ем оборачивается, стреляет; я продолжаю стоять с улыбкой, застывшей на зубах.
Наконечник стрелы высекает искру из камня в ярде от моего левого башмака.
Я же говорю: правила понятны.
Его взгляд становится оценивающим, дважды расщепленная верхняя губа ползет, обнажая клыки. Хмыканье, похожее на одобрение, доносится от группы Черных Ножей в середине стаи. Он шагает в мою сторону, достает вторую стрелу. С семидесяти ярдов пускает ее. Стрела свистит рядом с правым ухом.
Мерзавец хорошо стреляет.
Бурчание Черных Ножей становится громче. В нем, кажется, звучит насмешка. Рожа лучника темнеет, он кричит мне: - Пагнаккид разлимнезз, пагтаккунни.
Знаете, мне не приходило в голову, что это сосуны могут не знать вестерлинга.
Он проходит еще десять ярдов, и в движениях уже нет ничего театрального. Вынимает стрелу и пускает без прицеливания, я хрипло вздыхаю, ноги подкашиваются, руки расходятся в стороны, я смотрю ему в глаза, что прямо за свистящей стрелой, правая рука мелькает, от бедра к лицу, и смыкается на обжигающем кожу ладони древке. Стальное острие нацелено мне прямо в глаз, но замирает в дюйме от него.
Не говорить по-наша? Без проблем. Вот то, что называют невербальными коммуникациями.
Я кручу стрелу в пальцах, будто палочку. Это помогает скрыть тремор от избытка адреналина. В Гартан-Холде учебные стрелы делались с мешочками песка вместо наконечников.
Ху.
Настоящие стрелы... это совершенно иной мир.
Ху.
Ну ладно.
Сейчас. Побольше невербальности -
Я балансирую стрелу острием вниз, на кончике пальца (мучительно и живо представляя, насколько глупо буду выглядеть, если не получится), чуть заметно дергаю плечами, думая "и хрен с ним", и отпускаю ее: позволяю стреле зависнуть в полете вниз, в стиле мультяшного Койота резко откидываюсь назад, посылая ногу горизонтальной аркой рубить древко. Оно трещит, ломаясь о голень.
Половинки вертятся и падают, звеня о камни. Пустынные цыплята, или как их там, взлетают с негодующим писком.
Глаза огриллонов следят за верчением обломков, а когда возвращаются ко мне, я широко развожу пустые руки...
И отвешиваю глубокий сценический поклон.
Жар, ноги заплетаются. Черт, как это выглядело?
Сейчас моя улыбка не фальшива. Я ощутил вкус. Запах заполз в нос, голова пылает. Вот как оно бывает. Здесь и сейчас.
Вот что значит быть Звездой.
Бывает ли что лучше?
Ха.
Если только...
Где же заслуженные аплодисменты?
Возможно, вот они: огриллон с расчетливой осторожностью - почти с откровенной неохотой - опускает лук и снимает колчан. То, как он хватает копье, прежде чем пойти на меня - словно хочет ощутить надежное, более увесистое древко, чтобы не упустить дятла смелости. То, как толстый сухой язык цвета сливы ходит по клыкам, как он не глядит мне в глаза...
Вполне сойдет за аплодисменты, смею думать.
Черные Ножи позади него начинают приближаться, сходя с гребня. Распределяются широкой аркой пехотной атаки, фланги выгибаются в сторону города.
Если Парень-с-Копьем не начнет драку прямо сейчас, они окружат холмик, на котором я стою. Это будет худо, звезда я или еще нет. Может, нужно было поручить эту часть Мараде.
Последняя схватка на холме в окружении огриллонов - возможно, ее идеал секса.
Когда Парень-с-Копьем поднимается на холмик, идея "лучше бы позвать Мараду" звучит все привлекательнее.
Он огромен.
Симуляции даже отдаленно не приготовили меня к размерам этого наглого урода. Вблизи, во плоти... это как завернуть за угол и врезаться в чудище, что по всей науке давно должно было вымереть.
Семь футов высоты. Четыре фута ширины. Морщинистая серо-зеленая шкура на бицепсах величиной с мою голову. Пожелтевшие на солнце клыки-бивни. Треклятые ногти...
Боевые когти длиной с меч. Остро заточенные.
Намазанные черным.
Это его копье, а скорее - как бы назвать? - пика, алебарда, восемь-девять футов в длину, наконечник шириной с мою ладонь, по сторонам крюки, чтобы стаскивать всадников. Или держать врага, не давая пользоваться боевыми когтями.
Не нужно было отдавать меч Стелтону. И нужно было надеть трахнутый доспех.
А особенно помнить, что я игрался с кубиком Приключения, принимая воспоминания Хаммета и Баранда, но сам никогда не дрался с огриллоном. Лучше бы подумать, как это пережить, я же воображал, каким крутым покажусь, стоя здесь с одним хреновым ножом в рукаве...
И... самое главное...
Мне точно, точно нужно было отлить, прежде чем взбираться сюда.
Мокрые штаны испортят все представление "Стань Звездой". Как я полагаю.
Когда Парень-с-Копьем оказывается в десятке футов, его грудь вздувается, шея набухает и он издает зверский рев, от которого каждый волосок моего тела встает дыбом. Встряхивает копьем, целя мне в живот, начинает дергать бедрами и тихо рычать, и я его понимаю.
Он обещает вспороть мне брюхо и трахнуть в рану.
Хмм. Как вам такое? Мне сразу становится легче.
Ведь если бы он реально считал, что сможет, уже орошал бы мне кишки, вместо того чтобы прыгать с копьем, словно слабоумный мим.
