Глава 19. Тілек
В начале сентября, когда Алматы наполнился спешащими по утрам школьниками в нарядной форме и многочисленными студентами, неизменно в наушниках всех цветов и размеров, а поток машин стал ещё плотнее, чем летом, и взвинченные водители остервенело жали на сигналы, пытаясь силой звука исправить напряжённую дорожную ситуацию, мы покинули город, с облегчением вручив свои судьбы просторам Сары-Арки.
Мне впервые довелось отправиться в дальнюю поездку в компании друзей, и я по достоинству оценил такой способ путешествовать. Всё, начиная от составления маршрута и заканчивая закупом продуктов, включая совместные усилия по подготовке машин и подбору снаряжения, сопровождалось приподнятым настроением и предвкушением чего-то особенного.
В первый же день, двигаясь по астанинской трассе, мы добрались до урочища Бектау-Ата, южного форпоста Казахского мелкосопочника, одиноко возвышающегося над равниной Северного Прибалхашья.
Когда был раскинут быстрый лагерь и разожжён вечерний костёр, а в воздухе запахло репеллентами и жарящимся луком, появилось время для бесед.
– Я читал, что Бектау – это какой-то неродившийся вулкан, – сказал Денис, программист-фрилансер и инструктор по сноубордингу, с которым мы познакомились на Чимбулаке ещё много лет назад. – А по-моему, он наоборот больше похож на уже застывшую лаву.
– Ну, не знаю, лава – это вроде горы Катутау в Алтын-Эмеле, а они совсем другие, – возразил Айдос, поправляя ветки в костре.
– Алтын-Эмель – это вообще параллельная вселенная, – послышался голос кого-то из девчонок, переодевавшихся в палатке.
– Ага, вселенная, в которой каждый камень принято связывать с именем Чингис-хана, – Айдос рассмеялся. – Нет, серьёзно, я не сомневаюсь в могуществе монгольских армий, но история с Ошактасом[56] – это же чистая уловка экскурсоводов! Он выглядит точь-в-точь как менгиры Бесшатыра[57].
После небольшого спора началась оживлённая дискуссия обо всех необычных ландшафтах Алматинской области: в Алтын-Эмеле, кроме гор Катутау и Актау, это был Поющий бархан, а по другую сторону реки Или – каньоны Чарын и Тимерлик.
Беседа плавно перетекла на природные достопримечательности, и я не без удивления услышал, как много интересных мест, оказывается, знают мои друзья. Айдос перечислил с десяток горных ущелий на запад от Алматы: начиная от Большого Алматинского, где, как выяснилось, он бывает каждую зиму, любуясь замёрзшим озером; Кара-Кастека, где покоится, как он утверждал, его далёкий предок, акын Суюнбай Аронулы; и заканчивая Кастеком и Бесмойнаком, куда Айдос с родственниками иногда ездил на охоту. Девчонки вспомнили экскурсию в монашеский скит в Аксайском ущелье, а потом поездку в «шаманское» ущелье за бывшим Фабричным посёлком и долго хихикали, вполголоса обсуждая её между собой. Кто-то стал говорить о восточных горах, об Иссыкском озере и курганах, о Тургенских водопадах, о плато Ассы, Солдатском ущелье, Бартогае и многом другом. Я рассказал, как нашёл на Куртинском водохранилище наскальные рисунки, мы обсудили дорогу в святилище Тамгалы Тас и посмеялись, вспоминая прошлогоднюю поездку на регату по реке Или в одноимённое ущелье.
С каждой минутой меня всё больше наполняли радость и блаженство – рядом были активные и интересные люди, жадно познающие мир. Денис предложил следующей весной отправиться в Джунгарию[58], на водопад Бурхан-Булак, и все с радостью его поддержали.
На Бектау мы провели один день, фотографируясь на причудливых скалах и отыскивая целые кристаллы горного хрусталя и других самоцветов в старых раскуроченных ямах. Здесь был совершенно необычный ландшафт: уютные лиственные рощицы и лабиринты бледных кустарников, не смея переступить невидимую границу, остались далеко позади, а впереди, сколько хватало глаз, растеклись застывшие каменные волны, на фоне которых лишь изредка темнели островки земли.
Но настоящее путешествие по оазисам Сары-Арки началось только на следующий день: через исчерченные непроходимыми ущельями горы Кызыларай, где мы заехали к некрополю бегазы-дандыбаевской культуры, а я с несколькими ребятами даже поднялся с южной стороны на Аксоран[59], мы приехали в горы Кент.
Светло-серые округлые скалы, прямо из которых росли сосны, видимо, пробиваясь через мелкие трещины в граните, казались аккуратно уложенными в пирамиды и стены. У русла небольшой реки, текущей вдоль гор, рощи уже позолотели, но ещё не спешили облетать – стояли яркие и тёплые сентябрьские дни.
