А если и впрямь сын твой изменил, и мы, Великий Государь, его измену поставили ни во что, и точно ведаем, что помимо твоей воли то сотворил, и тебе злую печаль, а себе вечное прегрешение учинил. И тебе, верному рабу Христову и нашему, сына твоего дурость поставить ему в известность и в соглашение (?) ему. И он, незначительный человек, у нас, Великого Государя, тайно был, и не один раз, и многие дела ему к тебе поручали, а такого просто замышленного яда под языком его не ведали. А тому мы, Великий Государь, не удивляемся, что сын твой сплутовал, ясно, что по незрелости ума то сделал. Сам ты Божественное писание читаешь и понимаешь, как святой апостол вещает о юности: «Юность есть нетвердое и зыблемое основание, и ветроколеблемая и легко сокрушаемая тростинка, общеизвестный помысел, неизвестный путешественник, неискусный конюх, пьянствующий всадник, необузданный свирепеющий конь, лютейший неукротимый зверь, любострастный огонь, себя поедающий пламень, неиствующее море, необузданное наводнение, легко потопляемый корабль, беспорядочное движение, неподобное желание, растленная любовь, трудно удерживаемая похоть, ярма благого расторгновение и бремени легкого падение, неведение Бога, забвение самого себя». А он — человек молодой, хочет создания Божие и творение рук Его видеть на этом свете, так и птица летает туда и сюда, и полетав довольно, затем ко гнезду своему прилетает. [Прикоснется…] к сердцу его слово Сына Божия, воспомянет он гнездо свое телесное, а более того душевную привязанность, полученную от Святого Духа во святой купели, и он к вам вскоре возвратится. И тебе б, верному рабу Божию и нашему государеву, видя к себе Божию милость, и нашу государскую отеческую премногую милость, и отложа ту печаль, Божие и наше государево дело совершать, смотря по тамошнему делу. А нашего государского никакого гневу на тебя из-за знания о плутости сына твоего ни слова нет. А мира этого тленного и вихрей, исходящих от злых людей, не унять, потому что по всему свету рассеялись. Только бы человеку душою перед Богом не погрешить, а вихри злые, от людей нашедшие, помимо воли Божией, что могут учинить? Упование нам — Бог и прибежище наше — Христос, а покровитель нам — Дух Святой.
Писано в царствующем граде Москве, в наших царских палатах, в 1660 году, 14 марта.
Данная статья, вошедшая в первый номер «Казуса», имела счастливую судьбу, поскольку она явилась толчком для продолжения исследования жизни Воина Афанасьевича Нащокина другим автором — д-ром ист. наук Борисом Николаевичем Флорей. Слова, сказанные мной в данной статье, о том, что в истории пребывания Воина за границей многое остается «смутным и неясным» из-за скудости источников, теперь не соответствуют действительности: занимаясь дипломатической историей России XVII в., Б. Н. Флоря смог найти новые источники о пребывании сына А. Л. Ордина-Нащокина за рубежом, подтвердив высказанные в моей статье соображения и дополнив их изрядным количеством новых данных. Самым важным среди них оказывается то, что, простив Воину его побег, царь Алексей Михайлович не дал ему возможности сразу вернуться, а потребовал присылать сведения о том, что происходит при польском королевском дворе, где младший Нащокин имел придворный чин. Так Воин стал служить отечеству за границей, и достаточно успешно. Вернулся он в 1666 г., оказался допущен до царской аудиенции, и с него было снято клеймо «изменника» (см.: Флоря Б. Н. О побеге Воина Нащокина // Kwartalnik Historyczny Rocznik СХШ. 2006. № 1. S. 1-18; Он же. Путешествия Воина Нащокина // Средние века. Т. 71. М., 2010. С. 313–320). Казус данной статьи говорит о том, что никакое исследование не может поставить в теме точку, а совместная работа историков приносит свои хорошие плоды. Читателям, которых заинтересовала история Воина Нащокина, я советую обратиться и к работам Б. Н. Флори.
Недавно исследователем О. В. Русаковским была обнаружена дневниковая запись на немецком языке переводчика Посольского приказа Василия Боуша, в которой говорится о конфликте, возникшем между Воином и его отцом. Она позволяет взглянуть на причины побега Воина совершенно иначе. Оказывается, в период воеводства Ордина-Нащокина в Ливонии Воин во время отсутствия отца с отрядом служилых людей перешел Двину и захватил одну из крепостей в Упитском повете, где и оказался в осаде. Осажденные были освобождены русскими войсками, однако за своевольные действия отец подверг Воина избиению кнутом, в результате чего тот до выздоровления четыре месяца провел в постели (см.: Русаковский О. В. Дневник переводчика Посольского приказа 1654–1664 гг. Новый источник по истории международных отношений середины XVII в. // Российская история. 2022. № 1 (в печати). Я благодарю О. В. Русаковского за предоставление мне этих сведений). Иначе говоря, отец Воина не просто высек, что было достаточно обычно, но покалечил и чуть не убил. Таким образом, и побег Воина как месть отцу, и явное чувство вины самого Афанасия Лаврентьевича, и мягкое отношение к Воину царя оказываются более понятны как глубоко мотивированные случившимся.
