Чем объясняется глухота современников к тем обвинениям в адрес де Жьяка, которые высказали его коллеги? Во-первых, в порядочном обществе вообще считалось неприличным говорить о деньгах, а ведь коллеги обвиняли де Жьяка, по сути дела, в продажности. В бумагах, адресованных членами королевского совета лично Его Величеству и не предназначенных для чужих глаз, об этом можно было сказать прямым текстом. Докладная записка королю о недостойном поведении одного из его чиновников — не светская беседа, и в ней вовсе не обязательно придерживаться правил хорошего тона. Но авторы прочих документов рассказывали историю де Жьяка, неукоснительно соблюдая все приличия. Во-вторых, разная реакция общества на дело де Жьяка и судьи Треммелла свидетельствует об изменившихся за прошедшие двести лет представлениях о публичной и частной сферах688. В настоящее время в сферу публичного интереса входят вопросы профессиональной этики судьи. Был ли судья честен? Сохранял ли он беспристрастность по отношению ко всем лицам, проходящим по делу? Считается, что именно эти вопросы должны волновать общество. Все остальное — подробности частной жизни, и уважающий себя журналист солидной газеты не может их смаковать.
Для современников де Жьяка вопрос о соблюдении им норм профессиональной этики оставался частным делом членов королевского совета. Разумеется, нельзя думать, что в XVIII в. работа государственных учреждений была наглухо закрыта от общественности. Общественное мнение настойчиво вторгалось в эту сферу: достаточно вспомнить известную кампанию по защите жертв судебного произвола, развернутую Вольтером. Однако вопрос о том, следовал некий член королевского совета правилам профессиональной этики или нет, большого интереса за пределами совета не вызвал. Это было частное дело самих чиновников, которое им предстояло выяснять в узком кругу. В глазах общественности все затмил брак с герцогиней. Мезальянс воспринимался не как факт частной жизни, а как дело, представляющее общественный интерес, так как он самым скандальным образом нарушал неписаные законы внутрисословной иерархии.
Однако члены королевского совета, как мы знаем, усматривали скандал вовсе не в женитьбе на герцогине, а в том, что де Жьяк в ходе судебного разбирательства принял от нее подношение в виде выгодной должности. В связи с этим, естественно, возникает вопрос: действительно ли в то время коррумпированность судьи являлась делом столь неслыханным, что сама по себе могла вызвать возмущение его коллег? Современники так не думали. Автор «Секретной литературной корреспонденции» с нескрываемой иронией пишет о том, что «в этой стране все люди честные», и потому нечестный поступок де Жьяка не мог остаться безнаказанным689.
Тем самым автор «Секретной литературной корреспонденции» дает понять, что некорректное поведение де Жьяка послужило лишь удобным поводом для его опалы, тогда как истинная причина кроется совсем в другом. В чем именно, данный источник умалчивает. Но об этом открыто заявляет сам де Жьяк и излагает нам уже третью версию происшедшего. С его точки зрения, дело имело политическую подоплеку. Так эта, казалось бы, совершенно частная история о мезальянсе вкупе с коррупцией оказывается вписанной в контекст крупных политических событий, потрясших Францию в последние годы правления Людовика XV.
Чтобы понять аргументацию де Жьяка, вспомним эти события. В начале 1771 г. канцлер Мопу при поддержке короля предпринял глубокую и имевшую важные политические последствия реформу системы правосудия. Существовавший во Франции обычай продажи судейских должностей упразднялся. Вместо прежних парламентов, где судьи являлись собственниками своих должностей, учреждались новые суды, члены которых назначались и могли смещаться по королевскому указу. Реформа Мопу, которую некоторые историки расценивают как проявление политики «просвещенного абсолютизма» во Франции, вызвала бурную реакцию в обществе. Естественным было негодование старой парламентской магистратуры, получившей неожиданную отставку. Но возмущалась не только она. Общественное мнение было в основном враждебно реформе, усматривая в ней проявление деспотизма и нарушение неписаных законов французской монархии690. Скандал вокруг женитьбы докладчика прошений де Жьяка неожиданно оказывается тесно связанным с реформой Мопу.
В докладной записке, составленной в 1788 г., де Жьяк настойчиво повторял, что женитьба на герцогине послужила лишь поводом для враждебных выпадов против него. Подлинная же причина в другом: «Мое имя, характер и чувства ко мне, которые г-н Канцлер де Мопу публично выказывал со дня своего вхождения в Совет и сохранил вплоть до самой моей опалы, — все это привело к тому, что у меня появились тайные враги… Моя душа, устремленная к добру, моя преданность друзьям в ущерб самому себе, мое чистосердечие и неспособность угождать невежеству и пороку только ожесточили их. Три министра и женщина, у которой была вся власть691, замыслили уволить Канцлера; благосклонность, коей удостаивали меня покойный Король, Монсеньер Дофин, Госпожа Дофина и вся Королевская семья, могла стать преградой их планам, поэтому они решили попытаться устранить меня любыми путями.