Мы устанавливали лагерь неподалёку от легендарного городища Кент, когда по направлению к раскопкам по пыльной дороге прогрохотал экскурсионный автобус. Он остановился в нескольких метрах от нас и высадил двоих человек. Это была по-спортивному одетая пожилая пара с лёгкими советскими рюкзаками. Они бодрой походкой направились к лагерю. Оба привычными движениями опирались на старые походные палки.
– Привет, молодёжь! – весело поздоровался жилистый мужчина, приблизившись. – Отдыхаете?
– Здравствуйте, путешествуем, – ответил я, поднимаясь и отряхивая руки от сырой земли, в которую вбивал колышки на растяжках кухни-палатки.
– А, это отлично! Сейчас всё больше молодёжи путешествует, вон, и мы с Надеждой Васильевной туда же, – он подмигнул спутнице, приятной женщине с добрыми глазами. Та искренне рассмеялась в ответ.
Мы разговорились. Мужчину звали Рустем Мавлиевич, а женщина была его супругой. Оказалось, что оба они бывшие инструкторы по туризму, познакомившиеся в молодости в горном походе и объехавшие в своё время весь Союз. Теперь они, вырастив троих детей, вели активную пенсионную жизнь.
– Мы сюда каждый год приезжаем, к вот этому ручью, у которого вы встали. Тут вода особенная! Кто её пьёт – не стареет и ничем не болеет. Вы с собой обязательно наберите, она даже в канистре может много месяцев стоять, и не протухнет. Волшебная водичка! – сказал Рустем Мавлиевич.
– Да ладно, обычная же вода, – осторожно поспорил Денис. Он очень критично относился к любым суевериям, да и вообще ко всему, что обещает чудеса, но не может быть доказано при помощи опыта. – Просто вы всю жизнь провели на свежем воздухе, постоянно в движении, вот у вас и здоровье молодое. А тем, кто в городе сидит на бутербродах с пряниками и гуляет только до выключателя и обратно, никакая вода не поможет.
– Не поможет, – согласилась Надежда Васильевна, сбрасывая рюкзак, чтобы присесть перед ручьём. – Но это ведь не значит, что вода не целебная.
Завязался спор, в который включилась вся команда. Девчонки настаивали на том, что волшебство и другие запредельные вещи существуют, а Денис утверждал, что все случаи удивительного исцеления и прочих чудес имеют научное объяснение, приводя множество примеров, когда суеверные люди принимают обыденные явления за присутствие невидимых духов.
– Денис, ты даже не представляешь, насколько ты прав, – сказал наконец Рустем Мавлиевич. – Но не до конца! Вот смотри, допустим, подростки дурачатся, вызывают дух Наполеона и тут слышат загадочный стук – это окно на чердаке от ветра ударило, но они не знают, визжат, веселятся. Верят в потусторонние силы. Или женщина просит добрый знак, чтобы уволиться с ненавистной работы, просыпается однажды, а у неё цветок, который сроду не цвёл, на подоконнике вдруг распустился. На самом деле это дочка уже несколько месяцев все цветы с новым удобрением поливает, но женщина-то не в курсе, радуется и смело находит новую хорошую работу. Или молодожёны ругаются, хотят развестись, вдруг как повзрываются лампочки – плохая проводка, а они пугаются и вот уже мирятся, остаются вместе и детей заводят. И вроде мистики никакой – сплошь законы природы и причинно-следственная связь, – Рустем Мавлиевич сделал многозначительную паузу. – Но меня лично больше интересует тот, кто устраивает все эти совпадения – посылает ветер, позволяет проводке замкнуть в нужный момент, наводит девушку на мысли о новом удобрении, причём, заметь, заранее, ещё до того, как её мать задала вопрос! Вот и с ручьём так же. Ты, главное, пей из него, а что именно тебя здоровым сделает – не важно.
– Ну тогда всё просто, – Денис стоял на своём. – Человек видит то, что хочет видеть. Если бы та женщина с цветком не ненавидела так свою работу, её бы никакая цветущая орхидея не убедила.
– То-то и оно! – улыбнулась Надежда Васильевна. – Ну зацвёл и зацвёл цветок вроде бы, да? Решает-то в итоге сам человек! Вселенная до последнего момента оставляет нам выбор. Можно ведь не обращать внимания ни на какие знаки. Правда, они почему-то приходят именно тогда, когда человек готов к переменам и именно в той форме, которая может оказать наибольшее влияние. Тут другое интересно! Когда-то Вселенная создала законы причинно-следственной связи, и сама теперь, разумеется, живёт только по ним. Её не поймаешь на явлении чуда, противоречащего этим законам. С какой стороны ни посмотри – всему есть своё объяснение, всё подчиняется простой строгой логике. Но вот только работает эта логика всегда на конкретный результат, и если потрудиться и проследить закономерность, то волосы дыбом становятся от того, как сумма таких результатов похожа на чей-то продуманный план.
Все примолкли. Видимо, каждый мог вспомнить, как цепь случайностей приводила его к чему-то, что впоследствии оказывалось важным поворотом судьбы.