Я чувствую себя не просто "легче". Чувствую себя невероятно. Все проблемы жизни просто... испарились. Карьера. Пытки. Смерть. Отец. Всё это.
Все и каждая. Единственная моя проблема - как прожить еще двадцать секунд. А это не проблема. Это пустяки.
Ни один огриллон еще не бился со мной.
Я дергаюсь вперед, он отшатывается, и я громко смеюсь.
- Начнем, Фидо. [3] - Я маню его пустыми руками. - Пусть заиграет гребаный оркестр.
Он делает пробный выпад. Я отступаю. Он целит в голову, я пригибаюсь. Его глаза круглые как тарелки и желтые как моча, и готов поставить в заклад левый орешек, что не наблюдай за нами весь его поганый род, он уже сбежал бы, брызгая коричневым на каждом шагу.
Грудь гориллы вздымается, словно он не может вдохнуть...
А потом он встряхивает бивнями, голова ровнее садится на плечи. Мышцы вздуваются на костяном выступе, венчающем голову. Он рычит нечто совсем не похожее на слова.
Вернул присутствие духа.
Огриллон начинает кружить: три с лишним сотни фунтов разумного хищника, выследившего добычу. Наконечник неспешно чертит ленивые петли, целясь в бесконечность.
Идиоты, претендующие на знание боевых искусств, иногда несут чушь типа "при прочих равных, преимущество в более длинном клинке" или "при прочих равных, побеждает ударивший первым". Лично я предпочитаю такое: "при прочих равных большой человек побьет маленького".
Знаете, что делает их идиотами? Погодите. Сейчас покажу.
Он наконец решился: кряхтит как носорог и делает полный выпад, целя копьищем мне в пах, в крестец. Я отбиваю древко в сторону, раздается лязг, а его глаза расширяются, видя выскочивший из рукава клинок.
Прежде чем он получает малейший шанс додуматься, что произошло, я прокручиваюсь к нему вдоль древка, левая рука хватается за нижний бивень, тогда как правая перехватывает нож, и когда он инстинктивно дергается, освобождая бивень, это самое движение открывает передо мной загривок. Вот куда я вонзаю нож.
В клинке лишь семь дюймов. Острие даже не показывается из пасти.
Поняли?
"Прочих равных" не бывает.
Его тело содрогается: единый великаний спазм, вырывающий нож из моей руки и заставляющий его самого пасть, будто поражен молнией. Голова трескается затылком о почву. Челюсти раззявлены, являя добавочный язык, окровавленную сталь.
Желтые глаза вцепляются в мои со скорбным собачьим недоумением, словно мы заключили сделку, словно мы начали общий бизнес с условием, что я помру, а он будет жить, и теперь он не может понять, как я его обдурил. Щенячье удивление плещется в глазницах, пока поднятая дергающимися ногами пыль не покрывает их, удаляя иллюзию жизни.
Вау.
Точно: вау!
Раздери меня, если мне реально не нужно отлить.
Я озираюсь. Черные Ножи повсюду. Стоят. Пялятся. Безмолвные, словно деревья.
Это так же здорово, как трахаться голым у всех на виду. Как убивать.
Ага.
Точно: ага!
А теперь выход на бис.
- Видите меня, сосунки? - Десять лет ки-йя дали мне голос, способный проминать стальные доспехи. - Кто-то не ВИДЕЛ, что здесь произошло? Кому-то нужно ОБЪЯСНЯТЬ?
Они стоят. Смотрят. Шепотки становятся бурчанием, а бурчание тихим громом.
- Это... - Я провожу рукой, чуть обернувшись назад, к вертикальному городу, - МОЕ. Проваливайте к любым чертям, но не ходите СЮДА.
Некая перемена веса, общее шевеление, будто в лесу пред бурей. Не могу сказать, что дела здесь закончены.
- Для вас здесь будет АД! ВЫ СЛЫШИТЕ? ПОНИМАЕТЕ? Здесь вас ждет БОЛЬ. Ждет СМЕРТЬ!
Я указываю на труп Парня-с-Копьем. - Он умер ЛЕГКО. Вы будете умирать ТЯЖЕЛО. Будете умирать ВОПЯ. Ваши сучки ЗАВОЮТ. Ваши щенки будут ГОЛОДАТЬ.
- Я заставлю вас СОЖРАТЬ СОБСТВЕННОЕ БУДУЩЕЕ!
Однако они лишь заколебались. Громоподобное бурчание обретает ритм: растет и опадает, и снова растет, словно прибой перед тайфуном в разгар прилива.
А поняли они хоть одно слово из всего сказанного?
Я смотрю в мертвые глаза в пыли у ног, думаю о хищных охотниках, сбивающихся в стаи...
И начинаю хихикать. Я вроде бы пометил территорию. Верно?
И тогда, прежде чем повернуться спиной к массе воинов рода Черных Ножей, прежде чем пройти бесконечные тридцать ярдов до засады в развалинах ворот, даже прежде чем задуматься: сколько ударов этого говенного тайфуна выдержу я и все мы... я развязываю веревочку, приспускаю штаны и вытягиваю член.
Мочусь на труп Парня-с-Копьем.
Ааах, дерьмо. Сукин сын.
Сначала надо было подобрать нож.
Благочестивый Лорд
Свет нащупал меня на чем-то мягком, но с узлами под боком и под головой: может быть, это был фигурный диван.
Я понял, что способен открыть глаза.
Тупой взгляд уперся в штукатуренный потолок, не так давно окрашенный в оттенки слоновой кости, и кто-то обхаживал его перьевой щеткой каждый день: в глубоких вырезах барельефов не было и намека на пыль. Пауки, должно быть, помирают здесь от одиночества.