Все рассматривавшиеся до сих пор отклики принадлежат тем, кто наблюдал за скандалом со стороны. Познакомимся теперь с архивными материалами по «делу де Жьяка», которые позволяют нам узнать точку зрения как самого «скандалиста», так и его рассерженных коллег из королевского совета.
Согласно отчету о деле, составленному деканом королевского совета Жаном-Батистом д’ Агессо, 22 октября 1773 г. он вместе с одним из старейших государственных советников, Жаном-Франсуа Жоли де Флёри, после заседания подошел к канцлеру Мопу и предупредил того, что докладчик прошений де Жьяк готовится вступить в брак с герцогиней де Шон, чей процесс он недавно докладывал, и что герцогиня дала ему денег на приобретение должности сюринтенданта двора дофины. Основываясь на этих фактах, два уважаемых советника обратились к канцлеру с просьбой ходатайствовать перед королем об отстранении де Жьяка от участия в работе совета. Несговорчивый Мопу, однако, просьбе не внял, и тогда на следующий день д’ Агессо собрал у себя 14 государственных советников678. Они решили обратиться напрямую к королю и составили для него докладную записку, в которой отмечалось:
«1) что г-н де Жьяк был докладчиком процесса госпожи герцогини де Шон против ее сына;
2) что едва процесс закончился, как он приобрел должность по цене гораздо более высокой, чем та, которую платил его предшественник;
3) что, когда стали выяснять скрытые причины столь странного события, распространился слух о женитьбе г-на де Жьяка на г-же герцогине де Шон <.. >;
4) что гг. члены совета не могли не обнаружить в поведении г-на де Жьяка доказательств интриги, начатой в то время, когда он был докладчиком г-жи де Шон.
Они просили Короля запретить г-ну де Жьяку появляться в Совете»679. Докладная была передана королю в тот же день. Однако и де Жьяк не дремал. Он, со своей стороны, тоже сочинил две докладные записки на имя короля. Аргументы, выдвинутые де Жьяком в свою защиту, в основном сводились к следующему: он никогда не виделся с мадам де Шон до того, как его назначили докладчиком на ее процессе против сына; мадам де Шон вообще не являлась тяжущейся стороной, а он сам — ее судьей, так как речь шла о рассмотрении поданной сыном кассационной жалобы на решение Парижского парламента (единственной тяжущейся стороной в деле выступал молодой герцог де Шон); преисполненная благодарности, мадам де Шон решила вознаградить своего достойного докладчика за торжество правосудия и, ни слова ему не говоря, начала хлопотать о приобретении для него должности, а затем сама предложила заключить брачный союз; он-де поначалу сопротивлялся, но «затем ум и душевные качества этой дамы его тронули»680, тем более что дама проявляла настойчивость; наконец, четыре месяца спустя после слушания дела он решил, что необходимый срок давности уже истек и препятствий для брака с герцогиней больше нет. «Когда слушание дела завершено, отношения судьи и сторон прекращаются; между ними остаются лишь отношения, присущие человеку и гражданину, и им полностью возвращаются права, дарованные природой и законами»681, — утверждал он. Впрочем, в своей первой докладной записке на имя короля де Жьяк заявлял о том, что, узнав о впечатлении, произведенном его близящейся женитьбой на господ членов совета, он готов от нее отказаться, «пока ложные предрассудки не будут побеждены»682. Но это не помогло.
В ответ на записки де Жьяка 22 ноября 1773 г. 19 государственных советников составили новое письмо королю. В нем они опять обращали внимание на то, что де Жьяк вступил в недопустимые для судьи отношения с одной из тяжущихся сторон, а затем, в результате брака с герцогиней, получил в качестве приданого то самое имущество, которое и составляло предмет тяжбы. «Итак, значит, впредь дозволено сразу после решения суда заключать сделки с заинтересованной стороной, только что участвовавшей в процессе, принимать от нее всякого рода подношения, подарки, услуги? Как знать, не был ли уговор достигнут перед решением суда.
Если бы подобное могло стать правилом, правосудие превратилось бы в торг. Сколь опасно было бы для подданных Короля позволить судьям рассматривать выносимые ими постановления по делам как способ извлечения дохода.
Г-н де Жьяк ссылается на то, что законы на сей счет молчат. Горе тому, кто в подобном случае обращается к книгам. Законами не предусмотрено, что могут быть судьи, полагающие допустимым принимать подношения»683. И в заключение они опять потребовали, чтобы де Жьяку было навсегда заказано появляться в совете.