– Объяснение не обесценивает чудо, может, даже наоборот, – добавил Рустем Мавлиевич. – Вот у нас младший до четырнадцати лет в Деда Мороза верил, потому что мы всей семьёй незаметно подкладывали новогодние подарки, и учился на одни пятёрки – верил, что от этого зависит, что он получит на праздник. Теперь уже степень доктора имеет, а всё потому, что научился собираться и добиваться своей цели.
– А старшие почему в Деда Мороза не верили? – спросила Мунира, девушка Дениса, ловко распаковывая коробки с провизией. Подходило время обеда.
– А для старших советская власть была Дедом Морозом! – рассмеялся Рустем Мавлиевич.
За пару дней, проведённых в Кентских горах, мы тесно сдружились с новыми знакомыми, оказавшимися к тому же настоящими виртуозами походной кухни и творящими кулинарные шедевры из макарон, овощей и тушёнки. Когда мы начали собираться на следующую точку, все стали единодушно приглашать их поехать с нами – в машинах как раз было два свободных места. Семейная пара с лёгкостью согласилась.
От Кента мы за полдня добрались до Каркаралинска. Здесь осень ещё не была такой пёстрой, но, возможно, это впечатление создавалось из-за преобладания хвойных деревьев. Несмотря на множество туристских троп, в этих местах было легко заблудиться: большую горную цепь укрывали густые леса, вместо полян в них белели гладкие каменные выступы и площадки, хаотично разбросанные и похожие друг на друга как близнецы. Лес звенел птичьей суетой и остужал сырую зелень раскинувших резные лапки папоротников. К вечеру свежий воздух становился совсем прохладным, заставляя чаще кипятить чайник и туже натягивать тенты палаток.
Рустем Мавлиевич с супругой вызвались проводить желающих к Шайтанколю – озеру, окружённому мрачными легендами. На вид оно казалось совсем маленьким и безобидным. Однако, из-за того что было расположено высоко на горе, считалось очень глубоким, наполняющим собой большую скалистую трещину.
В походе между Денисом и Надеждой Васильевной опять разгорелась дискуссия. Я отметил про себя, что с каждым разом его вопросы становятся всё настойчивее, и подумал, что показной скептицизм и это непримиримое отрицание отражают только очень горячее желание поверить во что-то большее, чем материальный мир, и он просто ищет способ убедить самого себя, а точнее – свой упрямый математический ум.
Надежда Васильевна как раз говорила, что в духовных делах наш разум – самое тяжёлое препятствие, и чем большим опытом он наделён, тем тяжелее с ним совладать. Речь шла о том, как предсказатели толкуют свои сны и видения.
– Тут всё очень индивидуально, поэтому нужно понимать, что мир образов безграничен, – говорила Надежда Васильевна. – Есть общие, которые мы привыкли расшифровывать по бабушкиным подсказкам, например, собака – это друг, зуб – это родственник и так далее. Это логично – наше подсознание работает иначе, чем сознание, оно предпочитает общаться с нами через упрощенные картинки. Многие образы формируются у нас из-за одинаковой социальной среды, но большинство всё-таки зависит от собственного восприятия. Поэтому, чтобы руководствоваться видениями и не додумывать их, нужно прежде всего быть большим знатоком самого себя, закоулков своей личности.
Мы сели на прибрежные камни, наблюдая за небольшим семейством уток, беззвучно скользящих по холодной воде.
Надежда Васильевна продолжила:
– Определённо, есть какая-то информация, поступающая нам свыше… Ну или хотя бы интуиция, если тебе так удобнее, – добавила она, видя, как Денис поморщился. – В процессе жизни наше сознание постоянно занято оценкой происходящих событий и просчётами дальнейших шагов, а подсознание свободно, поэтому видит больше, но свои наблюдения преобразует в красочные образы. Потянул мышцу на тренировке, почувствуешь это только на следующий день, но ночью тебе уже приснится, что тебя в это место укусил зверь – подсознание всё для себя отметило и подсказывает в своей кодировке. Но это только самый приземлённый пример. Если смотреть шире, то священные писания написаны языком образов, которые так или иначе являлись простым людям. Если правильно перевести эти образы, можно будет многое узнать не только о духовности, но и об истории человечества. И у писателей так же. Чингиз Айтматов в «Буранном полустанке», помните? Описывая посреди серьёзного романа контакт с инопланетянами и его последствия, он подразумевал гораздо более глубокие вещи.
Я задумался. Получается, мы все живём обычной земной жизнью, а внутри постоянно как бы находится человечек, обитающий в неком сказочном мире и иногда проявляющийся в снах, а у кого-то даже в видениях. Вот только понять его язык трудно: недоброжелателя он наверняка будет принимать за неодушевлённый барьер, а вредную привычку наоборот – за живого коварного демона; полученные знания на его уровне, наверное, будут выглядеть как раскрытая книга, а мечты – как какое-нибудь летающее магическое животное. «Фантастика – это метафора жизни», – подумал я, вспомнив предисловие к «Буранному полустанку».
