакаться. Молодо — зелено, гулять велено!
— Кто гулять, а кто топором махать.
— А ты на топор не ропщи, паря, топор — кормилец! С топором весь свет пройдешь.
— Я и не ропщу. Просто обидно…
— Да зимы-то много ли осталось? А лето стрелой пролетит! Пойдем трудиться, Степка, столяр да плотник — первый работник…
6
Отгорела, отполыхала осень яркими красками заката. Похолодало. Северные ветры, ярясь на просторе, сорвали с деревьев последние пожухлые листья. Началась унылая пора затяжных дождей.
Как раз в это время плотничья артель дяди Васи закончила свой наряд и Степан был отпущен в деревню.