– Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, братец, – важно сказал Мудрила. – Скажи-ка, в московитской земле есть пушки?
– Конечно, – ответил братец Мудрилы, – а что?
– Хорошая есть идея. Понимаешь… – Тут Мудрила встаёт и начинает махать руками и распаляться. – Стянуть, понимаешь, все пушки! Со всей земли. Да как жахнуть!
– Куда?
– Да хоть куда, чугунный ты лоб! Со всей земли пушки! Из Китая, Японии и даже московитских земель! Сюда их прямо стащить, запалить да как жахнуть разом! Не понимаешь?
– Да ну тебя, – сказал брат Мудрилы Иеронимус.
– Ух ты! – бесновался Мудрила. – Да если разом бабахнуть всей этой дрянью! Да знаешь, что будет? Я ведь и сам эту мысль до конца не обдумал. Она мою грудь теснит! Ох, неглупый я человек, неглупый… На весь Кампен один такой! Пушки… Это же надо придумать! Я как увидел, сразу подумал: стащить их сюда – трррах-тара-рах! – тряхнуть вас, разбойников, всех успокоить разом!
Ну ладно. Мудрила есть Мудрила. Он ещё целый час бушевал насчёт пушек. А мы за Эле взялись. Почему это, спрашиваем, Мудрилин братец бубнилкой её называл? Что за имя такое? И вообще пусть расскажет всё по порядку.
У Эле щёки раскраснелись. Очень её взволновало известие про дядю Версту.
Только, оказывается, не совсем он ей дядя. Правда, теперь единственный для неё родной человек.
Всего три года назад жила Эле преспокойно на своей родине. Это был остров, а название его, извиняюсь, забыл. С одной стороны бескрайнее море, с другой – устье большой реки. Отсюда начинались московитские земли. Отец Эле ловил рыбу и продавал. Но однажды лодка рыбаков не вернулась. А зимой умерла мать, и Эле осталась сиротой… Очень похоже на мою историю.
Потом на остров зашли дощаники голландского купца. Здесь и подружилась Эле с голландцем Верстой. Правда, такого голландского имени я что-то не помню. Так вот этот голландец взял с собой Эле, и поплыли они по рекам в глубину земель, на которых жили русские люди. По дороге голландец Верста поссорился с купцом, которого русские за рыжие волосы прозвали Огневиком. Огневик этот убил другого голландца, тоже купца, а так подстроил, что подумали на русских.
И вот Верста вместе с Эле убежали с дощаника Огневика и добрались в большой торговый город. Здесь они жили вместе год или больше. Но следующим летом в городе опять появился Огневик с другим кораблем. Весь товар, который он продавал, по словам Версты, был награблен. Поэтому Огневик опасался, что Верста вернётся в Голландию и там всё станет известно.
Он целое лето охотился за Верстой, но сумел схватить только Эле. Он держал её у себя на корабле, как приманку, и в конце концов увёз с собой в Голландию. Но совсем недалеко от голландских земель за кораблем Огневика погнался датский пират. Произошёл морской бой, и Эле совсем не помнит, как очутилась в воде. Хорошо ещё, рядом плавали деревянные обломки, Эле за них ухватилась…
Прилив вынес её на берег около Эйдама. Тут и подобрал её Караколь. Эле была очень похожа на морскую русалку: светловолосая, с голубыми глазами. И так же как та, которую когда-то перевоспитывали зйдамцы, Эле ни слова не говорила по-голландски. Вернее, не хотела говорить. Ведь голландец Петр научил её кое-чему, да и на корабле купца приходилось говорить по-голландски.
Но Эле и с нами не очень-то была разговорчива, кое-какие слова она ещё путала и коверкала, хотя, как выяснилось, говорила по-нашему совсем неплохо. Иначе бы я не узнал всего того, что вам пересказываю.
Первый раз голландскую речь от Эле я слышал, когда она отбрила Лиса с его Аренландией. Потом долго молчала, а теперь вот снова заговорила по-голландски. При этом сказала, что на своём, русском языке умеет говорить в десять раз быстрее. За это брат Мудрилы называл её бубнилкой.
А прибился он к ним с Верстой в городе. До этого служил лекарем у какого-то князя, но чуть не уморил того кровопусканием, и князь его выгнал. Доктор Дустус хотел уехать в Голландию. Туда же стремился и Верста, но не было подходящего корабля.
Вот так получилось, что Эле попала в Голландию раньше того и другого. А теперь ей просто не терпелось отправиться в Роттердам, куда ушёл корабль с дядей Верстой.
Но ведь и мне надо туда же! Пора письму попасть в руки принца. Видно, опять придется идти мимо испанских застав. А это всегда неприятно.
Тут братец Мудрилы Иеронимус говорит:
– А вы на шлюпку ту попроситесь. Хозяину я отдал последние талеры, чтоб он завернул во Влаардинген. На самом деле ему в Роттердам надо, и вечером он отплывает, тут недалеко. А в Роттердаме ищите… э-э… «Рыба», кажется, так корабль называется. Дурацкий корабль, очень качается. На нём мы с Верстой приплыли.
Пока Караколь побежал договариваться, я Эле и говорю:
– Слушай, а почему за тобой Слимброк охотится? Он что, тоже с того корабля?
А Эле выпалила:
– Да это и есть сам Огневик!
– Как Огневик? – я удивился. – Да он же чёрный! А твой Огневик рыжий, сама говорила.
– Чувствую, речь зашла о моем незабвенном папаше, – говорит Рыжий Лис. – Если вы про него, то он действительно рыжий. Такой же, как я.
