гучему»404.
Смерть, похоже, — князь не из худших. При всем сознании своего величия Смерть не игнорирует жалкого в своей ярости истца, но соглашается принять участие если и не в настоящем процессе по всем правилам, то в неформализованном разбирательстве, с тем чтобы оправдаться от обвинений, пускай и кажущихся ей (ему) беспочвенными. Смерть вообще-то даже не припомнит, чтобы ей приходилось за последнее время совершать «что-либо окончательное» в чешских землях, из-за чего могли возникнуть столь страшные обвинения. Вот разве что она оказала свою милость одной честной и благословенной дщери — чистосердечной, услужливой, верной, правдивой и доброй ко всем людям. Та была порядочной и беспорочной. Смерть знает ее хорошо, потому что присутствовала еще при ее рождении (намек на то, что мать Маргареты умерла при родах, как впоследствии и сама Маргарета?). «Столь кроткие и постоянные [женщины] воистину редко попадали к нам в руки. Должно быть, это она — та, которую ты имеешь в виду, — других мы не ведаем»405.
Упоминание Смертью Маргареты в столь лестной тональности вызывает подлинный взрыв чувств у вдовца. Он без остановки именует свою возлюбленную (а туе) «щитом мира от бедствий» (frideschilt vor vngemach), «вещей лозой»406 (yvarsagende wunschelrute), «светлой звездой на небе» (и особо еще «сияющей утренней звездой»), «солнцем блага», «гордым знаменем радости», «твердым бриллиантом», «посохом странника, указывающим путь к омолаживающему источнику юности». Звезда исчезла, солнце навсегда закатилось, бриллиант разбит, посох безжалостно вырван из рук, знамя поникло. Ничто не сможет впредь доставить «Пахарю» истинной радости, перед его глазами — темная ночь, нет у него лекарства от скорби, заказана ему дорога к источнику молодости. Из самой глубины своего сердца вновь взывает «Пахарь»: «Схватить! К оружию!» И потом кричит уже самой Смерти: «Умрите, вы, запятнанный пороками, гнусный, недостойный, скрежещущий зубами, — и воняйте в преисподней. Да заберет Бог вашу власть и да рассеет вас в пыль!»
Эти страстные речи не производят на Смерть никакого впечатления. Смерть хочет доказать Пахарю, что «слуга останется слугой, а господин — господином». Смерть справедлива. Как солнце, равно светящее на доброе и злое, Смерть держит в своей власти и добро и зло. Все подчиняются Смерти — даже колдуны и врачи, вроде бы способные продлевать жизнь. «Или, может быть, мы должны оставлять людей жить, руководствуясь чувствами вражды, любви или сострадания? Тогда все мировое царство было бы нашим: все короли возложили бы короны на нашу голову, а скипетры отдали в нашу руку, в нашей власти оказался бы и престол папы вместе с его трижды коронованной митрой»407.
От смерти не может защитить ни знание семи свободных искусств (каждое названо особо), ни владение еще дюжиной дисциплин, главную роль среди которых Смерть отводит разным способам предвидения (астрология, геомантия, гидромантия, хиромантия, нигромантия, экзотические педомантия и орномантия, а также ауспиции и «знаковое искусство»). В этом списке, выдающем начитанность Йоханнеса из Тепля в античной литературе, есть, правда, и более привычные науки: философия, физика и юриспруденция. Физика, впрочем, трактуется, кажется, скорее как фармакология («физика, с ее порой помогающими напитками»408). Обращает на себя внимание не слишком почтительная оценка Смертью юриста — типажа, который должен был быть Йоханнесу ближе всего: «и юрист — христианин без совести — тут не поможет со своими доводами права и бесправия, со своими кривыми приговорами»409. Первая часть этого суждения построена в рифму (Juriste, der gewissenlos criste) и, судя по всему, взята из народного языка. (Кстати говоря, таких «неофициальных» выражений в диалоге немало.)
Если Смерть утверждает, что поступает справедливо, то «Пахарь» как раз в этом-то в первую очередь и сомневается.
«Вы говорите, что ваша коса срезает ровно. Почему же получается, что она оставляет нетронутыми куда больше чертополоха, чем добрых цветов, больше куриной слепоты, чем ромашек, больше злых людей, чем добрых? Назовите мне, покажите мне пальцем, где те порядочные, достойные уважения люди, что были в прошлые времена? Я рыдаю: вы взяли их. Среди них также и моя любовь — только прах и остался. Куда они делись — те, кто жили на земле, но беседовали с Богом, получая от него благосклонность, милость и богатство? Куда они делись — те, что сидели на земле, но парили среди звезд и определяли ход планет? Куда они делись — умные, умелые, справедливые, крепкие люди, о которых так много говорится в хрониках? Вы их всех поубивали — и мою нежную тоже. Но зато все подлецы всё еще здесь. Кто в этом виноват? Если вы осмелитесь признать правду, господин Смерть, вам придется указать на самого себя». И далее в доказательство «кривосудия» Смерти «Пахарь» пересказывает сцену, свидетелем которой Йоханнес, возможно, был на самом деле. Два «огромных» войска (всего-то по три тысячи человек с небольшим каждое) сошлись на зеленом лугу и бились так, что крови было по щиколотку. Смерть лютовала везде. Она кого-то сражала, а кого-то щадила. И что же оказалось в итоге? «Я увидел, что убитыми лежало куда больше господ, чем слуг. Так отбирали вы одного из многих, словно мягкие груши. И это правильно скошено? И это справедливый суд? И вот так-то ровно взмахивает ваша коса?»410 Вывод ясен: Смерть неправильно распоряжается судебными полномочиями, полученными ею от Бога. Следовательно, полномочия следует у нее отнять, а ей самой отомстить. «Осуди, Господь, по справедливости неправедного судию!»411
Насколько речь «Пахаря» (особенно на первых порах) воспроизводит сплошной поток возмущенного сознания, настолько же Смерть рассуждает с презрением, издевкой и холодной логикой, то и дело упрекая противника в неразумии. Смерть говорит то несколько высокопарно, что ее собеседник «не пил из источника мудрости»412, а то, снижая стилевой регистр почти до площадного, что он — «умный осел»413, «бестолковый щенок»414, болван (Гог), «мудрый парень из Ослиной деревни»415, «тупой прыщ»416 и столь же способен постичь истину, как осел — сыграть на лире^
Смерть отвергает все обвинения в том, что забирает не тех, кого следовало бы: она по справедливости разит всех подряд. Слушать жалобы Пахаря о юности Маргареты Смерть не желает. «С ней обошлись по добру и с милосердием: в радостной молодости, в цветущем теле, в лучшие дни жизни, при наибольшем уважении, в лучшее время, при незапятнанной чести оказали мы ей нашу милость»418. «Горе и беда тому, кто перегружен бременем возраста. При всем своем богатстве он остается беден!»419 Ведь дожить до преклонного возраста — вовсе не подарок: перезревшие яблоки часто падают в навоз, перезревшие груши часто шлепаются в лужу.