В это время г-н Мопу чувствовал слабость своего положения; он не знал, как противостоять сложившемуся против него заговору; политические неудачи мешали ему действовать, и, кроме того, его еще попытались лишить поддержки, которую, как полагали, я был в состоянии ему оказать». Итак, по словам де Жьяка, он стал жертвой политических интриг. С ним расправились враги канцлера Мопу, использовав как предлог брак с мадам де Шон. «Можно ли так насмехаться над честью Гражданина! — восклицает де Жьяк. — <.. > Я впервые узнал <…> что покойный Король, вразрез со священными правами граждан и предписаниями своих собственных законов, простым письмом, написанным от его имени декану Совета 10 декабря 1773 г., освободил меня от основных обязанностей, связанных с моим положением, не выслушав меня, не дав мне судей и не объявив мне своего, с позволения сказать, решения»692. На дворе был уже 1788 г., и то, что раньше преподносилось как несправедливость к «самому невинному и верному из подданных», теперь, в духе времени, следовало изображать как произвол и нарушение «священных прав гражданина».
Разумеется, на мнение одного де Жьяка полагаться нельзя. Ему гораздо приличнее было бы выглядеть жертвой политических интриг, нежели коррумпированным судьей. Но подтверждение этой версии мы находим в «Дневнике» книгопродавца Симеона-Проспера Арди. Этот насыщенный разнообразной информацией манускрипт представляет собой не столько дневник в собственном смысле слова, сколько рукописную газету. На протяжении многих лет Арди регулярно заносил в нее парижские происшествия и слухи и столь же регулярно читал все это посетителям своей книжной лавки. В записи от воскресенья 24 октября 1773 г. читаем: «Слухи, касающиеся г-на де Жьяка, докладчика прошений и креатуры г-на канцлера. Сегодня распространился слух о г-не де Жьяке, уроженце Бордо, докладчике прошений с 1768 г., примерно 35 лет от роду, только что получившем место сюринтенданта финансов, доменов и дел Госпожи Дофины <…>. Говорят, что он, выступив в Совете докладчиком в ходе процесса между вдовствующей герцогиней де Шон и ее сыном, герцогом де Шоном, — процесса, который герцогиня выиграла, вообразил не только возможным для себя претендовать на руку герцогини, но и даже предпринял шаги, чтобы добиться ее согласия. Государственные советники и докладчики прошений сочли его поведение по меньшей мере неподобающим; в первый раз они собрались, чтобы обсудить такое неосторожное поведение одного из членов Королевского совета, и постановили подать жалобу Господину Канцлеру, но так как Глава правосудия их не выслушал, они приняли решение собраться второй раз и составить докладную записку, которая и была подана Королю в Фонтенбло депутацией под председательством декана Государственного совета, г-на д’ Агессо. Эта записка возымела успех незамедлительно, ибо почти сразу после того, как она была вручена Его Величеству, г-н де Жьяк получил запрет впредь являться в Совет. В то же время он лишился пенсии в двенадцать тысяч ливров, предоставленной ему Канцлером, чьей креатурой он является. Наконец, говорят, что ему придется отказаться от места сюринтенданта финансов, доменов и дел Госпожи Дофины693, так же как и от должности докладчика прошений694, и затем, возможно, удалиться в провинцию, откуда он приехал. Радуясь унижению этого господина де Жьяка, все вспоминают, что в то время, когда члены Совета проявили роковую уступчивость и заместили во Дворце правосудия членов прежнего Парламента, он был шпионом господина Канцлера вместе с сыном последнего — г-ном Мопу, также докладчиком прошений, и давал Канцлеру полный отчет обо всем, что происходило на их заседаниях. Все это было еще свежо в памяти его коллег»695. Дневник Арди отчетливо передает бытовавшую в парижском обществе неприязнь и к реформе Мопу в целом, и к де Жьяку как ставленнику непопулярного канцлера.
Таким образом, вырисовывается приблизительно следующая картина. В высшем обществе абсолютистской Франции постоянно шла закулисная борьба, и ее участники никогда не отказывали себе в удовольствии унизить того, кто принадлежал к соперничающей группировке. Проведение глубокой политической реформы не могло не привести к обострению этой борьбы. А парламентская реформа Мопу была смелым и серьезным начинанием. Одни ее приветствовали, другие резко осуждали. Страсти накалились, сторонники и противники Мопу относились крайне враждебно к представителям противоположного лагеря. И в такой накаленной атмосфере докладчик прошений де Жьяк, известный как «человек Мопу», сам подставил себя под удар явным нарушением правил профессиональной судейской этики. Де Жьяк устраивал свои личные дела и, по его представлениям, действовал вполне корректно, не совершая ничего предосудительного. Конечно, он был далек от идеала беспристрастного и неподкупного судьи, но разве только он один таков? Можно предположить, что в иной ситуации (если бы не кипели страсти вокруг Мопу) ему бы все сошло с рук. Светские сплетники и особенно сплетницы позлословили бы по адресу бывшей герцогини, и этим бы