(reine Bettgenossiri). Тот, кому так повезло с женитьбой, должен день за днем, «вздымая очи к небу, благодарить с подъятыми руками» Всевышнего442.
Однако «Пахаря» мучают опасения, и притом настолько сильные, что он даже готов оставить мирское существование. У него есть, очевидно, серьезные основания воспринимать то состояние комфорта, которое принесла ему Маргарета, в качестве счастливого исключения. Намеки на «норму» разбросаны по всему тексту — она состоит прежде всего в неверности жены (надо полагать, молодой) своему мужу (надо полагать, немолодому, но очень уважаемому в обществе). Такая «норма» должна особенно беспокоить именно такого человека, как Йоханнес, для которого собственный общественный статус значил слишком много, чтобы делать его игрушкой в руках юной и легкомысленной жены.
«Инструментальный» подход «Пахаря» к спутнице жизни был замечен, собственно, и Смертью. Бесконечные ламентации «Пахаря» на тему, что все его счастье заключалось в Маргарете и теперь навеки потеряно, Смерть понимает на свой лад: «Если, по твоему мнению, все счастье в женщинах, то мы советуем тебе и впредь испытывать счастье». Ведь весь вопрос заключается лишь в том, нашел ли «Пахарь» жену уже изначально полной всяческих достоинств или же он сам сделал ее таковой. Если нашел, то пусть поищет снова и, возможно, вновь будет успешен, а если сам ее воспитал, то пусть радуется: он — настоящий мастер, которому ничто не мешает и впредь воспитывать достойных жен443. Разумеется, Йоханнес из Тепля стремится представить здесь Смерть особенно циничной, но, по сути дела, она лишь окрашивает цинизмом установку, разделяемую и «Пахарем»: важна не столько индивидуальность покойной, сколько образцовость выполнения ею социальных обязанностей. Оплакивается, собственно говоря, не личность, а социальный образец, который вроде бы уже был достигнут и вдруг совершенно неожиданно исчез.
Наверное, такая установка должна способствовать быстрому заживлению душевных ран или по крайней мере некоторых из них. Во всяком случае, автор с немалой психологической достоверностью показывает, как в ходе дискуссии со Смертью постепенно снижается тон «Пахаря». Разумеется, Йоханнес хочет намекнуть, что «Пахарь» как истинный христианин должен обуздать свои эмоции, осознав, что все вершится по воле Господа, а Его решения следует принимать со смирением. Однако дело не только в требованиях жанра и композиции: сам выбор их, сам общий замысел произведения позволяют ощутить характер собственного психологического опыта автора, его личного пути от протеста к примирению с потерей.
Под воздействием холодных аргументов Смерти «Пахарь» начинает сбиваться со своего неистового обличительного тона. Требование смерти для Смерти постепенно сменяется более умеренными претензиями. Теперь «Пахарь» желает… компенсации за причиненный ущерб. Обвинитель даже спрашивает у Смерти, как вассал у сеньора, не провинился ли он чем-либо, не совершил ли чего-либо недостойного против Смерти. Если да, то пусть Смерть скажет об этом, и «Пахарь» предоставит возмещение, а если же нет, то пусть возмещение «Пахарю» и его детям, наоборот, даст Смерть444. О какого рода компенсации говорит «Пахарь»? Он желает воскресить умершую?
На эти перепевы ленного права Смерть отвечает не без вполне обоснованного скепсиса: «Если ты можешь вернуть прошедшие годы, сказанные слова и утраченную девственность, то ты сможешь вернуть назад и мать твоим детям»445.
В конце концов от обвинений и требований «Пахарь» приходит к тому, что начинает просить у Смерти совета и даже утешения. «Посоветуйте, помогите и укажите, как мне прекратить столь сильное страдание моего сердца и как мне заменить моим детям столь чистую мать? Ведь вы должны мне оказать помощь, дать совет и восполнить ущерб, ведь это вы нанесли мне ущерб»446. И хотя приступы горя и возмущения порой снова накатывают на «Пахаря», его психологическое скольжение от бурного гнева к тихой печали очевидно.
При внимательном чтении текста можно догадаться, какой именно «компенсации» требует себе «Пахарь». Из сопоставления рассуждений о пользе и вреде брака, из похвал Маргарете и осуждения неких иных женщин, из раздумий на развилке, откуда один путь ведет в жизнь мирскую, а другой — в монастырь, вырисовывается общая картина. Если бы получилось так, что «Пахарю» вскоре удалось жениться на столь же добродетельной даме, какой была Маргарета, он бы, похоже, сумел утешиться… Стоит лишь проникнуться этой мыслью и перечитать заново труд Йоханнеса из Тепля, как его произведение сразу же приобретет новый смысл. Вместо горя по почившей супруге на первый план выйдет хорошо замаскированное моление о ниспослании супруги новой, но не первой попавшейся, а столь же добродетельной, как и умершая.
В конце концов Смерть собственноручно приводит «Пахаря» пред лик Господа, и тот действительно произносит свой приговор, также несущий на себе заметный отпечаток ленного права: «Истец оплакивает свою потерю, как будто это его наследственное владение, он не думает, что получил его в лен от нас. Смерть славит свою власть, которую, однако, только от нас и держит. Один оплакивает не свое, другой прославляет власть, которой он обладает не сам от себя. Но вы славно спорили: одного его страдание заставило жаловаться, другого же натиск истца заставил говорить правду. А потому истец — тебе честь! А тебе, Смерть, — победа! Всякий человек обязан отдать Смерти свою жизнь, свое тело — земле, а душу — Нам».
