Среди хаоса и смятения, царивших тогда во Франции, мало кто услышал краткую речь де Голля и тем более обратил на нее внимание.
Из ответов участников Сопротивления на вопросы французского Комитета по истории Второй мировой войны, проводившего специальное исследование на эту тему, явствует, что большинство из них не слышало выступления генерала де Голля по Би-би-си под названием «Призыв 18 июня»806. Центральная французская пресса не откликнулась на речь де Голля. Ее опубликовала только одна местная газета в Марселе. Кроме того, еще две марсельские газеты и одна газета в Лионе напечатали выдержки из речи де Голля или ее краткое изложение807.
Тем, кто прочел или услышал речь 18 июня 1940 г., она могла показаться лишь одним из бесчисленных и не очень важных эпизодов гигантской войны. Только в свете последующих событий она обрела исторический смысл, и ее стали воспринимать как историческое событие.
Для того чтобы какой-то факт — отдельный «казус» — превратился в «историческое событие», то есть приобрел исторический смысл и закрепился в памяти, нужны по крайней мере два условия: такой факт должен быть связан с крупными событиями, повлиявшими на жизнь нации, и он должен стать известным. При этом совершенно не обязательно, чтобы факт был известен точно и полностью. Напротив, в исторической памяти обычно остаются не сами факты, а более или менее верное представление о них; мысленный образ. Часто факты обрастают легендами, им приписывают значение, которого они не имели, они превращаются в миф или в символ и в таком виде входят в историю.
Речь де Голля 18 июня 1940 г. может служить примером превращения исторического «казуса» в историческое событие, а затем и в символ, сохранившийся в памяти современников и последующих поколений.
Первоначально внимание подавляющего большинства французов было обращено вовсе не к безвестному эмигранту де Голлю, а к главе их собственного правительства — маршалу Петэну, который прекратил военные действия, взял в свои руки всю полноту власти и создал во Франции авторитарный режим фашистского типа, известный под названием «режим Виши». В своих многочисленных радиовыступлениях Петэн внушал французам, что разгром Франции «был лишь отражением в военной области слабостей и пороков прежнего политического режима». По его мнению, до войны французов охватил «дух наслаждения»; они стремились к легкой и сладкой жизни, не хотели много работать, соблюдать дисциплину и поэтому были разбиты. Нужно извлечь уроки из поражения, признать ошибки республики и демократии, вернуться к «античным добродетелям, свойственным сильным народам», то есть повиноваться власти, соблюдать социальную иерархию, уважать церковь, неустанно трудиться808.
Для большинства французов, переживших страшный военный разгром, утративших веру в прежние идеалы и ценности, такие слова звучали как суровая истина и даже как откровение, тем более что находившиеся под правительственным контролем печать и радио при поддержке церкви и многих деятелей культуры создали подлинный культ Петэна809. «Вождь и отец» французского народа, «спаситель»810, ниспосланный Франции провидением, сохранивший в 84 года «простоту, скромность, молодость ума и сердца»81Г все действия которого проникнуты «мудростью, истиной и добротой»8Г2, — так живописали Петэна французские газеты. Знаменитый писатель Ф. Мориак «отождествлял личность маршала с оскорбленной нацией»813. Петэна сравнивали с «новым Христом», который «пожертвовал собой во искупление грехов побежденной Франции»814. Его появление во главе государства приравнивали к «чуду»; называли его «протектором Франции»815, возлагали на него «все надежды на возрождение и на спасение страны»816.
Очень большой вклад в прославление Петэна внесли церковные деятели. «Франция — это Петэн, и Петэн — это Франция»8Г7, — изрек глава французской католической церкви кардинал Жерлье. «У изголовья страдающей Франции весь протестантизм объединяется вокруг маршала. У нас нет другого долга, кроме одного-единственного — следовать за ним»818, — говорил глава французской протестантской церкви пастор Бегнер. «Бог дал нашей родине этого вождя»819, которому «слепо повинуются и которого страстно любят»820, — писала газета «Круа», орган французского епископата.
Культ Петэна охватил массы населения, которые считали, что Петэн принес им мир. Во время поездок Петэна по стране его приветствовали толпы людей, часами ожидавшие правительственный поезд, чтобы на минуту увидеть Петэна в окне вагона. Женщины приносили Петэну своих детей, чтобы он благословил их821. К Рождеству 1940 г. свыше 2 млн детей прислали в подарок Петэну свои рисунки822. На новый, 1941 г. только в Париже в течение одного дня было продано 3,5 млн открыток с изображением Петэна823. Ничего подобного Франция не видела по крайней мере 100 лет.