Смерть — последовательный скептик, проникнутый духом христианского стоицизма. Все, что восхваляет в своих взволнованных речах «Пахарь», Смерть холодно отрицает.
Молодость призрачна: как только человек начинает жить — он уже достаточно стар, чтобы умереть420.
Оплакивать погибшую красоту — пустое ребячество. «.. Красу любого человека погубит либо возраст, либо смерть. Всем розовым ротикам придется стать пепельного цвета, всем красным щечкам придется побледнеть, всем светлым глазкам придется потемнеть»421. Смерть ссылается почему-то на Гермеса Мудрого (Трисмегиста), учившего, что мужчина должен опасаться красивых женщин. В самом деле, прекрасное трудно удержать за собой среди повседневных забот, поскольку все кругом стремятся им овладеть. (Впрочем, и обладать уродливым нет никакого удовольствия, поскольку оно всех отпугивает.)
Женская красота особенно эфемерна. «Сними с самой красивой женщины украшения портного, и ты увидишь постыдную куклу, быстро вянущий цветок, недолговечный блеск и быстро распадающийся комок земли. Если ты мне покажешь хоть пригоршню красоты всех красивых женщин, которые жили сто лет назад (за исключением того, что изображено на стене), ты будешь достоин императорской короны!.. Позволь Рейну течь, как текут прочие реки…»422
Вообще к женщине стоит относиться прохладней: если бы «Пахарь» поменьше любил свою Маргарету, он теперь меньше бы испытывал мучений. «Женщина, ребенок, богатство и все земные блага могут принести больше радости в начале и больше страдания в конце; всей земной любви предстоит обернуться страданием: страдание — это конец любви423.
Брак является тяжкой обузой. «.. Как только мужчина берет женщину, они тотчас же оказываются в нашем плену. В тот же момент он [мужчина] приобретает обязанность, обузу… ярмо, заботу, бремя, тяжкую поклажу, мучение, ежедневное пиление ржавым напильником, от которого он, в соответствии с правом, никогда не сможет избавиться, покуда мы не окажем ему нашу милость. Женатый мужчина имеет каждый день в своем доме грозу и град, держит там лис и змей. Женщина все дни грезит о том, чтобы стать мужчиной: если он тянет вверх — она тянет вниз, если он хочет это — она хочет то, если он хочет сюда — она хочет туда; все дни приходится ему до упаду играть в эту игру без выигрыша. Обманывать, хитрить, льстить, говорить небылицы, ласкать, ворчать, смеяться, плакать она может в один и тот же миг — у нее это врожденное. Больная для работы, здоровая для наслаждений, а к тому же ручная или дикая, когда ей понадобится»424. Женившись, мужчина должен нести тяжкое бремя каждый день, каждую неделю, каждый месяц и каждый год. «И это еще не говоря о ночных хлопотах, поминать которые мы стыдимся в силу нашего возраста»425.
На очернение Смертью прекрасного пола «Пахарь» отвечает длинной сентенцией во славу «порядочных женщин», ссылаясь на каких-то «мудрых магистров». «Иметь жену и детей — отнюдь не самая малая часть земного счастья», «не может быть мужской воспитанности, если она не направляется воспитанностью женской», «воспитанная, красивая, целомудренная женщина, с незапятнанной честью — превыше всех иных земных прелестей». Дальнейшие похвалы женщинам автор черпает уже из миннезанга, и соответственно его «Пахарь пером» вдруг начинает тоном знатока и ценителя говорить о княжеских дворах, турнирах и походах, где женщины — лучше всего. Следуют весьма куртуазные суждения, как, например, «тот, кто на службе у дамы, должен воздерживаться от всех недостойных деяний» или «грозя пальцем, чистая дама наказывает и воспитывает добродетельного мужчину больше, чем все оружие на свете». Короче, «весь мир держится, множится и укрепляется благородными женщинами»426. Но, конечно, бывают и иные женщины, подобно тому как рядом с золотом есть свинец, рядом с пшеницей — сорный куколь, а среди монет встречаются поддельные. Тем не менее добрые не должны платить за злых…