Я надеялась, что к настоящему времени, они добравшись до этой улицы, должны были, потерять мой след.
— Сулы, турпахи, вангисы! — услышал я, женский голос, из-за корзин, где видимо, сидела торговка, привлекавшая внимание к своим товарам.
Я решила пробираться обратно на проспект Центральной башни, стараясь придерживаться оживленных улиц в надежде, что слины потеряют мой след, смешавшийся со столь многими запахами других людей.
Мне уже стало казаться, что опасность миновала, когда вдруг, с расстояния приблизительно двухсот ярдов, до меня донесся пронзительный, азартный визг одного из животных. Я испуганно обернулась и посмотрела вдоль бульвара Тэйбана. Слины и их загонщики, появились с запада, от улицы Венактикуса. Как улица Клайва очерчивает Рынок Тэйбан с севера, также и улица Венактикуса ограничивает его на юге. К моему ужасу, слины, повернули направо, на север по бульвару Тэйбана. Они приближались ко мне. На мгновение я замерла от удивления. Почему они не вышли на бульвар со стороны Клайва? Но тут меня осенило. Почувствовав слабость в коленях я вспомнила, как два дня назад сама повернула с Венактикуса на запад на Тэйбан. Значит, получилось так, что взяли мой след двухдневной давности. Я устремилась на запад, вдоль по улице Клайва. Через несколько минут я оказалась на перекрестке Клайва и Хермадиуса. Именно на этой улице, меньше ана назад, я впервые увидела преследователей.
Продолжив следовать на запад по улице Клайва еще немного, я свернула налево, на юг, на Изумрудную улицу. Эта улица, как и Хермадиуса, ведет к Площади Тарна. Но я не собиралась бежать на Площадь Тарна и прятаться в агентстве. С Изумрудной я повернула направо, и поспешила по улице Тарновых Ворот. Это — улица, соединяет западные ворота Ара, названные Тарновыми Воротами и Площадь Тарнов.
Добежав до западных ворот, я, слегка отдышавшись, встала на колени перед горожанином.
— Господин, — обратилась я к нему, — могу я сопровождать Вас за ворота?
— Нет, — отмахнулся он, даже не взглянув в мою сторону.
Вздохнув, я встала на ноги, и опасливо осмотревшись, приблизился к воротам. Сегодня охрана здесь казалась необычайно строгой. Фургоны осматривались вплоть до вскрытия крышек ящиков, разрезания мешков. Я заметила рабыню, которую вели с мешком на голове, так гвардейцы остановили ее хозяина, и несмотря на протесты, сдернули мешок и тщательно исследовали ее лицо. Лишь после этого подробного осмотра, возмущенному мужчине позволили надеть ей мешок обратно, и взяв поводок, продолжить свой путь. Я же пошла смело, и беспечно к воротам.
Прямо перед воротами я была остановлена, уткнувшись в пересеченные передо мной копья солдат.
— Простите меня, Господа, — сказала я, и склонив голову, быстро отступила назад, и повернувшись пошли прочь. Отойдя от ворот несколько ярдов, я остановилась и снова сквозь выступившие слезы посмотрела на них.
Наудачу я пробежала на север по «Дороге Вдоль Стены» несколько кварталов, затем повернула направо, на восток, чтобы постараться вернуться назад к Изумрудной. В тот раз я не заметила там признаков слинов или толпы зевак. Таким образом, я хотела пройти по своим следам назад. Я еще надеялась, что у меня получится запутать слинов. Идя на север по Изумрудной, я не могла не заметить, что как и всюду, она не была ни подметена, ни вымыта. Оказывается официальный запрет на уборку улиц, очевидно, не был ограничен одним районом. Как выяснилось, что им охвачен весь город и его окрестности.
Я был сбита с толку, смущена, перепугана и несчастна. Понятия не имела, удалось ли мне сбить слинов со следа или нет. Я не представляла, что мне делать. Я боялся возвращаться в агентство и опасалась не вернуться туда. Наверняка мои следы, были особенно многочисленными именно там.
Конечно, я всегда, покинув здание утром, возвращалась туда вечером. И если не возвращаться туда, то я просто не знала, куда я могла податься. Я не могла покинуть город, а оставаясь в его пределах, очевидно, что меня должен был бы задержать, если не слин, то любой свободный гражданин, а еще вероятнее стражники. Уверена, для них это сделать будет не трудно. Я выделялась в толпе. Моя рабская одежда и мой ошейник, который я не смогла бы удалить, ясно идентифицировали меня.
Действительно, как только на улицах стемнеет, я мгновенно перейду в разряд подозреваемых в попытке побега рабынь. Рабыням, за исключением монетных девок, рабынь-зазывал при пага-тавернах, вообще не разрешают находиться на улицах города после наступления темноты без сопровождения свободного мужчины. У меня не было ни обычной для таких рабынь одежды, ни колокольчика и копилки на цепи для шеи как у монетной девки, ни шелковой туники с рекламой ее таверны, как у девушки-зазывалы. О моем отсутствии в конуре, уже к полуночи — двадцатому часу гореанских суток сообщат куда следует, и утренняя стража будет приведена в готовность, чтобы начать мои поиски.