Противники Петэна сначала были очень немногочисленны. Запрещенная в начале войны Французская коммунистическая партия выступала против оккупантов и правительства Виши, но не встречала широкого отклика. В нелегальном обращении к населению, подписанном лидерами ФКП Морисом Торезом и Жаком Дюкло, известном впоследствии как Манифест, или «Призыв» 10 июля 1940 г.824, компартия заклеймила позором «правительство предателей и изменников, которое заседает в Виши» и, «подражая зловещему Тьеру, рассчитывает на помощь извне, чтобы удержаться у власти вопреки воле нации». Однако, требуя для Франции права «жить свободной и независимой», предлагая создать «Фронт свободы, независимости и возрождения Франции», Манифест 10 июля одновременно призывал покончить с капитализмом, соединив в одно целое «национальное и социальное освобождение»825. Кроме того, рассчитывая на скорое заключение мира, компартия в первые месяцы после поражения избегала открытых атак против оккупантов, а руководство ее парижской организации в июне — августе 1940 г. даже вступило в переговоры с оккупационными властями в надежде получить от них разрешение на легальное издание коммунистической печати. По требованию Коминтерна и находившихся в Москве руководителей ФКП переговоры были прекращены, но все это отталкивало от коммунистов патриотов других политических взглядов826.
Группы Сопротивления, стихийно возникшие во Франции в 1940–1941 гг. и не имевшие связи с де Голлем, также еще не пользовались авторитетом. Большинство французов вообще не знали об их существовании. Их немногочисленные газеты и листовки, тираж которых обычно не превышал нескольких сотен экземпляров, выступали против оккупантов, но нередко хвалили Петэна, уверяя — как это сделала, например, подпольная газета «Либертэ», — что Петэн «с восхитительной ясностью ума и неизрасходованной энергией стремится поддержать независимость Франции, сохранить все надежды французов»827.
Некоторые патриоты сначала думали, что Петэн и де Голль действуют согласованно. Так, одна из листовок, обнаруженных полицией Виши в начале 1941 г., предлагала: «Французы, докажите свою привязанность к Петэну, помогая де Голлю и Англии»828. Другая листовка гласила: «Маршал Петэн и генерал де Голль уже соединяются… Да здравствует Франция! Да здравствуют Петэн и де Голль!»829
Наряду с коммунистами и группами внутреннего Сопротивления во Франции рано начали действовать деголлевцы. Первые полученные правительством Петэна сведения о «мятежной деятельности сторонников бывшего генерала де Голля»830 относятся к осени 1940 г. В сентябре — ноябре 1940 г. «деголлевские листовки» и «надписи деголлевского направления» были обнаружены в 16 французских городах, в том числе в Париже, Марселе, Лионе, Клермон-Ферране, Монпелье, Бордо, Тулузе.
В Монпелье и Клермон-Ферране полицейские видели надписи углем и мелом: «Да здравствует де Голль!», «Долой Гитлера!», «Англия победит!»831. В Тулузе они нашли листовку: «Слушайте генерала де Голля. Он победит и вызволит вас от нацистского зла. Верьте в освободителя нашей страны»832. В ряде городов распространялась другая листовка, где было сказано: «Генерал де Голль не предатель — он великий француз»833. Еще в одной листовке говорилось: «Если мы хотим спастись, последуем за де Голлем и его добровольцами»834.
В начале 1941 г. советский поверенный в делах при правительстве Петэна А. Е. Богомолов сообщал из Виши в Москву: «Вся Франция кишит сейчас английскими агентами, что совпадает с понятием деголлевских агентов»835. Даже если Богомолов преувеличивал, все же несомненно, что уже в конце 1940 — начале 1941 г. имя де Голля было хорошо известно, и во Франции возникло деголлевское движение, имевшее, по мнению Богомолова, «много сторонников среди офицерства, госаппарата и городской мелкой буржуазии»836.
Свою родословную сторонники де Голля вели от 18 июня 1940 г., хотя далеко не все точно знали и помнили, что именно было сказано в этой речи. Яркий образ — «пламя французского сопротивления» — запечатлелся в умах, но как бы отделился от остального — гораздо менее известного — содержания речи. Многие патриоты вкладывали в речь де Голля свой смысл, воспринимая ее как призыв к сопротивлению оккупантам во Франции, хотя, строго говоря, такого призыва там не было. Поскольку в их представлении деголлевское движение сливалось или совпадало с движением Сопротивления, речь 18 июня становилась точкой отсчета для всего Сопротивления. Она выходила за рамки «казуса», простого эпизода в биографии де Голля; приобретала символический характер, становилась историческим событием.
В течение 1940 и 1941 гг., когда Петэн пользовался массовой поддержкой населения, его речи были несравненно более известны, чем речи де Голля. Зато сейчас о речи де Голля 18 июня 1940 г. знает, без преувеличения, каждый француз, тогда как о речах Петэна вспоминают только специалисты-историки.
Как и почему это произошло?
Решающая причина, конечно, заключается в том, что де Голль связал свою судьбу с победителями, а Петэн — с побежденными. В войне победили антифашистские силы, к которым принадлежал де Голль, а блок фашистских государств, с которым сотрудничало правительство Петэна, был разгромлен. Если бы события развивались иначе, если бы де Голль потерпел поражение, вряд ли бы сейчас многих интересовали его речи.