Вот мнение младшего современника Дюмулена и признанного авторитета в вопросах судебной практики Жана Папона об этом деле. «Адвокат Парламента, превосходящий всех своими знаниями, передал все свое имущество своему брату по брачному контракту… затем поменял мнение и раскаялся в совершении дарственной. Он стал искать возможности отменить акт. Ему посоветовали жениться, что он и сделал, заведя детей. [Папон остался глух к автопоэтическим усилиям Дюмулена.] Его вышеназванный брат выдвинул в противовес весьма важные причины, указав, что вышеназванный Дюмулен объявил во всеуслышание о своем желании даровать все свое имущество брату, дабы достойно его женить… И что, веря этим словам, он нашел женщину467, на которой и женился, и без данного обещания свадьба никогда бы не состоялась, и что исходя из этой щедрости он выделил солидный дуэр468 своей супруге. И что отмена дарения была бы обманом и непростительным мошенничеством, свершенным по отношению к браку, являющемуся делом чести, таинством и божественным установлением»469.
Даже если не принимать во внимание, что в законе «si unquam» речь шла о вольноотпущенных, все равно его действие в данном случае весьма спорно. В нем говорилось об отмене только «простых дарений» («pures et simples» — вспомним уточнение Дюмулена во втором акте), а вовсе не тех, что были сделаны в вознаграждение за заслуги либо с целью отметить какое-либо событие. По всей видимости, сопротивление Ферри было хорошо продумано. Он возбудил встречный иск по поводу растраты материнского наследства Шарлем Дюмуленом, потребовал отчета об опеке за период своего несовершеннолетия, отрицал наличие каких-либо устных договоренностей. Помимо самого мэтра Ферри, против признания отмены дарения выступил с иском и влиятельный советник Парламента Николя Юро. После смерти Маргариты Майар, жены Ферри, он был назначен опекуном его несовершеннолетних детей и защищал в суде их интересы, поскольку сеньория Миньо как дуэр покойной матери принадлежала именно детям. После ряда судебных заседаний весны — лета 1548 г. Шарль решает изменить свою тактику. Не отказываясь от апелляции к закону «si unquam», он обращается к более эффективному и более эффектному закону Юстиниана, согласно которому дарения могут отменяться в том случае, если одариваемый проявляет неблагодарность: угрожает жизни дарителя, порочит его честь или отказывается выполнить записанные или устные обязательства, взятые на себя при получении дара. Все признаки неблагодарности были подчеркнуты во втором акте Дюмулена (7 августа 1548 г.), даже угроза для жизни и здоровья — ведь происки неблагодарного Ферри вызвали у автора «отчаяние и меланхолию».
Дело, однако, растянулось на годы. Встречные иски сторон следовали один за другим, специальные заседания рассматривали апелляции, все это стоило больших денег. Генеральный прокурор (31 декабря 1549 г.) попытался предложить «нулевой вариант», то есть решить существо дела без дознания по поводу дополнительных взаимных исков сторон. Но и после этого стороны не успокоились. Ферри делал теперь упор на какие-то тонкости в процедуре оммажа, принесенного им за сеньорию Миньо, Шарль наконец сподобился зарегистрировать свои акты в Шатле — словом, разбирательство было далеко от завершения. В этом не было ничего удивительного — тяжбы в Парламенте могли идти десятилетиями, и судебные издержки сплошь и рядом поглощали большую часть стоимости оспариваемого имущества.
И все же процесс этот был необычным. Шарль Дюмулен сумел придать ему максимально публичный характер, еще до вынесения приговора превратив свое дело в юридический казус. Помимо аргументов, основанных на римском праве, подчеркивающих максимальную свободу субъекта, приоритет его волеизъявления или намерений, публике предлагалось оценить дело с позиций морали, учесть неблагодарность Ферри, оттененную высокими достоинствами и общественными заслугами Шарля. Именно тогда, на рубеже 40-х и 50-х гг., выходят первые издания его трактатов о дарениях: комментарии к «Советам Александра» и иные труды, где он в предисловии или в основном тексте делал достоянием гласности свою семейную коллизию.
Все это не могло косвенно не воздействовать на Парламент. Были у Дюмулена недруги и завистники, но мнение покровителей было сильнее. Его авторитет как правоведа был как никогда высок. И как никогда силен был королевский фавор. Обратим внимание на текст привилегии, выданной Дюмулену для издания его новых сочинений 1 февраля 1552 г. В середине века текст издательских привилегий еще не устоялся, и форма их могла быть вполне произвольной. Но документ, выданный Дюмулену, выделяется даже на этом пестром фоне. Я почти уверен, что «заготовку» для этого текста писал сам адвокат, уж больно походит он на все сочинения и акты этого юриста, содержа пространное перечисление всех его заслуг470. Но помимо его комментариев к некоторым провинциальным кутюмам, двух трактатов о дарениях и о стиле Парламента, там указаны его сочинения о правах французской короны и комментарий к «Эдикту о малых датах».
