йников. Похоже, именно так было принято держать рабынь в работорговых домах. При подходе свободных мужчин, в том числе и Гермидора и Друза, они немедленно опускались на колени, при этом, обычно с широко расставленными коленями, опираясь ягодицами на пятки, подняв головы, держа руки на бедрах, то есть, принимая положение, которое, как я уже знала было свойственно рабыням для удовольствия. Но иногда, вместо этого, они становились на колени, прижав ладони к полу, и опустив головы между рук.
Но было одно исключение из этого, достойное отдельного упоминания. Пройдя через несколько коридоров покрытых коврами, на верхнем этаже дома, и уже направляясь на более низкие уровни, пересекая еще один зал с покрытым каменной плиткой полом, мы приблизились к стройной, темноволосой девушке. Закованная в кандалы рабыня, стоя на четвереньках, с ведром воды, тряпкой и щеткой, натирала плитки пола.
Когда мы приблизились, она, как и некоторые рабыни до нее, повернулась в нашу сторону лицом, уперлась ладоням в пол, положила голову между ними. Но, как только мы к ней приблизились, она безрассудно подняла свою голову.
— Гермидор! — закричала она, внезапно. — Гермидор!
Мужчина остановился перед ней, в нескольких футах от нее, и мы вынуждены были остановиться вслед за ним.
— Разве Вы не помните меня? — отчаянно спросила он.
Цепи, что она носила, назывались рабочим сириком. Он напоминает обычный сирик, но верхняя цепь составляет приблизительно ярд в длину, предоставляя рукам рабыни, несколько большую свободу, чтобы она могла выполнять порученную работу.
Впрочем, как и обычный сирик, это — весьма привлекательно выглядящие цепи, и они прекрасно смотрятся на женщине.
— Дейдре! — закричала она, заливаясь слезами. — Дейдре! Два года назад в Аре мы жили в одном и том же доме!
Гермидор молча, стоял и безразлично смотрел на нее.
— Дейдре, — всхлипнула она.
— В тот момент когда Ты была порабощена, Ты прекратила быть «Дейдре», — напомнил он. — Как твое домашнее имя?
— О-о-о, не-е-ет, — прорыдала она. — Только не Вы! Вы, один среди всех этих людей! Вы единственный не должны были бы рассматривать меня, как рабыню! Вы не можете смотреть на меня, как на рабыню! Только не Вы. Это просто невозможно! Вы не могли бы относиться ко мне как к рабыне! Вы не могли этого сделать! Вы единственный такой, кто никогда не принудил бы меня к рабству! Единственный такой, кто никогда не смог бы поступить так со мной!
Подняв заплаканное, мокрое от слез лицо, она встретилась с ним взглядом, и ее нижняя губа вдруг задрожала.
— Рената — мое домашнее имя, Рената, — торопливо проговорила рабыня, расширившимися от страха глазами наблюдая, как Гермидор снимает со своей туники ремень.
То, что висело на ремне, он вручил Друзу Ренцию.
— Ты подняла свою голову из положения у пола прежде, чем свободные люди прошли мимо Тебя, Рената, — объявил он. — Кроме того, Ты обратились к свободному мужчине дважды по его имени. Также, Твоя речь была совершенно не почтительно. В ней не было вставлено в соответствующих пунктах, выражение «Господин». Ты упомянула себя, как если бы Ты могла все еще быть Дейдре. Такие искажения не разрешены рабыням. Дейдре ушла, и никогда не вернется. На ее месте теперь лишь рабыня, домашнее животное, которое должно носить ту рабскую кличку, которую любой из владельцев, захочет оставить ей. К тому же, когда был задан вопрос, по поводу твоего домашнего имени, Ты ответила недостаточно быстро. Ты поняла все, что я только что сказал, полностью и ясно, Рената?
Она пораженно посмотрела на него, полными слез глазами, в которых плескался просто животный ужас.
— Да, Господин! — пролепетала она, дрожащим голосом.
— На четвереньки, Рената, — скомандовал Гермидор.
— Да, Господин, — зарыдала рабыня, но это положение приняла быстро и безропотно.
— Возможно, Вам стоит пройти на несколько шагов дальше в зал, — тихим шепотом посоветовал мне Друз Ренций.
Испуганная тем, что вот-вот должно произойти в моем присутствии, автоматически переставляя мгновенно ставшие ватными ноги, я сделала несколько шагов вглубь зала, уговаривая себя не оборачиваться, не смотреть. Но, внезапно, я услышал свист начавшего свое падение ремня, и резкий, короткий звук удара по коже девушки, и ее истошный визг. Не выдержав, я обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть ее, лежащую на боку, сжавшуюся в комочек, окруженную раскинувшейся цепью, получающую последние несколько ударов. Она вызвала недовольство свободного мужчины. Она была рабыней. Конечно, она была наказана.
Гермидор, без суеты, забрал свое имущество у Друза и аккуратно разместил все это на своем ремне, после чего, все так же спокойно, опоясал им себя. Я была поражена, что один из тех о ком я подумала, как о каком-то книжном черве и неженке, оказывается, обладал таким бескомпромиссным достоинством и недюжинной силой. Эта женщина узнала об этом, к ее собственному горю, слишком поздно. Зато теперь она навсегда запомнит, что в его присутствии ей не будет позволено, даже минимальное отступление от правил ее неволи.