Из Каркаралинска мы ненадолго заехали в Караганду, где тепло расстались со своими попутчиками. Пока остальная часть команды докупала продукты, я проехался по городу, делая фотографии для запланированной на октябрь авторской выставки о жизни Казахстана. Как и многие другие города для алматинца, Караганда показалась мне просторной и пустой. Я запечатлел несколько очень самобытных старых двухэтажных домов и городской парк – нарядный, с кованными скамьями и невероятно красивой золотеющей осенней аллеей. Дальше наш путь лежал в Баянаул, куда мы и прибыли в тот же день уже ближе к ночи.
Я очень жалел, что мы не смогли включить в маршрут Улытау – горы, возвышающиеся в самом сердце казахской степи и в череде священных памятников хранящие историю нашего народа. Решив будущей весной обязательно туда съездить, добавив к посещению Улытау музей Коркыт-Ата и мавзолей Асана Кайгы[60], где я давно мечтал побывать, я уснул в ласкаемой ветром палатке, и мудрые старцы снились мне всю ночь.
У нас уже оставалось не так много дней, поэтому мы не стали долго рассматривать все достопримечательности этого горно-лесного оазиса, а сконцентрировали своё внимание на озере Торайгыр и его окрестностях, лишь мельком взглянув на более популярное озеро Жасыбай.
Личность Султанмахмута Торайгырова всегда вызывала у меня большое уважение. Всё, что он делал в своей короткой и яркой жизни, имело только одну цель – счастье родного народа. Для него он развивал свои способности и изучал русский язык. Мне казалось очень глубоким его молодое понимание, что чем больше он будет трудиться над самим собой, тем большую пользу сможет принести обществу. Он умер, когда был моложе меня на несколько лет, но успел стать знаменитым поэтом и общественным деятелем, оставив в памяти народа своё бессмертное имя. Именно в его честь, поскольку здесь прошло его детство, было названо озеро, у которого мы остановились, и лежащий рядом посёлок.
Горы здесь были такими же, как и во всей Сары-Арке, – скалистыми и округлыми, и поэтому казались очень приветливыми. Я нашёл несколько красивых пещер, а в зарослях у ручья поймал в кадр круп убегающего лося, который, несмотря на внушительные габариты, передвигался во много раз тише недавних алтайских косуль.
Почти весь последний день в Баянауле, пока мои друзья тщетно пытались поймать ускользнувшее лето, купаясь в откровенно холодном Торайгыре, я провёл в ольховой роще неподалёку. Меня потрясла красота этого места. Старые деревья, занесённые в Красную книгу Казахстана, были похожи на фантастический лес, по причуде невидимого автора оказавшийся в нашем мире. Переплетение мягкого осеннего света и тени, отбрасываемой рельефными листьями, рисовало внутри рощи сказочный узор. И если бы не топкая земля, хлюпающая водой между красно-коричневыми стволами чёрной ольхи, я бы с радостью остался здесь ночевать, только чтобы увидеть, как рассветное солнце под звуки плещущегося родника запускает в таинственный мрак рощи свои искрящиеся лучи.
По пути в Алматы мы снова остановились на ночёвку в Бектау, где список мест, в которых было решено ещё побывать вместе, дополнился зимним курортом Боровое и, конечно, Астаной, с её изящными городскими инсталляциями и самым большим салютом на День Независимости.
Я только приехал домой, когда мне позвонила мама. Она была очень взволнована, хотя и мастерски это скрывала, и притворно-равнодушным голосом спросила, когда я собираюсь зайти. Не тратя времени на расспросы и напрасно отыскивая в ещё не разобранном рюкзаке чистые носки, я заверил её, что уже отдохнул и в данный момент как раз направляюсь к ним. Носки не находились. «Хорошо, что осень в Алматы тёплая», – подумал я и обул сандалии.
Родители встретили меня вместе. Оба выглядели собранными и напряжёнными.
– Соседи старые звонили вчера, – сказала мама. – Говорят, в нашу бывшую квартиру приходила женщина, хотела что-то важное передать, – мама замолчала.
Я выжидательно на неё посмотрел, но ответил папа:
– Она написала им какой-то адрес, сказала, что это для тебя. Просила передать. Вот, – он достал из нагрудного кармана бумажку с адресом, по привычке аккуратно выведенным маминым почерком.
– Там, наверное, родственники её какие-то, – сказала мама тихим голосом. – Ты съезди…
Глава 20. Қиял
Я скитался по степи уже много дней, встречал горы и леса, озёра и речушки, но никак не мог отыскать нужную рощу. Все они были похожи друг на друга, а мне нужна была единственная, такая, какой больше не найти.
Однажды на закате я остановился в долине у каменной головы. Она была старой, сварливой и уже дремала. Потому, чтобы её не тревожить, я отогнал коня подальше и устроился спать. Сгустился полуночный мрак, высоко надо мной зажглись бесконечные огни, и небо наполнилось мерцанием.
