обезьяна, ее руки похожи на обезьяньи лапы; и она болтает, не переставая. Она воображает, что у нее есть фантазия и свой оригинальный взгляд на вещи, но так как ей недостает новых мыслей, она восполняет это странным поведением, под тем предлогом, что она-де ведет себя естественно»631. В другом письме мадам дю Деффан живописала, как неэстетично герцогиня ела курицу и пирожные632.
Другая современница герцогини, Рене-Каролина-Виктория де Фруле де Тессе, маркиза де Креки, тоже к ней безжалостна. По ее воспоминаниям, «герцогиня де Шон была самой экстравагантной и нелепой особой во всей Франции. Это была толстая, надутая, разъевшаяся вдова, пышущая мужицким здоровьем и философической чувствительностью. Она одевалась и причесывалась, как милая крошка, и сюсюкала при разговоре, сътобы казаться молозе. Она была необычайно богата. <.. > Говорили, что ей хотелось снова выйти замуж; однако наследники об этом мало тревожились, полагая, что трудно будет сыскать придворного или даже просто знатного дворянина, готового встретиться лицом к лицу с такой грудой плоти, усов и нелепостей»633.
То есть женщины-современницы изображали ее выскочкой-простолюдинкой, попавшей в высший свет благодаря большим деньгам, но так и не расставшейся со своими плебейскими замашками. Мужчины к ней гораздо более снисходительны. В их глазах она выглядела натурой взбалмошной, но несомненно незаурядной. Посол Габсбургов при французском дворе Флоримон-Клод, граф де Мерси-Аржанто в письме императрице Марии-Терезии характеризовал герцогиню де Шон как особу, «славную своим умом, а еще более — беспорядочным и экстравагантным поведением, нарушающим всякие запреты»634. Близко знавший герцогиню провинциальный интендант и литератор Габриэль Сенак де Мейян посвятил ей несколько проникновенных страниц в своих мемуарах. По его словам, мадам де Шон была «особой редкостного ума», она «никогда не была красива, но имела примечательную наружностьбЗ 5. Глядя в ее сияющие, выразительные глаза, можно было представить себе орла, который поднимается и парит в облаках. <.. > Пока ум ее дремал, она держалась застенчиво и скованно. Ей недоставало грации, которая появляется лишь благодаря некоей гармонии, и все ее жесты и движения отвечали пылкости ее ума. Даром мыслить она обладала в высшей степени. Преобладающими качествами ее ума были необыкновенная живость восприятия, исключительная проницательность и богатейшее воображение. Мысль, казалось, являла собой сущность ее натуры; можно сказать, что она была предназначена единственно для применения своих умственных способностей. <…> Ее ум напоминал солнечную колесницу, покинутую Фаэтоном. <…> Она никогда не стремилась блистать. Тот, кому все дается без труда, стоит выше претензий. Она растрачивала ум подобно тому, как транжира тратит деньги: не для того, чтобы казаться, а просто из удовольствия тратить»636.
В этих разноречивых суждениях проглядывает не только черная зависть женщин к сопернице, с одной стороны, и благосклонность мужчин к экстравагантной даме, с другой. Существеннее то, что современники, принадлежавшие к одному и тому же высшему аристократическому кругу, оценивали поведение мадам де Шон, ориентируясь на разные системы ценностей.
Обе маркизы судили о госпоже де Шон, руководствуясь нормами и требованиями придворного общества. Достойный член этого общества должен уметь управлять своими чувствами, и отсутствие самоконтроля оценивалось негативно637. Для особы, по рождению не принадлежавшей к высшей знати, это было вдвойне недопустимым. Тот, кто попал «из грязи в князи», должен особенно внимательно следить за своим поведением и не допускать никаких вольностей. Маркиза де Креки в своих воспоминаниях упомянула несколько известных ей мезальянсов, и среди выскочек, ставших женами аристократов, лишь одна вызвала ее одобрение. Это некая мадемуазель Маццарелли, по мужу маркиза де Сен-Шамон. Госпожа де Креки характеризует ее как женщину бедную и незнатную, но вместе с тем честную и умную. В чем же, по мнению маркизы де Креки, выражались ее честность и ум? В воспоминаниях описано, как скромно держалась новоиспеченная мадам де Сен-Шамон в присутствии знатных особ и согласилась приблизиться к ним, лишь когда ее самым любезным образом пригласили638. Плебейке полагалось знать свое место. То, что у прирожденной аристократки могло бы сойти за новомодную естественность поведения, у дочери финансиста мадам де Шон воспринималось как проявление ее дурной плебейской натуры. В глазах придворного общества герцогиня де Шон давала волю своим «низменным» чувствам и инстинктам именно потому, что была женщиной низкого происхождения, а не истинной аристократкой.
Сенак де Мейян смотрит на нее глазами литератора-просветителя, для которого светский человек — это актер, скрывающий под лживой маской свою подлинную человеческую натуру. У кого-то она может быть ничтожной, а у другого — необычайно богатой. Замысел Сенака де Мейяна состоял в том, чтобы показать эту подлинную сущность мадам де Шон, и для него в высшей степени привлекательно то, что она «не стремилась блистать», «казаться».
