– Я все это испытал на себе. И теперь могу и научить всему, – сказал он мне со вздохом.
Кроме того, он следил за своей физической формой и почти каждый день занимался в тренажерном зале.
Выходить из тюрьмы Четин боялся. Он перевоспитал себя, но теперь нужно было восстановить отношения с близкими. Однако за день до окончания срока его куратор нанес ему сокрушительный удар. Четина отправят в центр временного содержания нелегальных иммигрантов, где он будет ожидать депортации в Турцию.
К тому времени, когда мы познакомились, Четин успел пробыть в центре временного содержания всего месяц, но времени даром не терял. Он сумел найти работу – убирал в своем корпусе, по-прежнему почти каждый день ходил в тренажерный зал и даже регулярно играл в футбол. Как и в школе, уровень мастерства позволил ему быстро стать популярным и преодолеть все языковые барьеры, хотя по иронии судьбы теперь, в отличие от тех времен, когда он только приехал в Великобританию, он был единственным из обитателей центра, кто хорошо говорил по-английски.
Во время интервью мне показалось, что Четин вежлив, открыт, честен и искренне готов идти навстречу. Несколько раз он начинал плакать, особенно когда говорил о своем неопределенном будущем. Мы были в отдельной комнате для бесед, но в ней были огромные окна, и нас видели многие другие обитатели центра, к которым приходили юристы. Помню, мне хотелось защитить Четина, чтобы другие не видели, как он проявляет слабость, и не решили, что он не может дать отпор и можно его травить. Но что я мог поделать? Запретить ему плакать? Это только распалит заново мучительные чувства к отцу.
– Я сам не могу поверить, что все так высокохудожественно запорол, – говорил мне Четин. – У меня такое ощущение, что мой друг умер всего месяц назад. А после этого я стал как одержимый. Человек, который принимал все эти решения, – это был я, но на самом деле не я. Я это чувствовал. Чувствовал, как какой-то тихий голос велит мне завязать. Я даже иногда давал себе пощечину перед зеркалом, сильно. Надо было послушаться этого голоса. Я хотел. Но еще рюмка, еще дорожка порошка или затяжка из трубки – и он умолкал. Так легко было заставить его замолчать.
В своем отчете для иммиграционного трибунала первого уровня я высказал мнение, что у Четина депрессивное расстройство легкой или средней степени. На момент обследования он не употреблял ни наркотиков, ни алкоголя, но до этого подходил под критерии синдрома зависимости, вызванного употреблением нескольких наркотических средств, в первую очередь экстази, кокаина, крэка и кетамина. Кроме того, он употреблял марихуану, ЛСД и гаммагидроксибутират для развлечения, но физической зависимости от них у него не было.
– Было бы быстрее перечислить, какие наркотики я не пробовал, – сказал он мне с глухим смешком, когда я спросил его об этом.
То, что в обиходе называется привыканием, на психиатрическом жаргоне именуется синдромом зависимости. Это совокупность физиологических, поведенческих и когнитивных особенностей. Применение тех или иных веществ оказывается для человека гораздо выше в списке приоритетов, чем другие занятия, которые раньше имели бóльшую ценность. Его одолевает желание, иногда непреодолимое, принимать психоактивные препараты. Как правило, возвращение к применению наркотиков после периода воздержания приводит к резкому росту употребления, так что зависимый быстро достигает прежнего уровня. В моем отчете я сделал упор на то, что наркомания и алкоголизм Четина плохо сказались на многих аспектах его жизни. Они разрушили отношения с родными и близкими, лишили возможности заниматься прежними хобби, погубили все перспективы найти нормальную работу и добиться прогресса в спорте, вынудили наделать крупных долгов и обострили депрессию, которая началась у него после утраты лучшего друга. Кроме того, именно алкоголизм и наркомания подтолкнули его к правонарушениям, хотя скорее косвенно (под давлением Блимпи и его подручных), нежели прямо (под давлением потребности финансировать свою зависимость).
Меня попросили оценить жизненные обстоятельства Четина и высказать мнение, как депортация скажется на его психическом состоянии. Я написал, что, по его словам, у него в Турции почти не сохранилось связей, нет друзей, а из родных только старенькая немощная бабушка, которая не говорит по-английски. Я отметил, что по совокупности обстоятельств это, скорее всего, приведет к рецидиву депрессивного расстройства, а из-за упомянутой слабости защитных механизмов это, в свою очередь, приведет, вероятно, к рецидиву наркомании и алкоголизма. Кроме того, я сделал упор на всех положительных факторах, которые смягчат общий риск рецидива наркомании и алкоголизма и, следовательно, возобновления преступной деятельности: Четин говорит, что перестал общаться с бывшими приятелями-наркоманами, не употребляет запрещенных веществ уже почти три года, к тому же, по-видимому, у него высокая мотивация завершить начатое и добиться полного выздоровления. Четин уже обратился в государственную реабилитационную службу заранее, задолго до освобождения, и составил на будущее разумные реалистичные планы. Я постарался не высказывать личного мнения, надо ли его депортировать, поскольку это решает исключительно иммиграционный трибунал, и если бы я нарушил эти границы, мое заключение сразу стало бы предвзятым, и его могли не принять. Мне пришлось указать, что я не могу быть на сто процентов уверен, что Четин говорил мне правду. Некоторые подробности его истории не подтверждались объективными документами – например, смерть друга и угрозы наркодилера. Тем не менее, даже если он кое-что преувеличил, мне было его жаль.