– Какой там рыжий! – кричу. – Он чёрный, как головешка!
– Мой дорогой папаша, – говорит наставительно Лис, – умеет быть зелёным и даже фиолетовым. У него двадцать париков. Ты хоть знаешь, мон шер, что такое парик и разные краски для волос – например, хна, сурьма и прочее? Все эти вещи, адмирал, нужны оборотистому человеку, чтоб его не узнали. А мой папаша очень, очень оборотистый человек! И пора тебе это понять.
НЕЗАБВЕННЫЙ ПАПАША РЫЖЕГО ЛИСА
Вы слышали? Мало того, что незабвенный Лисов папаша, он же иезуит Герциано, одновременно был Адрианом Слимброком, лейденским сукноделом. В эту компанию прибавился ещё Огневик, которого так боялась Эле. И всё это был один человек. По такому случаю я восхищался и поздравлял Лиса с тем, что у него такие способные родственники. Лис кланялся, принимал поздравления и говорил:
– Это ещё чепуха, мон шер. Мой папаша способен на большее. Сколько лиц ты у него засек, четыре? Сущая безделица. Я тебе сейчас прямо дюжину насчитаю, с какими ты ещё не знаком.
И Лис принялся тараторить. Всего тут не перескажешь, но могу вам поклясться, что глаза на лоб полезли, когда я услышал, какими делами занимался незабвенный Лисов папаша. Он и карточным шулером был – выигрывал целые состояния. И проповедником в каком-то французском городишке; там он принимал исповеди, а потом вышибал из глупых горожан деньги. Он, кажется, и в цирке фокусы показывал. И, представьте себе, воевал в армии герцога Гиза, даже чин лейтенанта получил.
От всех этих обликов у меня просто распухла голова, и я спросил Лиса, не слишком ли его папаша разбросался. Займись он чем-то одним, может быть, стал бы кардиналом.
На это Лис ответил, что в ордене иезуитов папаша дороже всякого кардинала. Он вышибает для них такие средства, какие ни один кардинал не видел во сне. Может, целый миллион добыл он уже для ордена.
Вот это да! Значит, и купцом в Лейдене он был только для того, чтобы наскрести чего-то иезуитам?
– Не только, – сказал Рыжий Лис. – Точно тебе не скажу, но у него там и ещё какие-то делишки. Он, может, и сейчас в Лейдене.
– Ты думаешь?
– Почти уверен. Ты помнишь, отец Антонио хотел послать меня в Лейден и сказал, что там ожидает сюрприз? Чую, имелся в виду папаша. Ему там самое время оказаться. Где горячо, там ищи папашу.
– Ой, Лис, – говорю я, – как бы он дел там не натворил… Теперь я опасаюсь за ворота и городские стены.
– Уж будь спокоен, – отвечает Лис и вроде бы даже хвастает: – Если папаша займется, то все ворота откроются и полстены развалится на куски.
За это я хотел дать ему по шее, но сдержался. Привык уже к Лисовым шуточкам.
– Слушай, – говорю, – если папаша твой такая важная птица, то как же иезуиты до сих пор не знают, что ты сбежал и странствуешь инкогнито?
– А в том-то и дело, – отвечает Лис, – что папаша это скрывает. В Люксембургском новициате, откуда я дунул, он, видно, чего-нибудь сочинил, на себя взял это дело. Сказал, например, что я выполняю его поручение. Ведь если узнают, что я один по дорогам брожу и всякие секреты разбалтываю, то и папаше не поздоровится. Вот он и гоняется за мной, хочет потрясти, а может, и вовсе прибить, чтобы дело с концом.
Да! Видно, всем досадил этот человек! Тут мы за Эле взялись, стали её расспрашивать. Ведь мало того, что рассказывал Лис, папаша его ещё и по морям скитался, грабил корабли, а добро продавал в России. Неужто поближе не нашёл покупателей?
– Сам не знаю, почему он туда закатился, – сказал Рыжий Лис. – Может, чего разнюхивал…
Я говорю:
– А чего там разнюхивать? Круглый год зима, а люди в берлогах спят, как медведи.
Тут Эле на меня накинулась. Сказала, что я болтун, пустомеля, трепач и всякое такое, чего успела выучить по-голландски. Что наслушался глупостей от Мудрилы, а правды в этом нет ни на грош. Есть весна в её краях, есть и лето, а берлог она не видела. Остров ее, например, летом покрыт дикими розами, а жара бывает такая, что на сосновых бревнах выступает смола. Тут она за Лиса взялась и стала песочить его насчёт Аренландии.
Сразу раскрылись Лисовы выдумки. Лис только сидел и ушами хлопал, а про себя, видать, радовался, что вовремя отказался от графского титула и принял звание Стрекозиного Маршала. Оказалось, что нет никакой Аренландии, а есть острова недалеко от мест, где жила Эле. Название я, конечно, опять не помню, только вот гора Голгофа там в самом деле имеется. И всё так, примерно, как в свое время расписывал Лис. Поэтому Эле те острова и узнала. А Лису про них, как вы уже знаете, рассказал папаша. Он прежде, чем Эле его увидела, побывал на тех островах.
Как видите, всё сходится. Эле и Рыжий Лис говорили про одно место, только по-разному говорили.
Если Лис восторгался и кричал, что там жизнь вдвое длиннее, потому что всегда светло, то Эле сказала: летом и вправду светло, но зимой темень непроглядная и холодно. А тем же летом всё равно житья нет, потому как комарье выпивает из тебя каждый день по стакану крови.