как «наставлял иметь страх Божий», но тогда конец фразы теряет смысл.)
Начитанный в церковной литературе, Афанасий Лаврентьевич, конечно, знал, что для воспитательной пользы необходимо «сокрушать ребра» сына, и, без сомнения, прибегал к этой мере наказания, как это делали и другие отцы. Но битье не розгой, а кнутом — страшное наказание, и если оно было в действительности, то, скорее всего, в качестве публичного наказания за служебный проступок, а не в качестве обычной, домашней процедуры воспитания.
Итак, выявились три основные причины, которые, по мнению современников, заставили Воина покинуть Россию. Это пропольское влияние, желание посмотреть мир и реакция на побои. Какая из этих причин стала основной — судить трудно, но все вместе они представляются вполне вероятными. Заметим, однако, что никто из современников не считал, что Воином двигала корысть и желание обрести на чужбине лучшую долю.
Остается открытым второй вопрос: что же заставило Воина вернуться на родину? Царь Алексей Михайлович прозорливо предвидел это возвращение: как птица, «полетав доволно, паки ко гнезду своему прилетает», так и сын «воспомянет гнездо свое телесное, наипаче же душевное привязание от Святого Духа во святой купели, он к вам вскоре возвратитца», — писал он Афанасию Лаврентьевичу. Иначе говоря, он считал, что притяжение родного «гнезда», места, где принял святое крещение, возьмет свое. Как мне представляется, жизнь Воина в Польше не сложилась удачно. Вельможи его презирали как изменника и варвара, подозревали в нем шпиона; король, несмотря на внешнее покровительство и похвалы, не удерживал его около себя, а возможно, Воин и сам не стремился к военной службе при польском дворе; люди, приехавшие с ним из Москвы, вскоре его оставили и вернулись. Видимо, Воин испытывал и материальные трудности, так как занимал деньги.
Однако все это только наши предположения, хотя и не лишенные оснований. Был ли Воин своевольным человеком, не пожелавшим смириться перед неугодными ему обстоятельствами, или просто трусом, попавшим под влияние поляков? Был ли он импульсивен и действовал по настроению или был расчетлив и готовил побег заранее? Был ли он склонен к наукам и одержим желанием посмотреть мир и поучиться или просто хотел «погулять на свободе»? Любил ли Воин отца или только боялся его? Эти и другие подобные вопросы возникают, но, да простит читатель, пусть они останутся без ответа, дабы не придавать домыслам характера достоверности и определенности. Но это не может помешать поразмыслить над ними и составить каждому собственное впечатление о Воине как о личности.
Отъезд Воина в Польшу однозначно расценивается в русских источниках как «злая измена», «падение», «плутость», «воровство», «преступное дело». Воин, будучи служилым человеком, наверняка давал присягу, в тексте которой говорилось, что он обязуется в другие государства не отъезжать и без отпуска со службы не съезжать595. Вообще отъезд служилого человека из страны мог происходить только с царского разрешения и при получении проезжей грамоты. Воин к тому же не исполнил важное поручение, увез секретнейшие документы и прихватил с собой деньги из государственной казны. Поэтому он, безусловно, являлся злостным преступником, заслуживающим наказания. Нечего и говорить, что Воин нарушил и свой сыновний долг, нанеся отцу тяжелый удар в ответственный момент его службы.
Иначе на отъезд Воина посмотрели принявшие его поляки: как мы уже видели, королева польская и гетман литовский К. Пац оправдывали его приезд тем, что дворянин волен выбирать себе господина.
Поступок Воина, какими бы мотивами он в нем ни руководствовался, вызвал у соотечественников порицание и возмущение. Соответственно, преступное деяние не могло не породить ответных действий со стороны лиц, в подчинении которых он находился, то есть царя и отца. Если в своем утешительном послании царь ни словом не обмолвился о поимке беглеца, то в устном наказе подьячему Никифорову велел Афанасию Лаврентьевичу передать: «…о сыне своем промышлял бы всячески, чтоб ево, поймав, привесть к нему, а для того сулить и давать 5, 6 и 10 тысяч рублей596, чтоб ево конечно промыслить, а будет его так промыслить немочно, а ему (Афанасию. — О. К.} то надобно, и ево (Воина. — О. К.) б известь там, для того, что он от великого государя к нему, Афанасью, отпущон был со многими указами о делах и с ведомостями»597. Щадя отцовские чувства, Никифоров должен был сказать Нащокину «о небытии на свете» его сына, «смотря по речам» (то есть по ответу) Афанасия Лаврентьевича и к ним «примеряясь».
В ответ на эти слова Ордин-Нащокин прямо спросил Никифорова, есть ли с ним указ о поимке и казни его сына. «И я, холоп твой, — отчитывался Никифоров, — сказал, что твоего, великого государя, указа со мною нет»598. Таким образом, Алексей Михайлович полностью оставил решение о наказании сына на усмотрение отца, хотя тот и являлся государственным преступником. Примечательно, что царь нигде не высказал своей личной обиды на Воина за то, что тот пренебрег его милостью.