Характером, вкусами и увлечениями герцогиня походила на других членов семьи. Ее старший брат Жозеф Бонье де ла Моссон, унаследовавший от отца должность генерального казначея штатов Лангедока, прославился скандальными любовными похождениями, но в то же время увлекался научными исследованиями и был заядлым коллекционером. Его кабинет физики и механики, химическая и фармацевтическая лаборатории, коллекция чучел животных почитались в числе лучших в Европе и были открыты для публики. Добившийся успеха финансист стремился к общественному признанию. Средством завоевать уважение в глазах окружающих стало меценатство639. Именно он пристрастил своего зятя герцога де Шона к научным экспериментам. Герцога и финансиста, столь далеких друг от друга по социальному происхождению, сблизили родственные узы и общие интересы. Они подолгу увлеченно вместе работали.
Бравый вояка де Шон, прославившийся в битве при Фонтенуа, стал ученым-естествоиспытателем. Теперь вся жизнь этого, по словам Гонкуров, «честного человека своего века» «сплошь состояла из исследований, опытов, решения задач. У него не было друзей за исключением коллег из Академии наук»640. Он занимался физикой, естественной историей, астрономией, изобрел приборы для наблюдений за движением планет и машину, воспроизводящую грозовой разряд. Его последняя, опубликованная незадолго до смерти работа была посвящена «Наблюдениям за прохождением Венеры перед Солнцем».
В своих интеллектуальных запросах герцогиня не уступала мужу и брату и имела репутацию ученой особы. Она увлекалась науками и общалась с Вольтером. Для этой женщины, которая так и не стала своей в кругу высшей аристократии, академический мир давал возможность самоутвердиться. Здесь она, подобно другим светским дамам, могла заниматься меценатством и на выборах в Академию хлопотать за своих фаворитов641.
Ее сын был буян и повеса. Имя молодого герцога де Шона вошло в историю из-за нашумевшей ссоры с Бомарше. Герцог приревновал его к актрисе Менар, вызвал на дуэль, а потом, не в силах ждать, ворвался к нему в дом, учинив погром и потасовку642. Говорили, что недостойное поведение сына немало ускорило смерть отца. Старый герцог де Шон скончался в 1769 г. Вскоре его наследство стало предметом судебной тяжбы между вдовой и сыном. Парижский парламент (высшая судебная палата) вынес решение, но сын остался им недоволен и направил кассационную жалобу в королевский совет.
Представлять дело в совете было поручено докладчику прошений королевского дворца г-ну Марсьялю-Анри де Жьяку. Он происходил из старого рода провинциального дворянства мантии. Один из его предков в XIV в. был канцлером Франции, а в XVII–XVIII вв. де Жьяки занимали должности в парламенте Бордо. Марсьяль-Анри, сын контролера канцелярии парламента Бордо, начал свою карьеру королевским советником. Затем он получил весьма престижную должность докладчика прошений королевского дворца и в этом качестве стал членом королевского совета и Парижского парламента643. На основании представления, сделанного де Жьяком, совет вынес решение в пользу вдовы герцога де Шона. После выигранного процесса герцогиня, заручившись согласием короля, вышла замуж за докладчика прошений.
Отзывы о де Жьяке разноречивы. Биографы к нему, как правило, благосклонны и изображают его умным и обаятельным человеком. Гонкуры пишут, что «докладчик прошений был хорош собой; этот галантный, скромный, остроумный и ловкий человек выглядел моложе своих тридцати пяти лет»644. Однако в изображении современников наш герой выглядит малосимпатичным. Мерси-Аржанто аттестовал его как личность «крайне ничтожную как по происхождению, так и по своим личным качествам»645. Убийственную характеристику де Жьяку дала маркиза де Креки:
«Был в Париже <.. > в одной из палат прошений некий безусый советник по имени г-н де Жьяк: самый педантичный, смехотворно кокетливый и наискучнейший законник. Он выглядел как нарумяненный скелет, разряженный в лиловую тафту. Он бренчал на мандолине, поджимая губки и строя глазки. Ему казалось, что он сочинил музыку и слова трагической оперы, хотя на самом деле он лишь приноровился фабриковать скороспелые пьески — то была поэзия, лишенная содержания и потому легкая»646. Трудно сказать, что в большей мере нашло отражение в этих словах: личные качества господина де Жьяка или характерный для светского человека взгляд на скандальную ситуацию и ее виновника. Каким вообще может быть судейский? Конечно же, скучнейшим педантом низкого происхождения. Если судейский неравнодушен к искусству, то он претенциозен и смешон. Если он вдобавок женится на престарелой герцогине, он претенциозен и смешон вдвойне. Мерси-Аржанто еще добавляет, что де Жьяк «плебейского происхождения, выходец из Гаскони, и ему удалось затесаться в ряды дворянства лишь благодаря своему положению человека мантии и докладчика прошений»647. Это явно не соответствует действительности. Де Жьяк хоть и не герцог, но все же потомственный дворянин, чего никак нельзя сказать о вдовствующей герцогине, у которой отец был казначеем провинциальных штатов Лангедока, а дед торговал сукном648.