— Да, Госпожа, — признала она. — Девушек, таких как я, обычно метят.
— Метят? — пораженно переспросила я.
— Да, Госпожа, — кивнула она, и предложила, — Госпожа желала бы посмотреть?
Видя мое любопытство и волнение, она обоими руками приподняла подол короткой туники, и бросила взгляд вниз на свое левое бедро.
— Что это? — задыхаясь, спросила я, увидев аккуратную похожую на цветок метку, высотой около полутора дюймов и широкий полдюйма.
— Это — мое клеймо, — спокойно ответила Сьюзан.
От этих ее слов я застыла как громом пораженная.
— Его поставили мне в одном из городов Коса, два года тому назад, — продолжила она, — раскаленным добела железом.
— Ужасно, — прошептала я.
— Девушки, такие как я, должны ожидать того, что им выжгут клеймо, — объяснила Сьюзан. — Это делается в соответствии с рекомендациями торговых правил.
— Торговых правил? — удивленно переспросила я.
— Да, Госпожа, — кивнула девушка. — Могу я опустить мою тунику?
— Да, конечно, — ответила я.
— Она отпустила подол и пригладила свое легкое одеяние.
— У тебя красивое клеймо, — заметила я.
— Я тоже так думаю, — улыбнулась она. — Спасибо, Госпожа.
— Тебе было больно?
— Да, Госпожа, — кивнула Сьюзан.
— А сейчас, оно уже не болит? — не отставала я.
— Нет, Госпожа, — признала она.
Я нерешительно протянула руку к ее горлу, и коснулась скрытого под шелком предмета на шее девушки.
— Что это? — спросил я.
— Шелк? Это — прикрытие или чехол ошейника. Это может быть сделано из различных материалов. В более прохладном климате используют бархат. Однако, это скорее редкость, и в большинстве городов ими не пользуются.
Под нежным шелком, мои пальцы ощутили крепкую, безжалостную сталь.
— Конечно, Госпожа — это мой ошейник, — подтвердила Сьюзан мою догадку.
— Ты не могла снять его? Пожалуйста, — попросила я. Я хотела бы рассмотреть это.
— Простите меня, Госпожа, — весело засмеялась она в ответ на мою просьбу. — Но я не смогу снять его.
— Но, почему нет? — удивилась я.
— Он замкнут на мне, — все еще смеясь, пояснила Сьюзан, и, повернувшись кругом, предложила: — посмотрите.
Взволнованно я раздвинула в стороны края шелкового чехла на затылке девушки. Там, под ее волосами, на стальной плотно прилегавший к шее полосе, виднелся маленький, но наверняка крепкий замок. Я увидела узкую замочную скважину, настолько узкую, что ключ наверняка был совсем крошечным.
— И у Тебя нет ключа? — спросила я.
— Нет, Госпожа, — она снова засмеялась. — Конечно же, нет.
— Но это значит, — сделала я логичный вывод, — что лично у тебя, не никакой возможности избавиться от этого ошейника?
— Нет, Госпожа, — кивнула Сьюзан. — Совершенно никакой возможности.
Я задрожала от осознания сказанного.
— Я могу задать Тебе интимный вопрос, Сьюзан? — осторожно спросила я.
— Конечно, Госпожа.
— Ты — девственница?
— Нет, Госпожа, — усмехнулась она. — Я уже давно открыта мужчинами для их удовольствий.
— Открыта? — шепотом переспросила я.
— Да, Госпожа.
— Для их удовольствий?
— Да, Госпожа, — кивнула Сьюзан.
— Ты называешь меня Госпожой. Почему?
— Но это общепринятое обращение, которым девушки, такие как я, обращаются ко всем свободным женщинам, — объяснила она.
— И что же Ты за девушка? — спросила я, уже догадываясь, каким может быть ее ответ.
— Хорошая девушка, я надеюсь, Госпожа, — ушла Сьюзан от прямого ответа. — Я попытаюсь хорошо служить Вам.
— Ты рабыня? — дрожащим шепотом уточнила я.
— Да, Госпожа, — признала она.
Я отстранилась от нее. Одно дело догадываться, и совсем другое, услышать подтверждение своих мыслей. Я попыталась сопротивляться этому пониманию. Я говорила себе, что этого не может быть, что этого не должно быть. И все же, только это бесспорно объясняло такие вещи как одежда девушки, клеймо на ее бедре и ошейник на ее горле.
— Я — рабыня Лигурия, первого министра города Корцирус, — объявила она, и, сдвинув шелковый чехол с ошейника, ощупывая подушечками пальцев гладкую поверхность металла, нашла и показала мне некие символы выгравированные не ошейнике.
Я смогла рассмотреть, что это какие-то слова, но прочитать надпись не смогла. Буквы были мне совершенно не знакомы.
— Эта информация записана здесь, — объяснила девушка.
— Я поняла, — тяжело сглотнув, с дрожью в голосе проговорила я, наблюдая, как Сьюзан сдвинула чехол ошейника на место, прикрывая им прочный металл.
— Меня купили почти два года назад в рабских загонах Сафроникуса с Коса, — сказала она.
— А для чего нужен этот чехол? — спросила я. — Чтобы спрятать ошейник?
— Нет, Госпожа, — усмехнулась она. — Его не спрячешь. Присутствие ошейника внутри чехла достаточно очевидно.