Поймать Воина для Афанасия Лаврентьевича было делом нетрудным, хотя момент оказался упущен и Воин был уже далеко от русских границ, внутри которых отец «знал бы как его перенять», но не смел действовать без указа, думая, что Воин мог исполнять царское распоряжение599. Но и за границей для Нащокина это было возможно (и Воин, отметим кстати, это прекрасно знал). Афанасий Лаврентьевич сразу сообщил царю через Никифорова, что «такие де, государь, люди есть, которые тебе, великому государю, служат верно, что ево, Воина, сыщут и изымут»600. Но узнав, что царь оставил решение вопроса о наказании за ним, Афанасий Лаврентьевич решил ничего не предпринимать и положиться во всем на Суд Божий: «.. дело это положил я на Суд Божий, а о поимке его промышлять и за то деньги давать не для чего, потому что он за неправду и без того пропадет и сгинет, и убит будет Судом Божиим»601. «А того злого осуженника в ево преступном деле силен Господь Бог возвратить, — писал снова о сыне Афанасий Лаврентьевич, — Божий Суд праведен воздает[ся] кому то по делом, понеж крестопреступники Суд Божий сами на себя нанесли. А овцы христовы от козлищ отличны»602. Если сведения о побоях сына не вымысел, то Афанасий Лаврентьевич, видимо, чувствовал и свою вину в происшедшем.
Думается, что царь был вполне удовлетворен решением Афанасия Лаврентьевича и счел его разумным и справедливым, так как и сам постоянно призывал своих вельмож в любом деле в первую очередь полагаться на волю Божию, не раз призывал он к этому и Ордина-Нащокина. Определенная двойственность в действиях Алексея
Михайловича, нашедшая отражение в мягкости и снисходительности по отношению к Воину в письме и в суровости в устном наказе, не вызовет удивления у тех, кто хорошо знаком с его письмами, наказами и распоряжениями. Царь пытался одновременно быть и строгим, и милосердным к своему окружению. Так, он держал в ссылке патриарха Никона, одновременно засыпая его подарками и ласковыми письмами. Один из многих характерных для его распоряжений примеров — наказ стольнику, посланному к воеводе Василию Шереметеву, взявшему в 1655 г. город Витебск. При ратных людях стольник должен был передать воеводе милостивое слово и спросить о здоровье, но в личной беседе «на него, Василия, пошуметь гораздо» за то, что, не посчитавшись с приговором Думы, выпустил из города всю польскую шляхтубОЗ.
Получив от Воина челобитье о помиловании, царь счел, что раскаяние снимает грех, что христианский долг — поддержать преступника и его «во исправлении видети». Еще ранее он писал Афанасию Лаврентьевичу: «…не люто бо есть пасти, люто бо есть, падши, не востати». Вот текст письма Алексея Михайловича Воину: «Всемогущий Божие славы величества, в которой пребываем есмь и желающим от нас благополучие подаем и малодушных сим утешаем сице:
Бог нам прибежище и сила, помощник в скорбех, обретших ны зело.
Сего ради не смущайся, аще ветвь пала, но древо непоколебимо, корень бо есть водрузися на твердой земле.
А за отдалением ветрозыблющия ветви не имей себя отрезана быти, и древа сим подпором нашего милостиваго обнадеяния подкрепляем буди.
Абие (вновь. — О. К.) плод приносил бы ся не во уничижению оному древу. Ведаешь, где родился есть и воспитан и вырос и чево учон не зло творити.
В здешнее простираясь, не пренебрези будущих, иде же неумытный (неподкупный. — О. К.) судия свесть (знает. — О. К.} тайная человеком. Ей, того убойся, иже по убиении может воврещи в дебрь огненную, но и власы главы изочтены суть.
До сего времяни в буести (в буйстве. — О. К.) твоей пребытие, идее же и ныне есть.
А от того хотящи тя во исправлении видети, челобитье твое приняв, милостиво прощаем и обнадеживаем целу и без навету, нашим же превысоким милосердием от излишних свободну быти, яко же рожший твой (то есть отец. — О. К.\ без всякого сумнения, зря (видя. — О. К.) нашу милость, близ нас пребывает, а чего желаешь от нас ведомства принятии (то есть желаешь узнать. — О. К.) о служении своем и тобе бы неослабно всячески промысл (дело. — О. К.) иметь и почасту писать и писма присылать Якову Ренингу (переводчик, живший в Колывани. — О. К.)9 он на то повеление имеет чрез Юрья Никифорова, подьячева, которого гораздо знаешь. Велено тому Ренингу чрез почту до Печерского монастыря посылать, а от толь, где надобно быть, учнут посылать»604.
Однако недолгая ссылка Воина в Кирилло-Белозерский монастырь (произошло это через год по неизвестной причине) показывает, что царь все же не забыл побега Воина и не способствовал развитию его карьеры. Вообще Алексей Михайлович в случае с Воином не отступил от своей обычной линии поведения. Он, как правило, прощал виновных бояр, предварительно сделав им внушение, и оставлял дело в расчете на Божью кару. Но лиц низших чинов царь карал сурово. Характерный пример — случай с боярином и воеводой кн. Г. Г. Ромодановским, который, обманув царя, не выполнил его указ отослать своих ратных людей в другой полк. Царь послал ему разгромное письмо с прощением в заключительной части, однако в нем он же писал о каком-то помощнике Ромодановского, который «то дело ухищренным и злопронырливым умыслом чинил», «а страдника Климку велим повесить»605. Так же были повешены люди представителя знатного рода Лобановых-Ростовских Якова, принимавшие под его руководством участие в ограблении обоза с государственной казной, сам же Яков отделался легким наказанием. Прощая неумелым воеводам бездарные военные действия, в которых гибли сотни людей, царь, однако, повелел отрубить руку и ногу и сослать в Сибирь дворового юношу за то, что тот на территории Кремля стрелял по воронамбОб.