— Там, откуда я происхожу, владеть людьми считается неправильным, но иметь в собственности других животных в порядке вещей.
— Если бы там, откуда Вы происходите, другие животные могли издавать законы, — усмехнулась она, — то возможно, это было бы неправильно владеть ими, зато стало бы нормой владеть людьми.
— Возможно! — сердито отозвалась я, не зная как опровергнуть подобное заявление рабыни.
— Простите меня, Госпожа, — вдруг попросила меня Сьюзан. — Я не хотела вызвать Вашего недовольства.
— И все же — это неправильно владеть людьми, — заявила я.
— Госпожа может доказать это?
— Нет! — рассердилась я.
— Тогда откуда Госпожа знает это?
— Это самоочевидно, — бросила я недовольно потому, что отлично понимала, что моя уверенность базировалась на том, что мне преподавали, и просто верила этому, не пытаясь подвергать сомнению.
— Если Вы ссылаетесь на самоочевидность Вашего утверждения, — сказала она, — то, пожалуй, скорее, будет самоочевидно как раз то, что владеть людьми не будет неправильным. В большинстве культур, традиций и цивилизаций, о которых я знаю, право владеть людьми никогда не подвергалось сомнению. Для них правильность института рабства была самоочевидна.
— Рабство неправильно потому, что оно может повлечь за собой боль и страдания, — попробовала я зайти с другой стороны.
— Работа, также, может повлечь за собой и боль и страдания. По вашему работа — это тоже неправильно? — спросила Сьюзан.
— Нет, — мотнула я головой, и она пожала плечами. — Возможно, рабство неправильно потому, что рабам оно не по душе.
— Многим людям, возможно, не по душе множество вещей, — отмахнулась она. — Но это же не делает эти вещи неправильными. Полагаю, подобный аргумент, чтобы рабы одобряли свое состояние, вообще никогда не расценивался как необходимое условие для оправдания рабства.
— Это верно, — вздохнула я.
— Что верно? — уточнила Сьюзан.
— Как кто-то мог бы одобрить рабство, — пояснила я, — или рассматривать его правильным, если он сам он не желал быть рабом?
— В некотором смысле, можно одобрять множество вещей, и признавать их законность, при этом, не желая быть вовлеченным в них лично. Скажем, можно одобрять медицину, но не желать становиться врачом. Можно одобрять математику, не будучи математиком и так далее.
— Конечно, — раздраженно согласилась я.
— Зато рабство можно оправдать различными путями, — заметила она. — Например, можно было бы оценить различные преимущества и последствия института рабства для общества, в котором рабство было бы органичным компонентом как лучшее чем то, в котором этого не существует. Это было бы его лучшим оправданием. Таким образом, человек мог бы одобрить рабство как институт, при этом не желая обязательно самому становиться рабом. С моральной точки зрения, он конечно, одобряя подобный институт, должен принять, по крайней мере, теоретический риск своего собственного порабощения. По-видимому, этот риск люди расценивают как часть цены, которую они готовы заплатить за выгоду от проживания в подобном типе общества, которое они сами, безусловно, расценивают как общество без альтернативы. Другим оправданием может стать то, что люди полагают, что порабощение является правильным и подходящим для одних, но не является таковым для других. Это утверждение предполагает, что не все люди одинаковы. С этой точки зрения человек одобряет рабство для тех, кто должен быть в рабстве, и относится неодобрительно, или же, по крайней мере, выражает сожаление в тех случаях, когда порабощен тот, кто рабом быть не должен. Он абсолютно последователен в этом, поскольку он полагает, что, если бы сам он оказался прирожденным рабом, то для него было бы правильнее оказаться в неволе. Это ему кажется несколько разумнее, категорического и необоснованного утверждения, что рабство является неправильным для любого индивидуума. На самом деле, многое зависело бы от натуры каждого отдельно взятого человека.
— Но рабство отрицает свободу! — закричала я.
— Кажется, что Ваше утверждение, предполагает желательность всеобщей свободы, — прищурилась она. — А это может оказаться весьма спорным.
— Возможно, — не стала я спорить.
— Намного ли больше счастья в обществе, в котором все свободны, чем в том, в котором некоторые несвободны? — спросила Сьюзан.
— Я не знаю, — честно призналась я, представив несчастные толпы людей, соперничающих друг с другом, вечно недовольных, враждебных ко всему и вся.
— Госпожа? — вывела меня из задумчивости рабыня.
— Я не знаю! — резко сказала я.
— Да, Госпожа.
— Рабство отрицает свободу! — отчаянно повторила я.
— Да, Госпожа.
— Оно отрицает свободу личности.
— Оно отрицает некоторые свободы одних, — поправила меня девушка, — зато предоставляет их другим, заставляя ценить свободу еще выше.
— Люди просто не могут принадлежать! — рассердилась я.
— Но я же принадлежу, — напомнила она, и я испуганно замолчала. — Мой хозяин — Лигурий из Корцируса.
— Рабство незаконно, — как-то неубедительно пробормотала я.
— Только не здесь, — сказала Сьюзан.
— Люди просто не могут принадлежать, — отчаянно и испуганно прошептала я.