— Да, — согласилась я с рабыней, — Я понимаю.
Девушка, молча, улыбнулась.
— Желтый чехол прекрасно сочетается с желтым цветом пояса, — заметила я, — и с желтыми цветами на тунике.
— Да, Госпожа, — кивнула девушка.
Теперь-то я разглядела, что этот чехол служил скорее неким аксессуаром, возможно, служащим для завершения всего ансамбля. Это был своего рода завершающий мазок к внешности рабыни.
— Пояс подвязывает ткань, Госпожа, — пояснила Сьюзан, поворачиваясь передо мной. — А еще он может использоваться для того, чтобы связать или привязать меня, или даже для порки, если конечно скрутить его в жгут.
— Понятно, — кивнула я, рассматривая еще одну часть ансамбля рабыни.
— А эти цветы, — обратила мое внимание девушка, — называются талендеры. Это — красивые цветы. Они часто ассоциируются с любовью.
— Они действительно очень прелестны, — согласилась я.
— Некоторые свободные женщины не одобряют того, что рабыням позволяют носить талендеры, — вздохнула она, — или одевают их в такую одежду как у меня, украшенную этими цветами. И все же они не являются необычным мотивом в одеяниях рабынь, по видимому владельцам нравиться видеть своих невольниц в подобных предметах одежды.
— Почему же свободные женщины возражают против этого? — удивилась я.
— Они полагают, что рабыня ничего не может знать о любви, поскольку она должна любить любого, кого бы ей не приказали.
— Ох, — сглотнула я.
— Но я была и свободной, и рабыней, и, простите меня, Госпожа, но я уверена, что только рабыня, уязвимая и беспомощная, может действительно знать, что такое любовь, — уверенно заявила Сьюзан.
— Вы должны любить по команде? — испуганно спросила а.
— Мы должны делать все, что нам приказывают, — пожала она плечами. — Мы — рабыни.
Я задрожала, представив себе, каково это быть беспомощной рабыней.
— Но конечно, мы можем надеяться, — добавила рабыня, — что мы попадем во власть истинных хозяев.
— Это когда-нибудь происходит? — поинтересовалась я у нее.
— Часто, Госпожа, — улыбнулась Сьюзан.
— Часто? — переспросила я.
— Здесь нет недостатка в настоящих мужчинах, — усмехнулась она.
Я задумалась о том, что же это оказалось за место, в которое я попала, если в нем нет недостатка в настоящих мужчинах. Я не думаю, что за всю мою жизнь, до настоящего времени, я когда-либо встречала человека, про которого могла бы сказать, что он настоящий Мужчина и истинный Хозяин. Самыми близкими к этому определению, как мне кажется, были те люди, с которыми я столкнулась непосредственно, перед тем как оказаться в этом месте, те самые, кто рассматривали меня, как если бы я была для них ничем, я потом пристегнули меня ремнями внутри железного ящика. В их присутствие я чувствовала себя настолько слабой, что испытывала острое желание не просто отдаться им, а упрашивать их взять меня, использовать меня для своего удовольствия. У меня даже промелькнула ужасающая мысль, что, возможно, я существовала для таких мужчин.
— Как унизительно и оскорбительно быть рабыней! — воскликнула я.
— Да, Госпожа, — согласилась со мной девушка, опустив свою голову.
Но мне показалось, что при этом она улыбнулась. Я заподозрила, что она, пряча улыбку, сказала мне то, что мне хотелось услышать, то, что я ожидала слышать.
— Рабство противозаконно! — добавила я громко.
— Только не здесь, Госпожа, — спокойно ответила она.
Я отскочила назад, удивленно глядя на Сьюзан, которая меж тем продолжила:
— Там, откуда Госпожа происходит, не является незаконным иметь в собственности домашних животных, не так ли? — спросила девушка.
— Нет, — ответила я. — Конечно, нет.
— То же самое и здесь. И рабы рассматриваются как домашние животные, — огорошила она меня.
— Так Ты — домашнее животное? По закону? — поразилась я.
— Да, — кивнула она.
— Но это же ужасно! — крикнула я.
— Но ведь биологически, — усмехнулась Сьюзан, — мы — все животные. А значит, в известном смысле, мы все можем принадлежать. Таким образом, вопрос лишь в том, кто из этих животных владеет, а кто принадлежит, кто согласно закону, если можно так выразиться, рассматриваются как люди, а кто — нет. Первые — это граждане или люди, а последние являются рабами, или домашними животными.
— Это же неправильно, владеть людьми, — не согласилась с ней я.
— А другими животными владеть правильно?
— Да, — кивнула я.
— Тогда, почему неправильно иметь в собственности людей?
— Я не знаю, — совсем запуталась я.
— Это будет непоследовательно, — заметила она, — если полагать, что есть только определенные виды животных, которые могут принадлежать, а есть те которые не могут быть чьей-то собственностью.
— Но люди отличаются от животных! — воскликнула я.
Девушка лишь пожала плечами в ответ на мое замечание и сказала:
— Тарск и верр также отличаются друг от друга, и что из того?
Я никогда не слышала о существовании упомянутых ею видов животных.
— Но ведь люди могут говорить и думать! — привела я еще один аргумент.
— А почему это должно иметь значение? — спросила Сьюзан. — Это всего лишь делает человека более ценной собственностью, чем тарск и верр.