30 ноября 1773 г. был заключен брак между докладчиком прошений королевского дворца господином де Жьяком и герцогиней де Шон. Обоим новобрачным пришлось поплатиться за свое сумасбродство. Мадам де Жьяк лишилась прав на полагающиеся герцогине придворные почести. Наказание, постигшее самого де Жьяка, с присущей ей язвительностью описывает маркиза де Креки: «Парижский парламент решил проучить г-на де Жьяка <…>. Ему пришлось покинуть магистратуру, и король выслал его в Бареж. Мы видели, как он там прогуливается вдоль ручья, одетый наподобие оперного пастушка, под зонтиком, украшенным цветами шиповника, и с тростью в руке»649. Впоследствии его также заставили продать должность, приобретенную незадолго до свадьбы. На страницах одной из многочисленных анонимных «Секретных литературных корреспонденций» XVIII в. письмо с пометкой «Из Версаля, 20 июля 1775 г.» сообщает, что докладчик прошений г-н де Жьяк, «наделавший столько шума» своей женитьбой, был вынужден оставить место сюринтенданта финансов, доменов и дел королевы и продать эту должность парижскому интенданту Бертье де Совиньи650.
Брак законника с герцогиней оказался неудачным. По мнению Сенака де Мейяна, причиной всему стало необузданное воображение этой женщины: «Если воображение рисовало ей прелести любви, она покорялась; ее рассудок руководил сердцем и чувствами и умел тут же украсить избранный предмет самыми блестящими качествами. И тот же деятельный, беспокойный, стремящийся узнать и вникнуть рассудок разрушал собственное произведение; чары рассеивались, и таким образом она делалась непостоянной. Так как рассудок ее совсем не состарился, она и в шестьдесят лет была подвержена всем ошибкам молодости»651. Как бы то ни было, супруги расстались, не прожив и года вместе. Бывшая герцогиня удалилась в обитель Валь-де-Грас «со своими попугаями и макаками»652. Там она и умерла в конце 1782 г., успев перед смертью сказать свою последнюю остроту, увековеченную известным моралистом Никола Шамфором в его «Характерах и анекдотах». Лежащую уже на смертном одре мадам де Жьяк известили о том, что священник принес последнее причастие, а супруг желает с ней проститься. «Он здесь?» — спросила умирающая. «Да». — «Пусть подождет: он войдет вместе со священником»653.
Де Жьяк через несколько месяцев снова женился, на сей раз — будто по контрасту с первым браком — на бедной юной сироте. Все следующие годы он являл собой пример добропорядочного отца семейства. Конец идиллии положила революция. В 1793 г. де Жьяк как профессиональный юрист позволил себе публично высказать замечания о якобинском проекте конституции, и кара последовала незамедлительно. Его арестовали в полученном по наследству от вдовы герцога замке Сен-Лё и отправили на гильотину. Если его взбалмошная первая супруга сошла в могилу со светской остротой на устах, то основательный законник де Жьяк будто бы произнес перед казнью настоящий афоризм: «Я надеялся найти судей, но встретил лишь палачей»654.
Однако вернемся к первой женитьбе де Жьяка и посмотрим, как реагировали на нее окружающие и что именно их возмущало. В оставленных ими документах, записках и воспоминаниях обнаруживаются три различные версии случившегося казуса. Чаще всего дело преподносится как мезальянс (эта трактовка нашла отражение почти во всех источниках за редкими исключениями, о которых будет сказано особо).
Так, в мемуарах маркизы де Креки мы находим светский анекдот о том, как люди, ставшие объектом розыгрыша, приняли его всерьез и что из этого вышло. Якобы маршал де Ришельё забавы ради, зная о желании овдовевшей герцогини вторично выйти замуж, пустил слух о ее скорой свадьбе с де Жьяком. Будущие супруги в то время, по словам маркизы, «совсем не знали друг друга. Этот слух распространяется по всему Парижу; им тоже об этом рассказывают; г-жа де Шон просит показать ей экипаж, ложу и самого г-на де Жьяка, et vice versa со стороны советника по отношению к герцогине. Они обращают друг на друга внимание, сближаются, знакомятся, влюбляются и наконец женятся»655. С точки зрения маркизы де Креки, для герцогини этот поступок представлял собой чистое сумасбродство (так как жених гораздо ее моложе и ниже по социальному статусу), для де Жьяка — брак по расчету, компрометирующий его достоинство судьи.
Мерси-Аржанто, докладывая о занятном происшествии в письме Марии-Терезии, обращает внимание на разницу в социальном статусе, возрасте и имущественном положении супругов. «Этот Жьяк, человек крайне ничтожный как по происхождению, так и по своим личным качествам, хотя и не лишенный изворотливости, к тому же без состояния и без средств, вздумал всем обзавестись, снискав расположение вдовствующей герцогини де Шон. В результате эта дама решила выйти за него замуж и написала г-же дофине, чтобы заручиться ее согласием на бракббб. Новость о предполагаемом браке сразу же вызвала множество насмешек при дворе; во всяком случае, повод тому был: герцогине де Шон <.. > шестьдесят лет; ей принадлежат пятьдесят тысяч экю ренты и титул, который ставит ее на одно из первых мест при французском дворе. Г-ну де Жьяку тридцать лет; он плебейского происхождения <…>». Де Жьяк, по словам Мерси-Аржанто, «устроил при дворе смехотворный спектакль»; для герцогини же это был союз, «несовместимый с ее титулом»657.