Взявшись за работу над этими сюжетами, Дюмулен оказался втянут в большую политическую игру. Папа Юлий III проводил враждебную французам политику в Италии. Генрих II ужесточил свою позицию в отношении занятия вакантных церковных бенефициев и отправки аннатов в Рим. Дюмулен взялся защищать права французской короны от «узурпации» со стороны папы. Его опубликованные комментарии к королевскому указу и особенно текст посвящения королю, написанный в отличие от основного труда по-французски и предназначенный широкой публике, оказали огромное воздействие на общество. Автор вполне определенно призывал возродить старое, с каролингских времен идущее верховенство короля в делах церковных и дать отпор притязаниям папства. Папе и его сторонникам было продемонстрировано, что в случае необходимости Генрих II может последовать английскому примеру и установить королевскую супрематию над церковью. Юлий III пошел на уступки. Вскоре коннетабль Монморанси даст высшую оценку деятельности Дюмулена: «Сир, Ваше Величество не смогло с тридцатью тысячами человек принудить папу Юлия III к миру; сей человечек сделал это при помощи вот этой маленькой книжечки»471.
Сыграло ли свою роль покровительство сильных мира сего или же дело само собой подошло к некоему логическому завершению, но заключительное постановление Парламента (arrest) было вынесено 12 апреля 1552 г. Причем это было не простое постановление, но «assidente purpurato Senatu pronunciato» — «постановление, произнесенное в пурпурных мантиях», что происходило, видимо, лишь в особо торжественных случаях. Сам Дюмулен и его биографы делают на это особый упор472. 12 апреля был последний день года (по старому стилю), дел накопилось очень много — выписки постановлений занимают в регистре Парламента целых 18 пергаментных листов, исписанных убористым почерком. В виде исключения к делам, рассмотренным в тот день, был приложен специальный указатель, в котором упоминалась тяжба братьев Дюмулен. Но тем не менее в самих регистрах это дело отсутствует. Возможно, постановления, «произнесенные в пурпурных мантиях», фиксировались в каком-то отдельном регистре. Впрочем, текст этого постановления полностью вошел в сборник Барнабе Ле Веста473. Оттуда мы и почерпнули сведения о ходе судебного разбирательства.
В соответствии с законом «si unquam» мэтр Ферри приговаривался оставить спорное имущество в пользовании истца и возместить те доходы, какие были извлечены с оспариваемых земель с момента составления акта об отмене дарения (то есть с 1547 г.). Казалось, Дюмулен одержал блестящую победу. Но сам он оставался недоволен. Постановление Парламента носило компромиссный характер, земли сеньории Миньо хоть и передавались Шарлю, но оставались «под дополнительной ипотекой в том случае, если имущество мэтра Ферри не будет сочтено достаточным для покрытия оговоренного ранее дуэра». Помимо личных интересов, Дюмулена как поборника норм римского права не могла устроить такая двойственность в определении характера собственности (он говорит об этом во втором издании своего трактата о дарениях). Кроме того, не удался план отмены дарения «по причине неблагодарности». Его биограф рассказывает, что «он много жаловался по поводу неблагодарности и угроз со стороны своего брата и по поводу его уловок, коими он отнял у него три или четыре года времени, свершив нечто вроде кражи общественного достояния, ибо тем самым помешал ему работать над сочинением книг»474. И хотя Луи Бродо не дает на сей раз точных ссылок, подобная ламентация вполне укладывается в стиль рассуждений Дюмулена о себе самом.
Весна 1552 г. была апогеем карьеры Шарля Дюмулена. Дальше на него обрушились несчастья. И дело было даже не в происках завистников, хотя их у него всегда хватало. Судьба Дюмулена может служить предметом рассуждений на неизбывную тему отношений интеллигента и власти. Его стремление идти во всех вопросах до конца, до поры столь благодатное для интеллектуального поиска, при соприкосновении с политикой обернулось драмой. После заключения мира с Юлием III обличительный пыл Дюмулена был уже неуместен. Он же продолжал развивать свои тезисы, увлекшись первыми успехами на новом для себя поприще. И здесь ему пришлось испытать на себе всю мощь «консервативной партии»475 — теологов университета и их парламентских единомышленников, стойких борцов за сохранение католической веры. Особые нарекания вызвал текст французского посвящения к «Комментариям к эдикту о малых датах» (соперничать в ученой аргументации с Дюмуленом было трудно даже заправским канонистам). Добиться осуждения Дюмулена его противникам не удалось — дело было передано в Королевский совет, затем отложено до возвращения короля. Однако проповедники, по словам Дюмулена, возбудили против него чернь, вынудив его переехать к ландграфу Гессенскому. Дальнейшие скитания по Германии и Швейцарии были полны многообещающих надежд и горьких разочарований. В 1557 г. он добился восстановления в звании адвоката Парламента, но с началом религиозных войн подвергался гонениям то со стороны католиков, то со стороны кальвинистов. До самой смерти Дюмулена в 1566 г. и те и другие весьма болезненно воспринимали его стремление указывать им на несообразности в их доктринах и в практике.