Внезапно далеко в степи зазвучали красивые, но очень тоскливые звуки кобыза, а затем послышался голос:
– Выходи, кто посмеет, со мной на айтыс!
Я в холодной степи сто ночей ночевал,
Там из древа ширгай я бессмертье создал:
На могиле моей не смолкает кобыз[61].
Вслушиваясь в слова, я вдруг почувствовал, что подо мной задрожала земля, и увидел, как прямо по небосклону, перекрывая свет звёзд, промчался всадник на верблюдице. Он скатился к горизонту, и оттуда, куда он опустился, тотчас тоже послышались игра и песня:
– Вся одежда моя превратилась в тамтык[62],
Сто ночей десять раз и ещё две луны
Я искал, где надежда живёт для страны,
Долго брёл, но найти не сумел Жеруйык!
В музыкальной схватке сошлись два мудрейших акына. Я уже догадывался, кто из них кто: кобыз изобрёл легендарный Коркыт, к Жеруйыку же народ вёл Асан Кайгы. Их земли были далеко на юго-западе, как раз там, откуда доносились голоса. Я замер – вряд ли свидетелем такого айтыса можно стать дважды в жизни.
– Услышав, что моя струна
Запела так же, как она,
Твоя верблюдица застынет,
В степи наступит тишина!
Я чуть не подскочил на своём месте, когда из степи послышался пронзительный крик верблюда, но понял, что это Коркыт так умело играет на струнах кобыза.
И снова Асан Кайгы ему вторил в унисон:
– С кобызом, нечего скрывать,
Тебя искусней не сыскать.
А я хотел сплотить народ,
Меня уж не в чем упрекать!
Где-то за горизонтом полыхнула зарница. Затаив дыхание, я ждал ответа Коркыта, и он сразу же прогремел:
– Не нашёл Жеруйык? Так не «где», а «когда» –
Всё для счастья народ отыскал:
Через зимы лишенья и годы труда
Помудрел, и единым он стал!
Я не привык слушать примирительные айтысы. Обычно соперники, наоборот, до последней строчки пытаются друг друга уязвить. Видимо, когда речь идёт о великих людях, особенно о разделённых веками единомышленниках, правила могут измениться.
– Ты бессмертья искал, и от смерти ушёл:
Все народы тебя признают.
Не найдётся в Степи, кто б тебя превзошёл,
А ветра твоё имя поют…
Асан Кайгы замолчал, и со стороны Коркыта послышалась долгая виртуозная игра, от неё мне казалось, что звёздные дали распахнулись и летят навстречу. А потом его кобыз запел, как стая волков, и я понял, что по моему лицу текут слёзы восхищения. В наступившей вдруг тишине я отчётливо услышал журчание воды и понял, что тот самый ручей, который я так долго искал, уже совсем близко.
На рассвете я его нашёл. Он бежал через священную рощу, стоявшую на берегу небольшого озера. Земля вокруг была мокрой – ручей разливался и собирался вновь. Я отыскал самое глубокое место и заглянул в воду. На дне, среди десятков блестящих булыжников, лежал он – древний камень с отпечатком гусиных лап. След испускал еле заметное серебряное свечение, а значит, он всё это время работал. Я оглянулся в поисках духов-хранителей рощи и только теперь заметил, что их тени неподвижно замерли у стволов.
– Эй! – окликнул я. – Почему вы стоите на месте? Вы разве не видите, что след горит?! Почему не доносите об этом Йол-Тенгри?
Духи молчали, лишь лёгкая рябь потревожила их застывшие контуры и погасла. Я подошёл ближе и понял, что глаза хранителей затянуты плёнкой.
– Что с вами? Вы меня слышите? – испуганно спросил я и уловил тихий безнадёжный шёпот неподвижной фигуры:
– Тьма, вокруг одна тьма…
Духи ослепли.
В отчаянии я бегал от одного дерева к другому, пытаясь расшевелить их, надеясь услышать осмысленную речь, но ответ был неизменен: «Тьма, тьма, вокруг одна тьма». Я терял надежду. Если даже солнце, заглядывающее в рощу, не может рассеять мрак, застилающий их глаза, то что вообще сможет?
Всё конечно, уже ничего не изменишь.
Я сел прямо на мокрую землю, обхватив голову. Мне казалось, что не во мне, а где-то в воздухе крутится ещё одна мысль, и только поймав её, я вспомнил… С детства самым ярким и добрым, самым тёплым и правильным для меня был свет родного очага. В пасмурную погоду он разгонял мрак и согревал юрту в лютые зимние ночи. Этот свет делал сложное понятным и помогал справляться с любыми трудностями. От-Ана[63]! Я никогда не видел, чтобы она находилась вне дома, и вообще сомневался, что она сможет помочь. Но мне больше некого было просить, и я решил попробовать призвать Мать-Огонь, вложив в молитву все свои силы.
