Как бы там ни было, но эта женщина не подвела архиепископа и отмела все подозрения в интимной близости с ним. Это явствует из собственноручной пометки, сделанной лордом Берли на одной из страниц дела Степлтона. Неразборчивый почерк лорда-казначея, выцветшие чернила и бумага, попорченная грибком, крайне затрудняют понимание нескольких торопливых строчек, в которых содержится отзыв Берли о миссис Сциссон, но среди них явственно читаются две фразы: «Жена Сциссона говорит, что епископ не сдержал своих обещаний…» и «Он никогда не использовал ее бесчестно»495. И если первая фраза может навести на мысль, что он все-таки зазывал ее к себе, то вторая не вызывает сомнений: миссис Сциссон утверждала, что ничего недозволенного между нею и епископом никогда не было. Но это лишь ее заявление, которое невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.
Подобно героям знаменитого японского «Расемона»496, каждый из участников йоркширской трагедии излагал новую версию, стремясь представить себя в ней с выигрышной стороны, при этом поступки других всякий раз представали в ином свете, возникали новые предположения об их мотивации, а истина между тем окончательно ускользала.
Как ни парадоксально, хозяину гостиницы, чтобы обелить себя и отмести подозрения в преступном сговоре, следовало доказать, что его жена — действительно особа легкого поведения. Это, кстати, было нетрудно, поскольку ее репутация оставляла желать лучшего, а упоминавшийся слуга Александр был всем известен как постоянный сожитель своей хозяйки. Но эта версия не была удобна следствию, поскольку, если миссис Сциссон была общеизвестной шлюхой, это снижало ценность ее показаний о невиновности епископа. Тогда неизбежно возникал вопрос: если он «не использовал ее бесчестно», то что же она все-таки делала в его «раскрытой постели»?
С другой стороны, показная ревность мужа, оправдывавшая его действия, могла вызвать закономерные вопросы следствия: почему он закрывал глаза на прежние грехи жены, а в данном случае оказался столь чувствителен, и не стоял ли за этим сговор всех троих — супругов и их слуги-шотландца?
Имевшиеся показания, таким образом, ни в коей мере не проясняли ни реальной роли Степлтона во всей этой истории, ни того, имело ли место грехопадение архиепископа. Историка, не удовлетворенного тем, что дошедшие до нас косвенные данные не позволяют уточнить истину, может утешить только то, что следственная комиссия оказалась в том же положении. Но у членов Тайного совета было по крайней мере одно преимущество перед исследователем: они искали не истину, а виновных, при этом исходя из презумпции невиновности архиепископа, поэтому вину ничтоже сумняшеся возложили на всех остальных. Теперь следовало убедить их покаяться, что было нетрудно со Сциссонами, которые, испугавшись угроз, быстро подписали свои признания в намерении шантажировать архиепископа. На Степлтона же следовало воздействовать другими методами: угрозы были бесполезны, поскольку формально его вина не была доказана, к тому же рыцарь не был ни робким, ни тем более раболепным человеком. Его следовало убедить пойти навстречу властям и поддержать официальную версию в ущерб собственной репутации.
Эту ответственную миссию возложили на «старого лиса» Берли, которого королева лично попросила, несмотря на его болезнь, подняться с постели, «поскольку неумелые действия других могут повредить делу, которое стараниями Вашей милости будет приведено к благополучному исходу»497. Переговоры и попытки найти компромисс со Степлтоном были нелегкими; как позднее заметил архиепископ Сэндс, тот пошел на уступки, «торгуясь, а не раскаиваясь»498. Тем не менее шериф сделал то, чего от него добивались, ссылаясь на его долг перед церковью и государством: он подписал некий текст, в котором каялся в своих враждебных действиях против архиепископа и подтверждал его невиновность.
В чем бы ни был на самом деле убежден лорд Берли, он заставил себя и других поверить в это и объявил дело закрытым, поскольку «истина восторжествовала». Облегчение властей от сознания того, что скандала удалось избежать, было совершенно очевидным, как и неприкрытая гордость членов Совета профессионализмом, с которым это было сделано. Берли принимал комплименты и Лейстера, и Хэттона; последний передал ему, что и «Ее Величество в высшей степени обрадована и милостиво передает свою благодарность Вам за столь умелое и мудрое руководство в этом деле»499. Таким образом, второй акт драмы, начавшейся в Донкастере, казалось, благополучно подошел к концу в Лондоне.