Л. А. ПименоваКак судейский крючок женился на герцогине, или Три версии одной истории 626
В социологической литературе существуют исследования, посвященные феномену скандала627. Он рассматривается как социально-политическое явление, неразрывно связанное с формированием и распространением общественного мнения. Скандал возникает в том случае, если некто ведет себя не по правилам, принятым в обществе. При этом, как отмечают социологи, его функция может быть двоякой. С одной стороны, он отчетливо выявляет ценности, присущие определенной группе, и — через осуждение «скандалиста» — способствует утверждению социальной нормы. С другой стороны, если разгорается скандал, это значит, что общепринятые нормы открыто нарушаются. Следовательно, он выявляет тот факт, что данные нормы уже перестали быть в полном смысле слова общепринятыми, и поэтому может содействовать изменению господствующей системы ценностей.
В этой статье представлена история одного скандала, разгоревшегося в последние годы правления Людовика XV и интересного для характеристики общественного мнения Франции того времени. Замысел такого исследования впервые возник при чтении книги французского историка Мишеля Антуана «Королевский совет в царствование Людовика XV». Рассуждая о внутренней неоднородности дворянского сословия и о границах, отделявших дворянство мантии от придворной аристократии, автор привел в качестве примера такой случай. Некий докладчик прошений королевского дворца по фамилии де Жьяк женился на герцогине де Шон, с которой познакомился в ходе судебного процесса. Брак вызвал целую бурю слухов и кривотолков при дворе. Все насмехались над бывшей герцогиней и возмущались неслыханной наглостью простого чиновника, осмелившегося положить глаз на столь знатную особу. Скандал охватил не только двор, но и королевский совет. Советники и докладчики прошений вознегодовали и добились от короля того, что де Жьяку было запрещено впредь появляться на заседаниях совета. Позднее он вынужден был также оставить недавно приобретенную должность сюринтенданта двора королевы. Рассказав историю про женитьбу де Жьяка на мадам де Шон, Антуан пришел к выводу, что «герцогиню и докладчика прошений разделяла целая пропасть»628.
Что-то в этом колоритном эпизоде, упомянутом в книге Антуана, оставалось до конца не ясным. Возмущение придворной знати понятно: мадам де Шон ради безумной страсти пренебрегла своим высоким рангом и почетными привилегиями герцогини и согласилась стать женой человека с более низким социальным статусом. Естественно, что она шокировала высшее общество таким презрением к его нормам и обычаям. Но что возмутило королевских советников? Ведь для их коллеги де Жьяка брак с герцогиней не являлся постыдным мезальянсом и не ронял его достоинства. Так возникло желание разобраться в этом деле и, обратившись к сохранившимся документам, понять мотивы поведения действующих лиц629. Итак, что же может выявить для нас скандал, вызванный женитьбой де Жьяка?
Как обычно, и в этом скандале участвовали три стороны. Инициаторами его явились де Жьяк и в меньшей мере мадам де Шон. Скандализованной стороной оказались в первую очередь коллеги де Жьяка по королевскому совету. Именно они выразили свое возмущение и потребовали примерно наказать де Жьяка. Третья сторона — публика, наблюдавшая за скандалом и выносившая о нем свои суждения, — была представлена как высшим светом, так и более широкими кругами, которые принято называть просвещенным общественным мнением (речь идет об авторах литературных записок, дневников и корреспонденций, оставивших нам свидетельства о «деле де Жьяка»).
Познакомимся ближе с двумя «скандалистами». Они были людьми по-своему весьма примечательными. Главная героиня, Анна-Жозефа Бонье де ла Моссон, — дочь и сестра крупных финансовых воротил из провинции Лангедок. В 1734 г. она стала супругой герцога де Шона. Брак герцога с дочерью финансиста был в то время явлением хотя и не скандальным, но все же не вполне обычнымбЗО. В парижском высшем свете эта женщина казалась чужой. Ее часто упрекали в нарушении приличий. Разумеется, дело было не в ее многочисленных бурных романах и не в лихорадочной погоне за удовольствиями и острыми ощущениями. Она вращалась в таких кругах, где трудно было кого-либо удивить подобным поведением. Но на все имелись свои неписаные законы, которые герцогиня явно нарушала. Возмущение вызывала ее нервозность и неумение «властвовать собой».
Сильную неприязнь к герцогине де Шон испытывала хозяйка модного литературно-светского салона Мари де Виши-Шамрон, маркиза дю Деффан. В начале 40-х гг. им довелось совершить вместе поездку на курорт. В письмах маркизы, адресованных одному из друзей, имя мадам де Шон встречается непрестанно, и упоминания о ней полны яда. Дю Деффан подробно описывает, как много и шумно герцогиня ест, как старается казаться естественной и оригинальной, хотя на самом деле просто дурно воспитана. «Боже мой! — негодовала мадам дю Деффан. — Как же она мне неприятна! Она совершенная сумасбродка: ест она, не обращая никакого внимания на время; в Жизоре она отобедала в восемь часов утра куском холодной телятины; затем в Турне она поела хлеба, замоченного в горшке на обед каменотесу, съела кусок сдобной булки и, кроме того, три весьма больших бисквита. Мы приезжаем, еще только половина третьего, а она уже хочет рагу с рисом; ест она, как