– Не знаем мы никаких великанов! – закричали в толпе. – Да ещё с головами!
– Да ну? – удивился горбун. – Я путешествовал целых два года. Я был в Зеландии, где воды больше, чем земли, и в Лимбурге, где, наоборот, горы. Я объездил Гёльдерланд и Фрисландию. Я был в Гронингене и Дренте, не говоря уже о Фландрии, где родился. И везде есть великаны – правда, разные. Но вот я приезжаю в Южную Голландию, в славный город Лейден, победивший испанцев, и мне говорят, что не слышали о великанах. Разве они у вас не встречаются?
– Нет, не встречаются, – сказали в толпе. – В соседних провинциях, может, и есть, но к нам они не заходят. Может быть, Дирк Корнелисзон великан? Он ростом с полмачты. Или его дочка Роза? Она весит больше коровы, а её башмаки, как футляр от скрипки. Может, они великаны?
– А сколько у них голов? – спросил горбун Караколь.
– По одной голове у Дирка и Розы.
– Нет. – Караколь щёлкнул пальцами. – Это не великаны. У моего Голиафа было десять голов. Есть ещё великан Гайян. У него тоже одна голова, но он выше любой горы. А есть Каменный человек, его не пробивает пуля. Я говорю правду.
– Всякое бывает, – сказал кузнец Сметсе Смее.
– И старый Помпилиус может это подтвердить! – закричал Караколь. – Встань, славный медведь, подтверди мои слова!
Медведь встал, поклонился и приложил лапу к груди.
– Помпилиус никогда не врет! – сказал Караколь. – Не пожалейте монету для старого Помпилиуса!
– Монету надо заработать, – сказали сзади, и я узнал голос Слимброка, моего хозяина.
Брр, я даже поёжился! До чего надоел мне этот Слимброк. Не отдохнешь от него даже в воскресенье.
– За что же ему монету? – спросил Слимброк.
– За то, что он хорошо пляшет и говорит правду, – сказал Караколь.
Слимброк усмехнулся:
– Ну, пляшет – ещё куда ни шло. А уж с правдой совсем плохо. Какая же правда, если ты врёшь, а он подтверждает?
– Что-о? – У Караколя даже глаза округлились. – Я вру?
– Вот-вот. – Сказал Слимброк. – Сначала сказал, что у твоего Голиафа было восемь голов, а потом – десять. Так сколько у него было голов? Может, одна?
Караколь обиделся. Во всяком случае, у него был такой вид. Он даже руки заложил за спину и выставил ногу в фиолетовом чулке. Он сложил губы трубочкой и гордо сказал:
– Сколько ни было, все мои.
– Шулер ты, – сказал Слимброк. – Не было никакого Голиафа, я-то уж знаю.
Караколь совсем обиделся. Он подошёл к Слимброку и, глядя на него снизу вверх, спросил:
– А ты всё знаешь, почтенный горожанин?
– Да уж побольше тебя, – ответил Слимброк.
– Тогда скажи мне, кто отдыхает в деревне Лиссе, что в трех часах ходьбы от твоего дома?
Слимброк даже поперхнулся:
– В деревне Лиссе? – Мне показалось, что он растерялся. – В деревне Лиссе? – Глаза его остановились на девочке в розовом платье. – Что это на ней за платье?
– Какое платье? – Караколь удивился.
– Это платье моей дочери! – закричал Слимброк. – Они его украли!
– Побойся бога, – сказал Караколь. – Это платье я купил ещё два года назад в Эйдаме.
– Воры! – кричал Слимброк. – Воры! Украли платье!.. Девочка убежала за фургон, а Слимброк схватил Караколя за пояс Но в это время большая собака рванулась вместе с фургоном и с рыком ударила грудью. Слимброк взмахнул руками и полетел прямо в канаву.
– На помощь! – закричал он. – Эй, ребята!..
По мосту бежали с палками его работники.
– Смывались бы вы отсюда, – сказал Сметсе Смее. – Не могу за вас заступиться, потому что должен Слимброку десять флоринов.
– Ещё два года назад, в Эйдаме… – бормотал Караколь, бегая вокруг фургона. – Такое старенькое…
– Ему от жадности померещилось, – сказал Сметсе Смее.
– Лучше бегите, – сказали в толпе. – Работники у него крепкие.
– Куда же бежать? – спросил испуганный Караколь. Девочка стояла у фургона, и по щекам катились слёзы. Тогда я решился:
– Бегите за мной, я покажу, где спрятаться.
– Бегите за нами, – сказали Боолкин и Михиелькин.
Пока Слимброк вылезал из канавы, мы уже мчались по переулку. Обогнули церковь святой Марии, сделали зигзаг и выскочили на Господскую улицу. Пыхтел медведь Помпилиус, скрипели колеса, собака бежала высунув язык, а девочка в розовом платье держалась за край повозки, так и не выпуская из рук барабана.
– Я мог бы не удирать, – ворчал на ходу Караколь. – Помпилиус умеет постоять за друзей. Но что будет со мной, если он прихлопнет доброго горожанина, как муху?
По переулку мы бежали на Новую улицу, повернули, и вот мы уже на улице Солнечная Сторона.
– Это мой дом, – сказал я. – Въезжайте во двор.
– А что скажут твои родители, добрый мальчик? Мне и заплатить-то им будет нечем.
– Нет у меня родителей, – сказал я.