Вокруг было слишком много воды, поэтому я вышел из рощи и начал обряд у её границы: спросил разрешения у духов местности и разложил ритуальный костёр, разжёг пламя, возвёл молитву Тенгри и Умай, затем бросил в огонь горсть душистых трав и призвал От-Ана. Я был готов взывать часами, но она появилась почти сразу, соткалась из пёстрых языков пламени и была такой же, какой я её запомнил: прекрасной и грациозной. От её светлого взгляда и тёплого голоса наступало ощущение безопасности и уюта.
– Здравствуй, Киял! Ты так возмужал за последнее время, – ласково сказала она. – Почему ты решил призвать меня?
– Я знаю, что ты – тот свет, который навсегда сохраняется в сердцах людей и памяти духов. Когда заканчиваются силы и пропадает вера, ты остаёшься единственным, что не даёт человеку погрузиться во тьму. Духи этой рощи утратили зрение и бродят во мраке. Они больше не видят казтабан и не передают послания Йол-Тенгри. Ты можешь им помочь?
От-Ана оглянулась на рощу:
– Я никак не смогу войти внутрь, везде вода, – сказала она и задумалась. – Если ты возьмёшь самое горячее полено, то, наверное, сможешь меня занести.
Я склонился над огнём. Он был жарким и жадно съедал сухие ветки.
– Тебе, скорее всего, будет очень горячо и больно, но если ты действительно хочешь попробовать, то я не вижу другого выхода.
От-Ана печально взирала на меня.
Запустив руки в пламя, я достал самое раскалённое полено, стараясь держать его с краёв, где оно только разгоралось. От-Ана взвилась надо мной, и мы двинулись в рощу. Следуя указаниям Матери-Огня, я переходил от одного духа к другому, согревая их теплом домашнего очага. Руки нестерпимо жгло. Я ждал, что духи начнут оживать, но ничего не происходило. Когда От-Ана коснулась последнего, она шепнула: «К костру», – и я вынес полыхающее полено обратно из рощи на поляну. Перешагивая через ручей я мельком подумал о том, как приятно и мучительно будет опустить в него обожжённые руки. Я бережно положил От-Ана в огонь, и, как только языки разделённого пламени вновь свились вместе, роща загудела. Я обернулся – духи стали светлеть и пробуждаться, они отделялись от тёмных стволов и начинали двигаться между деревьев, наполняя своей радостью всю рощу и звенящий в ней ручей. Духи прозрели. Я посмотрел на свои руки, на них не было ожогов. Мать-Огонь улыбнулась – родной очаг не обжигает.
Я преклонил колено в благодарности к От-Ана.
– Теперь ты можешь первым отправиться, куда пожелаешь, нарисовав казтабан, – сказала она, глядя на ожившую рощу.
– У меня для этого есть крылатый конь, – ответил я. – Хм… Мать-Огонь?
Она посмотрела на меня.
– С весеннего мейрама я встретил так много великих сил: Йол-Тенгри и Богиню Умай, Эрлика и Жер-Су, Ульгеня и тебя. От-Ана, скажи, увижу ли я когда-нибудь Тенгри?
– Қиял, ботақаным менің[64], – всплеснула руками Мать-Огонь. – Неужели ты до сих пор не видишь? Да вот же он!
Забыв дышать, я проследил за её взглядом. И наконец увидел.
Глава 21. Тілек
Я не чувствовал себя готовым, потому хотел собираться очень долго, но сам не заметил, как уже выезжал из города по Восточной объездной автодороге. Думал заехать куда-нибудь по пути, чтобы оттянуть время, но остановился, только когда подъехал к дому, указанному в адресе. Мне хотелось, чтобы минуты до того, как я постучусь в ворота, тянулись мучительно долго, но за забором уже послышались отозвавшиеся на стук шаги. Я был готов заикаться и мямлить или просто потерять дар речи, но, не задумываясь, чётко и уверенно заговорил. На казахском языке.
Я сказал отпершей дверь девушке в косынке и фартуке, что мать, отдавшая меня в младенчестве на усыновление, передала мне этот адрес, и спросил, что она может об этом знать. Девушка сказала, что сейчас позовёт свёкра, очень вежливо проводила меня в дом, усадила в чистой просторной гостиной и проворно убежала. Аккуратные занавески смягчали резкий дневной свет. За окнами виднелся небольшой сад, уходящий в пологий склон.
– Сәлеметсіз бе![65]
В комнату вошёл статный мужчина лет шестидесяти. Я поднялся, представился, и мы обменялись рукопожатием.
Мужчина попросил называть его Адлет-ага. Он сел в кресло, стоящее рядом с диваном, на котором сидел я, сцепив ледяные пальцы, и упёрся ладонями в колени. Светлые глаза, окружённые лучиками мелких морщин, выдавали в нём доброго и улыбчивого человека, но сейчас его взгляд был затуманен воспоминаниями. Я повторил свой вопрос.