Увы, его солиситор не сообщил мне, чем завершился процесс. Случается, что решения выносятся лишь через несколько месяцев после того, как я подаю судебный отчет, и очень часто бывает, что юристам недостает вежливости держать меня в курсе дела, даже если я прямо прошу об этом: когда во мне отпадает необходимость, меня начинают игнорировать. От этого я чувствую себя так, словно меня забанили в соцсетях после интрижки на одну ночь. Однако судьба Четина тревожила меня и спустя месяцы после обследования, и я не мог до конца понять, почему. Возможно, мое подсознание тревожила мысль, что на его месте мог оказаться кто угодно. На его месте мог оказаться я. Мне тоже сплошь и рядом доводилось принимать неверные решения, в том числе и относительно разного рода пороков – как и многим. Но при этом складывалось впечатление, что к нему жизнь была особенно сурова. Конечно, нельзя спускать со счетов все последствия, к которым привела его деятельность по доставке наркотиков, но лично он не причинил никому никакого физического вреда, в отличие от большинства пациентов, которых я обследовал.
Случай Четина подчеркивает, как часто алкоголизм и наркомания встречаются в когорте моих пациентов. Возьму на себя смелость сказать, что в делах, которые я рассматривал, они оказывались главным фактором гораздо чаще, чем острые психические заболевания. Отношения между применением запрещенных веществ и преступностью сложны и запутанны. Катастрофическое сочетание. Чаще всего цепочка событий состоит в том, что интоксикация растормаживает человека, и он в результате может совершать насильственные действия, как, например, бывший военный Джейк, который разбил бутылку водки о голову владельца магазина. Иногда наркозависимые идут на преступления, чтобы получить деньги на финансирование своих привычек, вроде Шантель, эмо с афрокосичками, которая совершала вооруженные ограбления. А в некоторых случаях, особенно если речь идет о драгдилерах, вроде Реджи с розой на лице, насилие становится неотъемлемой составляющей их бизнеса. Все это тем более обескураживает, что в последнее время урезано финансирование реабилитационных центров, социальных служб и молодежных клубов, а также тюрем и служб психиатрической помощи в целом. Фатальное стечение обстоятельств, которое наверняка подтолкнет еще больше людей из группы риска к правонарушениям в результате употребления наркотиков и алкоголя – и обеспечит бесперебойной работой людей вроде меня.
Я вдруг понял, что за плечами у меня больше сотни медико-юридических случаев. Я служил системе фильтром. Моя роль гораздо чаще состоит в том, чтобы отсеять тех, у кого нет психических болезней (например, закоренелых наркоманов), чем в том, чтобы выявить и направить на лечение тех, у кого они есть. У значительной доли подсудимых, с которыми я работал, была фоновая тлеющая депрессия или тревожное расстройство легкой степени, нередко вызванные теми же самыми факторами и ситуациями, которые подтолкнули их к правонарушениям. Лишь у крошечного меньшинства имелись тяжелые психические заболевания, и лишь некоторым из них из-за этого смягчили меру пресечения. Из тех, кто попал в эту крайне немногочисленную категорию, многим не потребовался перевод в судебно-психиатрическую клинику или реабилитационный центр, поскольку их могли должным образом лечить в тюрьме.
В дальнейшем иммиграционный трибунал часто поручал мне дела вроде дела Четина, я стал уверенно чувствовать себя в роли свидетеля-эксперта в этой области и начал закидывать удочку и в другие суды и пробовать себя в самых разных делах, в том числе и в гражданских судах, и в судах по семейным делам. В отличие от уголовных дел, когда государство наказывает отдельного человека, гражданские дела возбуждаются, когда отдельный человек или предприятие считают, что нарушаются их права – например, компании пытаются получить деньги от кредиторов или отдельные люди требуют компенсации за травмы (надеюсь, по справедливости, а не так, как в случае фальшивого свидетельства доктора Зафара по делу о хлыстовой травме). Суды по семейным делам работают со всякого рода юридическими тяжбами между родственниками; в их число входят споры между родителями по вопросам воспитания детей, вмешательство местных властей ради защиты детей, а также процедуры развода и усыновления.
Мое самое достопамятное дело в гражданском суде, вне тюремной обстановки, было связано с нашумевшим давним делом о сексуальном насилии. Мне пришлось провести обследование примерно 10 жертв некоего Джона Стайлера. Этот бывший директор школы был обвинен в сексуальном насилии над мальчиками в школах Ньюпорта и Вустершира в 70–80-е годы прошлого века. Будь он жив до сих пор, он, вероятно, мог бы попасть в поле моего зрения как подсудимый по уголовному делу. Однако Стайлер покончил с собой в Ньюпорте еще в 2007 году – кое-кто скажет, что и поделом ему, хотя сам он наотрез отрицал все обвинения. Гражданский иск был подан против городского совета Ньюпорта, который не защитил жертв, когда они были детьми. Некоторые солиситоры полагают, что мистер Стайлер был одним из самых, так сказать, плодовитых сексуальных преступников в Уэльсе: подозревают, что число его жертв превышало сто человек. Судя по т