Однако до ее финала было еще далеко. То, что дело «уладили» в столице, вовсе не означало, что оно не получит нежелательного резонанса в Йоркшире, где о грехопадении епископа стали оживленно судачить католики, многочисленные недоброжелатели Сэндса и друзья Роберта Степлтона. Местное дворянское сообщество было всецело на стороне своего шерифа. Мало кто верил в то, что благородный молодой человек столь редкостных душевных качеств замешан в интригах с кабатчиком и продажной женщиной, а тем более в вымогательстве денег. Сам Степлтон не скрывал, что поддался на уговоры членов правительства и принял на себя несуществующую вину, покрывая проступок архиепископа. Общественное мнение было настолько неблагоприятно для последнего, что он счел необходимым снова обратиться за поддержкой к Берли и Тайному совету. В письме от 23 марта 1583 г. архиепископ энергично убеждал их, что под угрозой не его репутация, а дело самой церкви и гибель одного повлечет за собой крах другого и торжество Дьявола. Поскольку закулисное разбирательство не поддержало его авторитета в глазах йоркширцев, архиепископ рискнул потребовать открытого суда над своими противниками, понимая, что у правительства не будет иного выхода, кроме как снова поддержать его: «Без публичного наказания, которое должно последовать за публичным оскорблением, ни мое доброе имя не будет восстановлено, ни церковь Христова не будет удовлетворена… Здесь друзья рыцаря (Степлтона. — О. Д.\ а также паписты намекают, будто те, кого сейчас наказывают, были вынуждены по необходимости в чем-нибудь покаяться и понести легкое наказание, чтобы покрыть вину архиепископа»500. В связи с этим, по мнению Сэндса, следовало сурово наказать всех, но прежде всего — истинного главу всего заговора (Captayne of all conspiracy), сделать так, чтобы рыцарю пришлось понести по-настоящему тяжелое бремя или даже расплатиться за всю компанию. «Принесение его в жертву удовлетворит меня, — плотоядно замечает архиепископ, впрочем, тут же оговаривается: — Я не ищу личного отмщения, Бог мне судья, но без его публичного наказания ни я, никто другой из духовенства не смогут жить в покое и безопасности»501_. Он предложил передать дело на рассмотрение Звездной палаты — «суда справедливого и свободного от всякого подозрения в пристрастности»502.
Тайный совет прислушался к мнению второго прелата королевства, и в мае 1583 г. состоялось заседание суда Звездной палаты503, на котором из уст членов правительства прозвучали уже известные аргументы: диффамация архиепископа «затронет честь и репутацию нашего ко-ролевства… и даст возможность врагам Евангелия писать об этом в Рим и Реймс, что вызовет поток книг оттуда сюда»504. Итогом судебных слушаний стало вынесение приговоров всем участникам событий. Степлтона лишили рыцарского звания, оштрафовали на 3000 ф. ст. и приговорили к трем годам тюремного заключения. Кроме того, он должен был публично просить прощения у архиепископа на очередной четвертной сессии суда в Йоркшире и возместить ему сумму, исторгнутую «вымогателями».
Бернарда Мода, некогда служившего управляющим у архиепископа, а затем поступившего на службу к Степлтону, который от имени последнего якобы просил у Сэндса 200 ф. ст., оштрафовали на 500 ф. ст. и осудили на наказание у позорного столба в Лондоне и Йорке, а также на три года тюрьмы. Тот же приговор получил Сциссон, но его штраф составил 300 ф. ст.
Судьбу миссис Сциссон и некоего Мэлори (чья роль в этом деле неясна) передали на усмотрение мировых судей в Йоркшире, зато шотландец Александр, возмутивший Звездную палату своим вызывающим поведением и упорным нежеланием раскаиваться, был приговорен к отсечению ушей у позорного столба, штрафу в 100 ф. ст., трем годам тюрьмы и высылке из Англии, благ которой оказался недостоин.
Архиепископ мог торжествовать, предвкушая публичное унижение своих врагов. В ожидании йоркширской четвертной сессии он начал заранее составлять милостивый ответ на их покаянные речи, написанные под диктовку членов Тайного совета, не подозревая, что в кульминационный момент драма неожиданно начнет развиваться не по его сценарию.
Белые ленты как аргумент защиты.
Судебное заседание по сути своей всегда представляет разновидность агона. В теоретическом плане эту проблему обозначил еще Й. Хёйзинга505, подчеркнув непременно присутствующие в нем поединок сторон, азарт, спортивный дух, апелляцию к зрителям и желание любой ценой оставить последнее слово за собой. Всем этим было суждено насладиться публике, собравшейся летом 1583 г. в зале суда и вокруг него, чтобы посмотреть, как будут каяться, выполняя распоряжение Звездной палаты, Степлтон и его товарищи по несчастью. Для них же публичное заседание в Йорке было прекрасным шансом убедить аудиторию в своей невиновности, заронить сомнение в справедливости приговора и продемонстрировать несгибаемую волю. Р. Степлтона подвигала на это поддержка йоркширского дворянства, друзей и соседей и не в последнюю очередь самих мировых судей, среди которых ему особенно симпатизировал Мэлори-старший, отец молодого человека, осужденного Звездной палатой вместе с шерифом.
Формальный итог суда и приговор, вынесенный одной из сторон, далеко не всегда означают безусловное поражение другой в глазах общественного мнения. У проигравшего всегда есть шанс выйти из поединка моральным победителем. Именно это готовились совершить сэр Роберт и Б. Мод, появившиеся в зале, как гладиаторы на арене. В их распоряжении было не так много средств, чтобы отстоять свое достоинство, учитывая, что правительство обязало их подчиниться и покаяться. Поэтому они избрали нетрадиционное оружие: риторику жеста, мимики, выразительность поз и символических деталей костюма.