Да и как, мне выжить в городе? Конечно, я могла бы попытаться какое-то время жить, прося милостыню и добывая еду среди мусора, как это делают бродяжки — свободные женщины, иногда еще называемые самки уртов, но я, была в ошейнике, и никак не походила на одну из них. Самки уртов часто носят туники, почти столь же короткие, как и у рабынь. Это, предположительно, облегчает им бегство от городской стражи. Хотя сами гвардейцы обычно игнорируют их. Могут, конечно, иногда ради развлечения, поймать и связать одну из них, оставив в беспомощном состоянии, чтобы она не забывала, что может быть поймана в любой момент, если мужчины того пожелают.
У этих бродяжек — самок уртов есть свои банды и территории. У меня не было никаких сомнений, что они сразу опознают во мне рабыню, и связав, передадут стражникам, в надежде на некоторую, хотя бы и маленькую, премию. Будучи рабыней, не могла надеяться даже на их милосердие. Они ненавидели, и презирали таких как я. Даже стоя на столь низкой ступени, они были в тысячу раз выше меня. Они были свободными женщинами. Несколько раз год, особенно когда появлялись жалобы от горожан, или бродяжки начинали доставлять неприятностями, стражники проводили облавы, и, загнав многих из них в тупики, ловили и тащили к претору. Его приговор был почти неизменным — рабство.
Интересно, но стоит их заклеймить и надеть ошейник, и дать почувствовать их беспомощность перед мужской властью, и они становятся послушными, радостными и довольными. Возможно, потому они и стали вести такой образ жизни и одеваться в одежду как у рабынь, что смутно чувствовали, что где-то внутри них, возможно, очень глубоко в сердце, живет что-то, что умоляет мужчин взять их и сделать их своими рабынями. Они думали, что ненавидели мужчин, но фактически, они всего лишь просили взять их и бросить к своим ногам.
— Стоять, рабыня! — послышался резкий оклик. — Не оглядываться! К стене! Не так близко! Еще назад! Наклонись вперед, ладони на стену! Ноги широко. Еще шире!
Испуганная до потери сознания, я подчинилась мгновенно. Потом чья-то нога пнула мои ноги, вынуждая развести их еще шире.
Упираясь в стену руками, и с ногами, расставленными очень широко, я оказалась совершенно беспомощной и неловкой. Мой собственный вес держался на руках, упертых в стену. Попробуй я убрать руку от стены, я просто упала бы воткнувшись в нее головой. Из такого положения, столь неустойчивого и беспомощного, крайне трудно выпрямиться быстро и не потеряв равновесия. В этом положении я оказалась в полной власти того кто стоял позади меня.
— Ой! — вскрикнула я, почувствовав, как мужские руки стремительно пробежались по моему телу, обыскивая на предмет наличия оружия.
Безусловно, этот обыск не трудно было сделать, учитывая, что на мне лишь рабская туника.
— О-о-ой! — закричала я.
— А Ты не носишь железного пояса, — огласил он результат последней проверки.
— Нет, Господин.
— Ты можешь встать на колени, — разрешил мужчина.
Кое-как выпрямившись, мужчина не сделал даже попытки мне помочь, я повернулась к нему лицом, и опустилась на колени. Надо мной возвышался стражник.
— Ты кто? — спросил он.
— Тиффани, — ответила я, — рабыня, принадлежу компании Эмильянуса, что на площади Тарнов.
Я не осмелилась лгать ему. Что ему стоило проверить мой ошейник? Там была полная информация обо мне.
Стражник, присев передо мной, сгреб мои запястья правой рукой, сковав их не хуже наручников, а левой приподнял мне голову. Он все-таки решил проверить ошейник. Я не думала, что он это сделает, но теперь была особенно рада, что не попыталась солгать ему. Попробуй я солгать, то, скорее всего, попала бы в разряд подозрительных личностей, а с такими здесь разговор короткий, избить — в наручники — на привязь, в любой последовательности.
— Ты слишком далеко забралась от Площади Тарнов, — заметил он, выпрямившись, и снова нависая надо мной.
— Да, Господин.
— И что Ты здесь делаешь, да еще в одиночку? — спросил стражник, причем, весьма любезно.
— Гуляю, Господин, — ответила я, насколько могла искренне.
— На Тебе нет железного пояса, — сказал он.
— Да, Господин, — согласилась я, несколько удивленно.
— Ты сейчас в дальнем северном конце Изумрудной улицы, — объяснил он. — А на Хермадиуса или проспекте Центральной Башни.
— Я поняла, Господин.
— Советую Тебе избегать незнакомых улиц в этом районе, — предупредил он. — Я бы на твоем месте вообще возвратился на юг по Изумрудной. Эти места не подходят для прогулок симпатичных рабынь, особенно для тех на кого не надели железный пояс.
— Да, Господин, — сказала я. — Спасибо, Господин.
Солдат, как ни в чем, ни бывало, развернулся и покинул меня. А я поднялась на ноги. Он был весьма любезен со мной, полагая, что я была рабыней. Конечно, завтра если в его караулку поступит приказ на мои розыск и поимку, он, несомненно, вспомнит, что столкнулся в этом районе с рабыней по имени Тиффани, с короткими светлыми волосами и голубыми глазами.
Я с интересом и опаской заглянула в один из переулков. У некоторых из подобных, как впрочем, и у большинства улиц в гореанских городах вообще, даже не было каких-либо официальных названий. Люди находят дорогу зная район или спрашивая совета у тех, кто знает. Некоторые улицы известны по неофициальным описаниям, например: «улица, где кожевник Васкон держит свой магазин», «улица, где поэт Тэсьяс написал такое-то и такое-то стихотворение», «улица, где Вы можете найти дом генерала Хасдрона», «улица с тарсковым фонтаном», и так далее.