«Секретные записки к истории республики литераторов во Франции»658 повествуют о сумасбродстве герцогини, толкнувшем ее на нелепый мезальянс. Один из авторов «Секретных записок», публицист Муфль д’ Анжервиль, 5 декабря 1782 г. извещает о смерти «вдовствующей герцогини де Шон, которая из-за нелепой и безумной любви потеряла свое имя, достоинство и табурет»659. Когда у нее открылись глаза на этот низкий брак, она сама прозвала себя «Жьяковой женой»660.
Итак, с точки зрения многих, включая саму мадам де Шон, скандальный характер данного дела состоял в том, что имел место мезальянс. Насколько вообще скандальной, в свете социальных норм Франции Старого порядка, выглядела такая ситуация, когда статус невесты оказывался выше, чем статус жениха?
Есть целый ряд исследований матримониальной стратегии французской аристократии. Они показывают, что для всех аристократических групп (военной знати, высшего чиновничества, финансовой аристократии) была характерна тенденция к эндогамности, дополнявшейся гипергамией женщин. То есть герцоги женились на дочерях чиновников и финансистов, но не отдавали за них своих дочерей. До 1723 г. включительно известен лишь один случай брака дочери герцога д’ Юзес и дворянина мантии, государственного секретаря Летелье (1691). Историк Жан-Пьер Лабатю характеризует этот случай как исключительный и труднообъяснимый^!. Однако с тех пор прошло немало лет, и каких! В век Просвещения нравы изменились. Может быть, барьеры между различными группами аристократии стали менее жесткими? М. Антуан применительно к XVIII в. пишет о присущей чиновничеству королевского совета тенденции заключать браки в своей среде, но подчеркивает, что это правило не было жестким. В реальной жизни семьи, принадлежавшие к разным социальным группам, зачастую вступали между собой в родственные связи. По мнению одного из мемуаристов XVIII в., «во Франции нет правил насчет браков»662. Эту точку зрения разделяет и историк Франсуа Блюш, отмечающий, что мезальянс всегда был «характерной чертой истории французских высших классов»663. Антуан подтверждает эти высказывания целым рядом примеров664. Однако сами упомянутые им случаи свидетельствуют о том, что, за исключением женитьбы будущего канцлера Рене-Никола Мопу на дочери маркиза де Роншероля, речь шла о браках дочерей и сестер членов королевского совета с представителями придворной знати, то есть это были примеры гипергамии женщин. Следовательно, у нас нет достаточных оснований говорить об изменении матримониального поведения французской аристократии во второй половине XVIII в. Брак вдовы герцога с докладчиком прошений представлял собой мезальянс совершенно исключительный, хотя сам по себе еще не давал основания для скандала и тем более для «оргвыводов» по отношению к де Жьяку.
Вместе с тем он дал обильную пищу для разговоров и пересудов. Причем за интересом французского общества к этому необычному браку стояло нечто большее, чем свойственное многим людям всех времен и народов удовольствие копаться в чужом грязном белье. О деле де Жьяка судачили не только салонные сплетники. Об этом примечательном казусе писали авторы литературных корреспонденций и рукописных газет, а австрийский посол счел нужным сообщить о нем императрице. Причина столь нездорового общественного интереса к событию из частной жизни в том, что в данном случае речь шла о нарушении официальной иерархии внутри придворного общества. Такого рода нарушение относилось не к частной сфере межличностных отношений, а, если воспользоваться выражением Юргена Хабермаса, к «публичной сфере, структурированной представительством». Дело получило широкий резонанс, потому что по своєму характеру оно было не частным, а общественным. В мемуарах мадам де Креки есть характерная запись, датированная 1784 г.: «Среди угрожающих общественному порядку симптомов разложения особенно пугающими выглядели частые самоубийства и бесстыдные мезальянсы»665. По словам потрясенной маркизы, в 1784 г. в Париже имели место целых четыре самоубийства и столько же мезальянсов (разумеется, она говорила лишь о том Париже, который находился в поле ее зрения, то есть о высшем свете). При этом все мезальянсы, о которых пишет маркиза, — это браки аристократов с певицами, актрисами и прочими женщинами низкого происхождения, а также брак принца Савойского с девушкой из дворянской, но не титулованной семьи. Случалось ли обратное, то есть были ли аналоги экстравагантному поступку мадам де Шон? Вполне возможно, но они не получили столь широкой огласки. Один из авторов «Секретных записок», Пиданза де Меробер, делает запись, датированную 16 января 1774 г.: «Хотя смехотворные браки некоторых дам высшего света, заключенные по примеру брака госпожи герцогини де Шон, были тайными, многие не решаются поверить, что они имели место в действительности; в числе прочих речь идет о браке госпожи герцогини де Бранка с аббатом Черрати, госпожи маршальши д’ Эстре с г-ном Лефевром д’ Амекуром, советником прежнего парламента, госпожи графини де Жизор с г-ном Латур-Дюроком, военным, прохвостом и интриганом и т. д.»666 В остальных источниках эти факты обойдены молчанием, следовательно, хотя мезальянс и являлся предметом обсуждения в обществе, его одного, по-видимому, было недостаточно для того, чтобы такое обсуждение началось. Требовались некие дополнительные обстоятельства, способные возбудить оживленные пересуды.