— Мне жаль, что я вынужден был прервать нашу экскурсию, — приносил он извинений у Друза Ренция.
— Все в порядке, — спокойно ответил Друз.
Избитая, закованная в цепи девушка валялась на животе в луже воды на каменном полу, уборку которого ей еще предстоит продолжить. Наконец поняв, что ударов больше не последует, она, подняв голову, пораженно и испуганно, уставилась на Гермидора. Боль, недоверие и ужас вот что было в ее глазах. Она была рабыней, вызвавшей его недовольство. В результате оказалась на полу под его ремнем.
А мы, тем временем продолжали свой путь.
— Господин, — послышался ее отчаянный вопль, — Я хочу Вас! Я хочу отдаться Вам! Пожалуйста, пошлите меня в Ваши покои! Я хочу ублажать Вас!
Гермидор даже не удосужился оглянуться назад.
Оглянулась я. В глазах девушки я прочитала, что теперь она знала, что была всего лишь беспомощной рабыней, и то, что она любила его.
Мы продвигали дальше вглубь работоргового дома Клиомена.
Мне стало интересно, что станет с Ренатой, есть ли у нее шанс оказаться в его комнате. Решение было за Гермидором. А она была бесправной и ничего не стоящей рабыней.
— Дом открывается для публики в десятом Ане, — предупредил Гермидор, — возможно, уже пора отвести Вас в кабинет Публия. Он хотел бы поприветствовать Вас прежде, чем Вы покинете его дом.
Десятый ан — это гореанский полдень.
— Превосходно, — обрадовался Друз Ренций, и мы начали выбираться наверх их пугающих нижних уровней рабских загонов.
До этого я не представляла всей сложности и огромности работоргового дома, а ведь этот дом был далеко не самым необычайно большим. Мы видели ванны и сад продаж, который также использовался для дрессировки. Мы прошли через различные области содержания рабов, начиная то шелковых, зарешеченных альковов для великолепных рабынь для удовольствии, мимо различных клеток и камер, более пригодных для женщин среднего ценового ряда, и заканчивая темницами, которые представляли собой зарешеченные грязные ямы, места, одна мысль о которых приводила рабынь с состояние благоговейного ужаса. Встречались и другие зоны хранения, также менявшиеся то хорошего к плохому, но бывшие не более, чем местом у кольца, вмурованного в стене или в полу. Нам продемонстрировали кухни, продуктовые кладовые, залы приема пищи, некоторые с простыми корытами или углублениями в полу, склады, комнаты охраны, кабинеты и архивы. Была здесь также прачечная и даже госпиталь. Ну и конечно комнаты чисто женского назначения, предназначенные для таких вещей, как обучение уходу за волосами, применению косметики и духов, маникюру и педикюру, умению правильно одеваться и раздеваться. Были даже комнаты, где неумелые женщины, обычно бывшие члены высших каст, могли бы быть обучены таким непритязательным занятиям, которые будут теперь от них ожидаться, как подходящие для рабынь, как уборка, готовка и шитье. В отдельные области дома, однако, меня не пустили, по-видимому, потому что я все же была свободной женщиной. Мне не показали такие помещения, как загоны для самых низких рабов, камеру клеймения, комнату наказаний, и те комнаты, в которых девушкам преподавали поцелуй и ласки, и движения любви.
— Я буду хорошей! Я буду послушной! — услышала я, отчаянные крики девушки, из внутренностей низкого, стального параллелепипеда, лежавшего несколько в стороне от прохода, по-видимому, что не затруднять проход по коридору. Я замерла, пораженная увиденным. Мне голову не могло прийти, что женщину могла поместиться внутри такого маленького ящика. На самом деле, в полутьме слабо освещенного слабой лампой коридора, я и не заметила бы этот ящик, если бы не голос доносившийся оттуда. Стальной, закрытый сверху крышкой, ящик был приблизительно четыре фута в длину и три фута в ширину и высотой, возможно, не более полутора! В крышке, с каждой стороны, виднелись круги, диаметром около пяти дюймов, состоящие из отверстий размером не больше мелкой монетки. Контейнер оказался закрыт двумя плоскими стальными задвижками, перпендикулярными продольной оси ящика, которые были еще и заперты на висячий замок.
— Я буду покорной! — рыдала девушка, запертая внутри.
— Это — рабский ящик, — небрежно бросил мне Гермидор.
— Я прошу позволить мне служить Господам! — поняв, что не одна отчаянно закричала рабыня, запертая в ящике.
— Наверное, она очень миниатюрная женщина, — испуганно заметила я, повернувшись к Друзу Ренцию.
— Она — та, кто прежде была Леди Таис Фарнациум, — пояснил Гермидор. — Теперь ее домашнее имя — Диди. Насколько мне не изменяет память, она рабыня вполне нормального размера.
— Но ящик настолько мал, — удивленно воскликнула я.
— Так и задумано, чтобы он был маленьким, — вступил в разговор Друз.
— Но у нее же, наверняка свело судорогами все тело, она, же там совсем беспомощна, — возмутилась я.
— Именно в этом одно из его назначений, — кивнул тот.