Итак, Смерть — победитель в судебном процессе. Но ведь холодный и порой просто циничный голос Смерти — это тоже не что иное, как голос Йоханнеса из Тепля. Мысли, вложенные в уста Смерти, — это мысли, приходившие и в его голову, будь то соображения о неизбежной справедливости приговора, о грязном ничтожестве человеческого существования, о презренности женщин или о бессмысленных тяготах брака. Всем этим позициям было отведено свое место в сознании автора, хотя он вполне мог противопоставить им и иные суждения. Однако самое главное — «проигрыш» процесса был с самого начала запланирован, чему полностью соответствует и очевидная во многих местах слабость аргументации истца, и, естественно, изначально победновысокомерный тон Смерти. Попытка привлечь Смерть к ответу даже в литературном пространстве с самого начала не могла иметь шансов на успех — и сочинитель был с этим в глубине души с первой же минуты всецело согласен.
Последняя, 34-я глава сочинения Йоханнеса из Тепля — это молитва «Пахаря» о душе его покойной супруги. Больше двух ее страниц заполнены сплошной чередой обращений к Господу, где автор, кажется, стремился исчерпать все известные ему образы и сравнения, подходящие для взывания к Богу. Суть его моления выражена несколькими проникновенными строками: «Прими милостиво ее дух, прими с добротой душу моей возлюбленнейшей супруги! Дай ей вечный покой, укрепи ее своим милосердием, возьми ее в тень своего крыла!.. Позволь, Господи, — тот, от кого она пришла, — пребывать в царствии Твоем среди вечных, блаженных духов!
Я страдаю о Маргарете, моей избраннейшей супруге. Позволь ей, милостивый Господь, вечно лицезреть себя в могущественнейшем и вечном зерцале Твоей божественности, из которого получают свой свет все ангельские хоры — и радоваться!»447
Мы не знаем, утихли ли со временем страдания «Пахаря» или он испытывал их до конца дней своих: «Если большая сердечная любовь превратилась в большую сердечную муку, кто может это так быстро позабыть? Злые люди могут такое. Добрые же друзья всегда думают друг о друге: далекие дороги и долгие годы не разделяют добрых друзей. Если она мертва во плоти, то в моей памяти она все еще жива»448. Еще менее мы знаем, было ли выполнено обещание Смерти вновь соединить со временем души «Пахаря» и Маргареты. Но одно мы знаем вполне достоверно: Йоханнес из Тепля, умирая, оставил после себя вдову — некую Клару. Возможно, «Пахарь» все-таки добился своей компенсации…
Уже вскоре после открытия в ИВИ РАН семинара «История частной жизни в Европе и Азии до начала Нового времени» его руководитель Ю. Л. Бессмертный всерьез заинтересовался тем, как воспринималось счастье (а соответственно и несчастье) в разные времена и в разных культурах. Он совершенно справедливо предположил, что постановка этой проблемы открывает перед историком увлекательные перспективы. Ю. Л. не только сам занялся изучением «рыцарского счастья», но еще и собрал коллег в июне 1999 г. на круглый стол «Счастье и несчастье в истории». Из прочитанного там доклада «Неутешный вдовец, или Очень литературное горе» со временем и выросла переиздаваемая здесь статья. Другие материалы того круглого стола тоже были опубликованы в четвертом выпуске «Казуса» (за 2002 г.).
П. Ю. УваровДва брата-адвоката 449
Жаль, что наше издание называется «Казус». Иначе я бы обязательно назвал статью «Казус Дюмулена». Трудно как-то по-другому назвать то, что приключилось с одним из лучших юристов XVI в. Произошел с ним случай, и не простой, но замечательный, необычный судебный случай, который дал возможность испытать юридические нормы на эластичность, судебную систему — на прочность, а нас — на способность не пропустить редкую возможность. Ведь не так часто бывает, когда термин «казус» в равной степени может использоваться и в историко-культурном, моральном или другом переносном смысле и одновременно — в самом буквальном значении.
Адвокат Парижского парламента Шарль Дюмулен оказался вовлечен в тяжбу со своим младшим братом Ферри, также адвокатом. Семейные конфликты были часты в судейской среде, однако дело получило особый резонанс. Но сначала следует рассказать о том, как я столкнулся с материалами этого процесса.
В 1539 г. правительство Франциска I опубликовало пространный закон (ордонанс Виллер-Коттре), упорядочивший судопроизводство. Один из пунктов ордонанса касался нотариальных актов, связанных с дарениями недвижимости. Во избежание конфликтов и подлогов такие документы предписывалось регистрировать в четырехмесячный срок в судах первой инстанции. Для Парижа и превотства Иль-де-Франс таким судом был Шатле, возглавляемый парижским прево и его гражданским лейтенантом. Начиная с 1 сентября 1539 г. и до самой Революции в Парижском Шатле велись специальные книги (они назывались «регистры инсинуаций»)450. Сплошное чтение таких регистров — занятие монотонное, однако особое место занимают так называемые конфликтные а