— Я уверяю Вас, что здесь, фактически, вне вопросов законности или моральной уместности, или нехватки таковых, в настоящий момент одни люди принадлежат другим!
— Люди принадлежат фактически? — переспросила я.
— Да, — кивнула она. — Принадлежат, и полностью.
— Значит, здесь на самом деле существует рабство! В этом месте есть рабы.
— Да, — подтвердила девушка. — И вообще.
Снова я не поняла значение этого ее «вообще».
В который раз я отметила, что она говорила так, как если бы мы находились не на Земле, где угодно, только не на моей родной планете. От этой мысли мое сердце заколотилось быстрее, и я несознательно прижала руку к груди, как будто пытаясь удержать его на месте. Я испуганно водила взглядом по комнате, и не могла не отметить того, что она не походила ни на одно из жилищ в которых мне приходилось бывать до сего дня. Такой комнаты просто не могло быть ни в Англии, ни в Америке. Я понятия не имела, куда я попала. Я даже не представляла, на какой континенте я оказалась. Я посмотрела на девушку. Оказывается, все это время я находилась в присутствии рабыни, женщины, которая была чьей-то собственностью. Впрочем, она сама мне сообщила, что ее владелец некто Лигурий, житель этого города, который, как выяснилось, называется — Корцирус. Мой взгляд цеплялся то за зарешеченное окно, то за мягкую поверхность той большой, варварской кровати на которой я очнулась, то за цепь у ее основания, за железные кольца, установленные в разных местах, за плеть, свисавшую с крюка у двери, которую я не имела возможности запереть со своей стороны. Я снова с ужасом ощутила свою наготу и беззащитность.
— Сьюзан, — внезапно севшим голосом окликнула я девушку.
— Да, Госпожа, — с готовностью отозвалась она.
— А я — тоже рабыня? — задала я мучивший меня вопрос.
— Нет, Госпожа, — поспешила успокоить меня Сьюзан.
Я чуть не упала в обморок от наступившего облегчения. Мне даже на мгновение, показалось, что комната закружилась вокруг меня. Я была невыразимо рада узнать, что я не оказалась рабыней, но затем, внезапно и необъяснимо, я почувствовала совершенно необъяснимую тоску. В этот момент я неожиданно для самой себя поняла, что было что-то внутри меня, что хотело бы принадлежать. Я посмотрела на девушку, которая уже принадлежала мужчине. На мгновение, где-то в глубине души, я позавидовала ее ошейнику.
— Ты обманываешь меня! Несомненно, я — тоже рабыня! — сердито бросила я. — Посмотри на меня внимательно. Разве можно усомниться, что я — рабыня? На мне из одежды только браслет на ноге и духи
— Госпожа не заклеймена. На Госпоже нет ошейника, — напомнила Сьюзан.
— Я — рабыня, такая же, как и Ты, — с горечью в голосе прохрипела я.
А как еще я могла расценить такие вещи как решетка на окне и браслет на ноге? Или все же эти слова за меня произнесло то, что пряталось в моем сердце?
— Госпожа свободна, — настаивала девушка.
— Как я могу быть свободной? — спросила я у нее.
— Если Госпожа «несвободна», тогда, кто Ваш владелец? — поинтересовалась она.
— Я не знаю, — удивленно и испуганно ответила я.
Меня саму мучил вопрос, принадлежу ли я кому-либо и просто еще не знаю кому, или все еще впереди.
— Я знаю, что Госпожа свободна, — постаралась успокоить меня девушка.
— Откуда Ты это знаешь?
— Лигурий, мой владелец, сказал мне это, — объяснила она.
— Но я раздета, — развела я руками.
— Госпожа просто еще не оделась, — улыбнулась Сьюзан, и, подойдя к раздвижным дверцам у дальней стены комнаты, сместила их в стороны, продемонстрировав мне внутренности того, что очевидно было громадным и великолепным платяным шкафом.
Девушка сняла с плечиков, поднесла ко мне прекрасное, короткое, гладкое, мерцающее в приглушенном свете струившимся из зарешеченного окна, шелковое одеяние насыщенного желтого цвета, раскрывающееся спереди на манер халата. Держа перед собой на вытянутых руках, Сьюзан продемонстрировала его мне.
Я был потрясена этим зрелищем. Этот халатик показалось мне через чур, возбуждающим и чувственным.
— Неужели у Вас нет ничего попроще, поскромнее, чего-то менее женственного? — поинтересовалась я.
— Чего-то более мужского? — закончила мою мысль девушка, слегка улыбнувшись.
— Да, — неопределенно кивнула я.
В действительности, я не думал об этом точно в таком ключе, но, похоже, что неосознанно мне хотелось именно этого. Мне почему-то казалось, что так будет правильней.
— Госпожа хочет одеться как мужчина? — уточнила Сьюзан.
— Нет, — тут же отреклась я. — Я полагаю — нет. Нет, в самом деле, нет.
— Я, конечно, могу попытаться найти мужскую одежду для Госпожи, если она того пожелает, — предложила она.
— Нет, — отказалась я. — Не стоит.