КТО ОТДЫХАЕТ В ДЕРЕВНЕ ЛИССЕ
Да, вот такая история. Живу я один с самой зимы. Отец мой исчез три года назад. Мне шёл десятый год. Наверное, он утонул. Случилось тогда страшное наводнение. Дул сильный зюйд-вест. Море вспучилось и пошло на землю. Лопнули все плотины, хоть и держались на дубовых сваях, железных цепях и больших камнях. Только последняя, которую вода никогда не трогала, выстояла, а то бы совсем конец. «Соня» зовут эту плотину. Но «Соня» не проспала свой час.
Я кое-что помню. Сидим мы с матерью на какой-то крыше. Держимся за флюгер. Вокруг одно море. Торчат только трубы, шпицы соборов да кой-какие деревья. И в этом море пропал мой отец. Поплыл на лодке подбирать живых и не вернулся.
Говорят, снесло целые деревни. Они оказывались в другом месте, за много километров. Холодный был месяц ноябрь, волчий месяц.
Погибло сто тысяч народу. И среди всех мой отец, корабельный плотник Питер Схаак из Лейдена с улицы Солнечная Сторона.
Собрала моя мать все инструменты, положила в ящик. Сказала, что подождут меня. Что срублю я такой корабль, какого не успел отец.
Продали мы дом, хороший дом под черепичной крышей, и переехали в другой, под деревянной, на той же улице.
Когда в городе появился Слимброк, мать стала работать на него, щипала шерсть с овечьих и бараньих шкур. Слимброк разбогател сразу, потому что знал секрет голубой краски. До этого в городе не было голубого сукна. Стал и я помогать матери. Слимброк платил нам два штивера в день, на это не очень-то разживёшься.
А осенью пришли испанцы. Они потребовали, чтобы Лейден сдался на милость короля Филиппа. Знаем мы эту милость. Вот так же они обещали милость Хаарлему и Наардену, а потом никого не оставили там в живых. Мы ответили испанцам пушками
Четыре месяца они стояли у наших стен, но только прибавили своих могил вокруг города. Были и у нас убитые, а мать моя умерла от простуды и плохой пищи, когда уже пригревало солнце. Видел ещё я свою тетку Марию. После осады Хаарлема она пришла рассказать, как убили дядю Гейберта. Тетка собиралась устроиться в деревушке Кронестей, что против Коровьих ворот, но после зимней осады тоже куда-то исчезла, может, убили и её.
Так я остался один – ни матери, ни отца, ни родственников. Да и вокруг мало радости. Покажите мне дом, где семья в сборе. Кто пропал в наводнение, кого сожгли на площади, кто погиб в сражении, а кто умер дома от голода. Совсем невеселые времена.
Испанцев мы отогнали и думали, что пора налаживать жизнь: делать наше доброе лейденское сукно, варить крепкое пиво, продавать острый сыр с тмином, не вспоминать ни Филиппа, ни саму Испанию.
Слимброк теперь не давал мне денег, а только хлеб и рыбу. Целый апрель налаживал я хозяйство. Правда, Боолкин и Михиелькин мне помогали. Отца у них тоже ведь не было. Я вычистил двор и собрал на зиму коряги и щепки. Михиелькин принёс большой кусок торфа, можно согреть в котелке воду.
В общем, не очень я унывал, хоть иногда и плакал в пустом доме. Но об этом никто не знает. И Караколь, которому я всё рассказал, тоже не знает про мои слёзы.
И вот мы сидим в нашем маленьком садике позади дома.
Караколь встал и громко сказал:
– Корнелис Схаак!
Я тоже встал.
– Корнелис Схаак! – сказал Караколь и так хлопнул меня по плечу, что я опять чуть не сел. – Корнелис Схаак, ты настоящий мужчина!.. Знакомься, Кеес. Это Помпилиус, ты уже знаешь. Родом из лесов Мюнстерланда.
Помпилиус ворчал и ловил на носу муху.
– А это Пьер из далекого монастыря Сен-Бернар. Нет собаки, которая его одолеет, а может, он побьёт и кабана. Пьер, поздоровайся с Кеесом и его друзьями.
Пьер дал мне огромную лапу и осмотрел с ног до головы, как будто прикидывал, стоит ли со мной дружить. Нет, такой собаки я точно никогда не видел. Боолкин и Михиелькин тоже поздоровались с Пьером.
– А это наша барабанщица Эле, славная девочка, которую мы встретили у города Эйдама.
– Здравствуйте, фреле, – сказал я девочке. Она покраснела и что-то прошептала.
– Эле говорит, что она не фреле, – сказал Караколь. – Ты делаешь ей честь, считая, что она из богатой семьи. Но ты ошибаешься, дорогой Кеес. – Тут он понизил голос: – Её родители значительно выше по происхождению, чем ты думаешь. Значительно выше! – повторил он важно и поднял палец. – Может, ты думаешь, что она дочь барона или графа? – Караколь выставил ногу, как на площади, и стал размахивать руками. – Или какого-то принца, может быть даже короля, владеющего целыми землями? Фи! Значительно выше, значительно!
Щёки у Караколя порозовели, глаза прямо сверкали. А я думал: кто же бывает выше короля? Может быть, император или китайский богдыхан?
Девочка Эле стояла с опущенной головой. Она откинула рукой светлые волосы и закусила губу. Ничего себе девочка. На соседней улице живёт Таннекен, которой я подарил ракушку, но с Эле её не сравнишь. Так и хочется дернуть за волосы или подставить ножку. Когда я вижу такую девочку, у меня просто какой-то зуд начинается, и я способен на всякие проделки.
Но у нее, оказывается, богатые родители. Не очень-то значит, дернешь за волосы.
Один раз я подшутил над Трейте, дочкой лавочника, сунул ей за пазуху живую лягушку. Так после этого Флипке, хозяйский приказчик, три дня дергал меня за уши, чуть было не оторвал совсем.