Отличительная особенность рассуждений рассерженных советников — отсутствие столь хорошо знакомой нам по другим документам темы мезальянса. Есть лишь намеки на разницу в материальном положении супругов: де Жьяк, у которого не могло хватить денег на покупку должности сюринтенданта при дворе дофины, вступил в брак с женщиной, несомненно, богатой. Доминирует же здесь тема коррупции. Докладчика прошений обвиняют не в том, что он вступил в неравный брак, а в том, что, обязанный как судья сохранять беспристрастность, он вступил в личные отношения с мадам де Шон и приобрел должность сюринтенданта на ее деньги. Отметая возражения де Жьяка и его ссылки на права человека и гражданина, члены совета аргументируют свою непреклонную позицию тем, что за внешней свободой поведения докладчика прошений скрывается грязная продажность. В интерпретации коллег де Жьяка женитьба выглядит скорее уловкой, нацеленной на то, чтобы замять уже разгорающийся скандал и придать более благопристойный вид заключенной сделке. Не случайно де Жьяк, оправдываясь, будет настаивать на том, что вопрос о браке между ним и герцогиней обсуждался уже в то время, когда он покупал должность сюринтендантаб 84.
В докладных записках де Жьяка тоже нет ни слова ни о каком мезальянсе, что вполне естественно. Он ведь пытался опровергнуть не насмешки светских дам и господ, а обвинения своих коллег. Обвиняли же его в коррупции. В 1773 г. попытки оправдаться, как мы знаем, не удались, но де Жьяк не сдавался. В июле 1778 г. он снова подает докладную записку на имя уже другого короля, Людовика XVI. В ней он с некоторыми вариациями повторяет прежние аргументы, добавляя следующую сентенцию: «что же касается несоразмерности положения и богатства между ним и г-жой герцогиней де Шон, то впервые возникла мысль обесчестить человека из-за того, что он женится на женщине богаче, чем он сам»685.
Летом 1780 г., согласно «Секретной литературной корреспонденции», де Жьяк обратился к королю с патетическим письмом, в котором бросал в лицо своим недоброжелателям их же обвинения в продажности и объявлял себя жертвой интриг со стороны Жоли де Флёри и хранителя печатей Миромениля: «Меня удивляет, что при самом справедливом, более всего остерегающемся интриг Короле бесхарактерный министр [Миромениль] и жестокий государственный советник [Жоли де Флёри] — два человека, которые не любят ничего кроме денег, — смогли преодолеть его справедливое недоверие! Мое уважение к Вашему Величеству заставило меня вот уже три года молча ждать торжества правосудия, которого я мог бы добиться, если бы мне было позволено вызвать этих особ в суд. Если ваше милосердие способно защитить их от бесчестья, то как оно может оставить обесчещенным самого невинного и верного из подданных?.. Разве при вашем дворе, Сир, Кончини менее уязвимы, чем при дворе великого Генриха? — Вы, Сир, не уступаете ему ни в справедливости, ни в упорстве, так что позвольте подданному, который Вас боготворит, поразить двух злодеев» и т. д.686 При этом автор «Секретной литературной корреспонденции» сообщает, что ходят даже слухи о возможном производстве де Жьяка в государственные советники. Но этого не произошло. На протяжении долгих лет он добивался также возмещения убытков, которые понес в результате отстранения от работы в совете. На сей счет сохранились документы, относящиеся к 1775 и 1788 гг. В первый раз генеральный контролер финансов Тюрго ему отказал, а в 1788 г., в момент острого финансового и политического кризиса, который переживала тогда Франция, уже ни у кого не было желания разбираться с забытым делом пятнадцатилетней давности.
Таким образом, коллеги обвиняли де Жьяка в лучшем случае в нарушении профессиональной этики, в худшем — в коррупции. Странно, что эти серьезные обвинения — а ведь именно они послужили основанием для отстранения де Жьяка от участия в работе королевского совета — слабо отразились в откликах современников на событие. Из известных нам источников о них не сообщает никто, кроме Мерси-Аржанто и «Секретной литературной корреспонденции». И напротив, в воспоминаниях и записках современников на первый план выходит вопрос о мезальянсе, о котором вообще не упоминают члены королевского совета.
Это несоответствие особенно бросается в глаза при сопоставлении дела де Жьяка с развернувшимся в наши дни скандалом вокруг 60-летнего калифорнийского судьи Джорджа Треммелла, который занимался уголовным делом супругов-тайваньцев, арестованных по обвинению в похищении людей. В ходе разбирательства муж неожиданно заявил, что судья соблазнил его 30-летнюю жену и даже добивался от нее согласия на брак. Эти обвинения стали достоянием гласности. Судья все отрицал, но тем не менее был вынужден подать в отставку. Малоприятная история привлекла внимание журналистов687, и в центре дискуссии встал вопрос о том, действительно ли судья Треммелл нарушил нормы профессиональной этики и вступил в близкие отношения с подозреваемой или же инвективы в его адрес являются попытками запятнать репутацию судьи с целью отстранить его от ведения дела. Такие детали, как принадлежность судьи и женщины к разным общественным кругам, этнические различия между ними (Треммелл — белый, а женщина — китаянка) и разница в возрасте, упоминаются лишь как штрихи к портретам действующих лиц. Предметом обсуждения в прессе и в обществе становится не социальное неравенство судьи и замешанной в деле женщины, а сам факт их личных отношений. В XVIII в. произошло как раз наоборот. Тогда предметом публичной дискуссии стал не факт нарушения судьей норм профессиональной этики, а неравный брак.