– Я помню её… Рахиля. Она иногда приезжала в наш старый дом. У них с Муратом были сложные отношения, неправильные.
Он помолчал.
– Есенмурат – средний из братьев. У нас большая семья: три брата, две сестры. Когда родители ушли, он очень тосковал, потерял опору. Даже все вместе мы не могли ему помочь. Он замкнулся, встречался с разными женщинами, долго не хотел заводить семью. А когда и захотел, ему Всевышний такую же, как он, послал – с ветром в голове.
Было видно, что, рассказывая, Адлет-ага заново переживает былое, и я поразился глубине его проступившей скорби.
– Мы искали тебя, – вдруг сказал он и посмотрел на меня так, словно не верил, что это действительно я. – По всем детдомам, по больницам ходили. Где она тебя бросила?
Я рассказал свою историю, и он покачал головой:
– Хорошо, что тебя воспитали достойные люди. Редкая удача – найти на чужой земле приёмных родителей. – Он заметил в моих глазах немой вопрос. – Твоего отца здесь нет. Он исчез так же, как исчезла Рахиля, когда была на середине срока. Уехал спустя несколько месяцев после того, как она пропала. Она сразу говорила, что не останется с ним, но обещала, если будет сын, назвать его в честь нашего деда – Ақтілек.
Меня обдало жаром. Звук родного имени почему-то тронул меня больше всего, больше, чем сама встреча и этот рассказ. Всю жизнь я был просто Тілек и теперь впервые услышал своё полное имя.
Адлет-ага продолжал:
– Мурат бесился, выходил из себя, но никогда не трогал её пальцем и не запирал, – он вздохнул. – Любил он её сильно.
Адлет кликнул Айганым, свою невестку, встретившую меня во дворе, и попросил принести старые альбомы. Пока она ходила во второй дом, стоявший тут же, на участке, он спросил меня о моей жизни, и я вкратце рассказал о том, чем занимаюсь. Слушая, Адлет-ага одобрительно кивал. Айганым принесла альбомы, и он пригласил её посмотреть их вместе. Мы сели рядом на диван, Адлет-ага посередине, и стали рассматривать фотографии.
– Вот это наш старый дом в Жаланаше. Здесь мы жили всей большой семьёй, – он улыбнулся, вспоминая. – Женщины втроём на маленькой кухне суетились. Марьям и Санагуль, твои тётки, тогда ещё не замужем были. Теперь-то у обеих у самих полные дома детей, и внуки на подходе. А Нагима над ними как старшая была, уже на сносях первым сыном моего брата Рысбека, моим племянником. Он сейчас большой человек в Астане.
Адлет-ага листал альбом, предаваясь воспоминаниям, и со смехом глядя на свои фотографии, подшучивал, что сам с годами только похорошел.
– А вот и Есенмурат, – он указал пальцем на большую семейную фотографию: мой отец стоял с края, с вызовом глядя в камеру – руки в карманах, чёрные волосы, не стриженные, по моде 70-х, кожаная куртка. – Ну что, Айганым, похож наш Тлек на отца?
Она закивала головой: «Похож». Где-то в доме заплакал младенец, и девушка, извинившись, убежала.
– Не знаю, как Рахиля узнала этот адрес. Я ничего о ней не слышал с тех пор, как мы переехали в Талгар, – сказал Адлет-ага.
Я перевернул страницу альбома и поймал совсем старый выскользнувший снимок. Серьёзный мужчина средних лет на нём стоял у юрты. Как мне показалось, на него я был похож даже больше, чем на отца.
– О, а это очень ценная фотография! – обрадовался Адлет-ага. – Это твой дед, мой отец, мудрейший человек! У меня все дети носят фамилию по его имени. И у тебя, по правилам, получается, тоже такая же фамилия, – добавил он. – Ты свою никогда не меняй, конечно, – не обижай родителей. Но всегда помни, что в тебе течёт дедовская кровь.
За окном вечерело. Закатные лучи окрасили белоснежное кружево штор персиковым цветом. Я хотел ещё о многом спросить – какого я рода, сколько у меня двоюродных братьев и сестёр, чем они занимаются, но не хотел злоупотреблять гостеприимством, понимая, что за один раз всего не обсудишь. Адлет-ага заметил мои метания.
– Оставайся у нас, за чаем посидим, расскажешь, что видел в Казахстане, с братьями познакомишься, они уже придут скоро: один с работы, другой с учёбы. Дочка-то у меня в Москве учится. Да и супруга моя вернётся сейчас – со старшим внуком на представление поехала, – он засуетился. – Марьям надо позвонить, она через дом живёт, вот ей радости будет! Всех увидишь, всю свою семью. А переночуешь наверху, у нас места много.
Я покорно согласился. Меня накрыло волной щемящей радости: в один момент у меня появилась семья, огромная семья! Я, конечно, не встретил родных отца и мать, но отметил, что не испытываю по этому поводу никаких переживаний – я уже обрёл нечто бесценное.
