— Но он так мал! — прошептала я дрожащим голосом.
— Ну, на самом деле, не такой уж он и маленький, — заметил телохранитель.
Я удивленно посмотрела на него.
— Например, для Вас он был бы достаточно большим, — отметил он.
— Я буду повиноваться с любовью и с полным совершенством, Господа, — сквозь спазмы рыданий прокричала женщина из ящика. — Умоляю всего лишь о том, чтобы мне позволили полностью и в совершенстве ублажить моих Господ!
— Пойдемте, здесь нет ничего интересного, — предложил Гермидор, и мы снова, последовали за ним.
— Я прошу позволить мне служить Вам! — несся вслед, срывающийся женский голос из стального ящика. — Я умоляю разрешить мне ублажать Вас!
— А она почти готова покинуть ящик, — походя, отметил Гермидор.
— Позволь-ка мне взглянуть на твое разрешение на нее, — улыбаясь во весь рот, попросил Публий у моего телохранителя. — Понятно. Леди Лита. Симпатичненькое имя у Вас.
Я бы даже согласилась с ним. Это имя придумал Друз Ренций, чтобы скрыть настоящее.
Он улыбнулся мне, как если бы удивлен этим именем, и я не могла понять, что он скрывает за своей улыбкой.
— Это ведь не настоящее ее имя, не так ли? — уточнил Публий, повернувшись к Друзу Ренцию.
— Конечно, нет, — усмехнулся Друз Ренций.
— Несомненно, в тех кругах, в которых Вы вращаетесь, Леди Лита, — снова уставился на меня Публий, — для Ваших друзей будет шокирующей новостью, если они узнают, что Вы прогуливаетесь полуголой и в рабских наручниках по дому работорговца.
Я возмущенно смотрела мимо него, не желая отвечать на такое обидное замечание.
— Вероятно, это был бы настоящий скандал, — предположил он, — и отличный повод для сплетен.
Я, хотя и закованная в наручники, по-прежнему надменно, смотрела поверх его головы.
— Вот здесь, Леди Лита, — заявил он, беря меня за плечо и вталкивая меня в колонну солнечного света, падавшего из высокого зарешеченного окна, — постойте здесь, на свету. Так я смогу получше рассмотреть.
Я замерла, и мужчины отступив на пару шагов, принялись внимательно изучать меня.
— Она очень привлекательна, — отметил Публий. — И имя Лита отлично к ней подойдет.
— Я тоже так думаю, — кивнул Друз Ренций.
Выпрямившись, я стояла в лучах света, под внимательными оценивающими взглядами мужчин. Я опасалась, что Публий, подводя меня в сюда, мог бы захотеть не только осмотреть, но и ощупать меня. И я бы даже не смогла бы сопротивляться этому, будучи одета в таком коротком платьице, без какого бы то ни было нижнего белья в придачу, и с беспомощно скованными за спиной руками. Но работорговец воздержался от подобного шага. Сделай он это и, конечно, все свидетельства моего возбуждения оскорбительные и смущающие для меня, стали бы слишком очевидными для него. Мне оставалось только надеяться, что моя нужда пока еще не была, так или иначе, заметна по внешним признакам и по моему поведению, возможно, через отклики тела. А еще я надеялась, что они, свидетельства моих потребностей не начали пахнуть.
— Встаньте на колени, Леди Лита, прямо там, на свету, — велел Публий.
Я, не став спорить, опасаясь, что меня просто заставят сделать это силой, опустилась на колени посреди пятна света. Но колени я плотно сжала. Сейчас же меня переполнили чувства смущения и испуга. Я стояла на коленях перед мужчинами.
— Ты, правда, уверен, что она свободна? — спросил Публий.
— Да, — ответил ему Друз Ренций.
— Занятно, — протянул Публий, и медленно двинулся по кругу в центре которого находилась коленопреклоненная я.
Работорговец не приближаясь, держась на расстоянии нескольких футов, внимательно, не отрывая глаз, осматривал и оценивал меня.
— Ты только посмотри на нее! — воскликнул он, наконец.
— Уже смотрел, и что? — спросил Друз.
— Внимательнее! — снова воскликнул работорговец.
— И что? — удивился мой телохранитель.
— Разве Ты не видишь?
— Чего?
— Она мягкая, женственная, она уже готовая рабыня! — заявил Публий.
— Могу Тебя заверить, — улыбнулся Друз, — она далека от рабынь.
— А вот я так не думаю, — стоял на своем Публий. — Я просто уверен, что она — прирожденная рабыня, и осталось всего только приучить к ошейнику, провести надлежащую дрессировку, и мы получим великолепную рабыню!
Друз Ренций расхохотался. Запрокинув назад голову, он трясся от смеха над нелепостью этой мысли. Что до меня, то сама я не считала это настолько забавным.
— Кто-нибудь знает, что она здесь? — жестко спросил Публий.
— Нет, — ответил Друз.
— Тогда в чем дело? Почему мы до сих пор не поработили ее? — вполне себе серьезно поинтересовался Публий, глядя на моего телохранителя, а потом, повернувшись ко мне, рявкнул: — Нет, Леди Лита, не встает!
Услышав его предложение, я уже начала подниматься на ноги, дико дергая запястьями, пытаясь вырвать руки из стальных браслетов. Конечно, они не уступили моим усилиям. Не для того их сделали. Мне ничего не оставалось, кроме как вновь опуститься на колени, в центре светлого пятна на каменном полу.