– Родителей позови, может, тоже приедут?
Адлет-ага, нацепив на нос висевшие на шее очки, внимательно смотрел в телефон, отыскивая номер сестры.
– Да поздно уже, им без машины по пробкам сейчас тяжело будет ехать, – подумав, ответил я.
– Ну тогда в пятницу обязательно привези их, дастархан накроем, побудете у нас, всех своих позовём, такой праздник большой! Алло! Алло, Марьяша…
На следующее утро мир не был похож на себя. Я не узнавал простейших вещей – вкуса еды, звука проезжающих машин, даже воздух пах по-другому. Я проснулся в каком-то новом мире, который мне ещё только предстояло постигать.
Не желая сразу возвращаться в Алматы – я пока не представлял нового себя в повседневной городской суете, – я проверил багажник. Там всё ещё лежали какие-то консервы и печенье, спальный мешок и другое снаряжение, хотя мне казалось, что недавняя поездка в Центральный Казахстан закончилась целую вечность назад.
Было ещё совсем раннее утро, дома семьи Адлет-ага стояли на севере Талгара, и я решил отправиться в одно из своих любимых мест Алматинской области – на плато Табан-Карагай. Сколько бы раз я там ни бывал, эти места всегда помогали мне обрести душевное равновесие.
Тепло попрощавшись до пятницы с новыми родственниками, я выехал на трассу, идущую вдоль Большого Алматинского канала. Она довольно быстро домчала меня почти до Чилика, а оттуда я легко добрался до Жинишке, остановившись только один раз в Алгабасе, чтобы ответить, когда мне позвонили из департамента индустрии туризма.
Отключив телефон – дальше всё равно не будет ловить, я взбирался по крутой, в ямах и ухабах дороге, которая поднималась на гору перед посёлком Жинишке. Открывшееся плато было, как всегда, живописным. Зелёная летом трава уже потускнела, и не было видно пляшущих на ветру цветочных лугов, но нахлынувшее ощущение, что ты попал на самую вершину мира и небо сейчас мягко ляжет тебе на плечи, оставалось неизменным.
Я направился к знакомой скале – туда, где однажды, от счастья не веря своим глазам, нашёл редчайший священный цветок – снежный лотос. Сентябрь уже перевалил за середину, и, хотя год был жарким, я не ожидал ещё раз его увидеть. Но цветок был там, стоял почти у вершины холодной скалы, раздвигая своими могучими листьями каменное крошево осыпи. Я поздоровался с ним, как со старым знакомым, а потом забрался на самый верх.
Я никуда не спешил и ни о чём не переживал. Я просто был счастлив и смотрел на небо.
Глава 22. Тәңір
С тех пор, как я разглядел Тенгри, я больше ни на миг не переставал его видеть. Меня наполняла осень, но не тоскливая или пронизанная сожалениями об ушедшем, а ясная, пророчащая новые пути и озаряющая душу непоколебимой верой в мир.
Проект государственной поддержки культурного туризма под рабочим названием «Қазтабан» в департаменте приняли, и меня ждало очень много интересной работы. Привычным движением я коснулся теперь всегда висящей у меня на шее чёрной гагатовой бусинки, найденной на Мангышлаке. Как много всего случилось между тем жарким днём летнего солнцестояния и этим безоблачным днём осеннего равноденствия! Кажется, я где-то читал, что сегодняшний солярный праздник принадлежит хозяину подземного мира, Эрлику. Воздух был пронизан такой жизнеутверждающей энергией, что в это верилось с трудом.
Всё, что я узнал, увидел, почувствовал и полюбил во время своих странствий, все святые места, к которым прикоснулся, и все священные духи, коснувшиеся меня, теперь казались мне моей неотделимой частью. Я посмотрел на родную землю иначе, отринув привычные призмы, и, как мне казалось, заглянул в самое сердце своего народа.
Казахстан бесповоротно меня покорил. И теперь, как и много раз за эти упоительные месяцы, снова и снова, я про себя клялся до последнего вздоха служить своему народу и родной земле.
Я вспомнил, как сегодня утром, прощаясь с Марьям-тате, пригласил её семью на свою выставку, а она поцеловала меня в лоб, сказав: «Ты так много земель объездил, балам[66], что, считай, теперь – дитя народа, можешь везде своим быть». И я действительно впервые в жизни чувствовал себя в этом мире своим. Я не знал, что будет дальше и куда заведут меня пути, знал только, что нужно будет упорно трудиться, и это меня радовало ещё больше. Потому что именно теперь, как бы это ни было парадоксально, мне перестало быть важно, кто я: Тлек Николаевич Ягодный, приёмыш, вернувшийся на свою родину, или Ақтілек Есенмұратұлы Тәңір из племени албан, рода қоңыр-бөрік, в одночасье обрётший большую семью.
Я знал главное: я – казахстанец, и это моя счастливая судьба.