— Это было бы не сложно, — уговаривал Публий. — Мы можем вывезти ее из города. Потом, в другом месте, когда она будет уже заклеймена, а на ее шее будет красоваться подходящий ошейник, и, следовательно, она станет полностью и бесповоротно рабыней. И вот тогда, когда она абсолютно законно будет в твоей власти, мы могли бы проверить еще раз действительно она так уж далека от рабынь.
— Эта женщина не рабыня, — осадил его Друз Ренций.
— Ставлю серебряный тарск на то, что я прав, — засмеялся Публий.
— Как там дела в Аре? — вдруг спросил Друз, переводя разговор в другое русло. — Я не был там уже очень долго.
— Я разолью пагу, — вздохнул Публий, несколько растроенно.
Затем мужчины выпивали, и говорили о мелочах, и практически не обращали внимания на меня, закованную в наручники и стоящую на коленях на полу. Один раз я внезапно заметила, что мои колени несколько раздвинулись, причем без всякого моего на то желания и участия. Я поскорее снова свела их вместе. Я надеялась, что никто не заметил моей оплошности. Я задавалась вопросом, не была ли я, в самом деле, рабыней. Публий и не собирался скрывать, что думает именно так, а он был работорговцем и в этих вопросах разбирался. К тому же, он готов был поставить серебряный тарск на свою правоту. Я посмотрела на Друза. Что-то во мне, казалось, кричало ему, «Ты потеряешь свой тарск, Друз Ренций. Она — рабыня»! Но я, торопливо выбросила эту ужасающую мысль из своей головы.
— Пожалуйста, Друз, — снова взмолилась я. — Мои руки скованы уже слишком долго. Я начинаю чувствовать себя совершенно беспомощной, почти как рабыня. Пожалуйста, освободи меня.
— Как только доберемся до комнаты, я освобожу Вас немедленно, — пообещал он.
Мне оставалось только покорно следовать за ним, по-прежнему в наручниках, пробираясь по узким улочкам к гостинице Лизиая.
Почему он не захотел освободить меня сейчас же? Почему он все еще держал меня с закованными за спиной руками, как простую рабыню? Разве он не заметил, что меня почти захлестнули странные эмоции? Неужели он еще не почувствовал моих страданий, и моей нужды? Мог ли он не увидеть, до какой степени я была возбуждена? Разве он все еще не видит тех затруднений, которые я испытывала, борясь сама собой?
До гостиницы Лизиая оставалось пройти всего ничего. И надо признать, что это волновало и возбуждало меня тем больше, чем ближе подходили мы к снятой там комнате, и тем больше меня это пугало и ужасало. Ведь там я останусь с Друзом Ренцием, с гореанским мужчиной, наедине. Что он может сделать со мной? А что делать мне в этой ситуации? Я чуть не застонала от волновавших меня предчувствий. Я хотела поскорее попасть в комнату, и я хотел броситься назад.
Во мне бушевали дикие эмоции. Ярость и негодование, доставшиеся мне от моего земного воспитания, остатки мужских ценностей, которые я там поощрялась поддерживать и демонстрировать, восставали против возродившихся на Горе, и прежде хорошо и глубоко спрятанных где-то в укромных закоулках моего сердца, в таких глубоких, что я едва смела о них догадываться, беспомощности, уязвимости и женственности. Сейчас эти земные чувства настораживали меня, организовывая, и почти пересиливая слабые еще ростки женской покорности. Но я не знала, что мне делать. Я не знала, как мне следует действовать.
— Я свободна, — мысленно кричала я сама себе. — Я свободна! Свободна!
Но я практически раздета, и мои руки были в наручниках за спиной. И каждый мой шаг, приближает меня к комнате!
Теперь уже мне хотелось вернуть то время, когда я еще не видела рабынь, и дом Клиомена. Я хотела бы никогда не знать, насколько красивы они, и как глубоко они находились во власти мужчин, и как покорно должны им повиноваться! Хотела бы я никогда не испытывать таких сильных чувств, во всей их неотразимости и глубине! Но теперь я узнала, что то чему меня учили в прежней моей жизни, оказалось ложно. Уж лучше было узнать и почувствовать это, чем жить и не чувствовать ничего. Я сама, увидев рабынь, оказалась всецело поглощена идеей, познакомиться с их жизнью поближе, для чего и уговорила Друза Ренция получить разрешение на посещение дома Клиомена. Даже притом, что, конечно же, я рабыней не была, мне открывшиеся эмоции, были в тысячи раз богаче всего, что я ощущала прежде. Я даже представить себе не могла, что такие основные, глубокие, огромные и реальные чувства существовали.
— А откуда Ты знаешь, что Ты не рабыня, Тиффани? — спросила я сама себя. — Почему Ты решила, что отличаешься от тех девушек? Ты уверена, что предположение Публия о том, что Ты рождена рабыней так уж ложно? Откуда такая уверенность в том, что Тебе не подойдет ошейник, что он не является органичной частью Тебя самой?
— Нет, — ответила я себе, почти презрительно, — Я свободна!
Но что-то пугающее внутри меня, казалось, саркастически засмеялось:
— Ты — рабыня, Тиффани, — сказало это. — И Ты знаешь, что Ты — рабыня. Так или иначе, но Ты знала это всегда, в твоем сердце, все эти годы.