Удар ставит его на колени, глаза пусты, смотрят на разбитую скулу; тот, что был в ногах Стелтона, успевает поднять голову, как раз чтобы поймать удар сверху, промеж глаз. Точный, словно на бойне. Боек оставляет на черепе дыру размером в кулак, глаза выпучиваются, он валится набок и, прежде чем туша падает на камни, я поворачиваюсь и угощаю первого шипом в затылок. Шип с маху разбивает кость, и я словно багром стаскиваю урода с груди Стелтона, с месива кишок и влажного черного песка.
Черные Ножи бьются и дергаются, пинаются и кряхтят, автономные нервные системы не хотят верить, что они уже мертвы, но вскоре это хук-хук-хуууууккк сменяется слабыми последними хрипами, и остаются лишь звуки сдавленных рыданий. Не знаю, Стелтона или моих.
Кольчуга сползла с лица. Руки еще связаны за спиной. Я падаю рядом на колени там, где был огриллон, бережно спускаю кольчугу на плечи.
Глаза крепко зажмурены, словно он боялся, что они выпадут, рот, подбородок и щеки в загустевшей крови. Он всхлипывает, будто тинейджер с разбитым сердцем. Я подвожу руку под голову и второй рукой глажу волосы и несу эту дерьмовую чушь "успокойся теперь все будет хорошо, все кончилось и все окей", и дерьмовая чушь не кажется ему чушью, дыхание выравнивается, и вскоре он решается открыть глаза. - Кто..?
- Это Кейн, Стелтон.
- К-Кейн? Я... мне больно. Больно, Кейн.
- Да, знаю. - Дерьмо. Лучше бы он умер сейчас. Еще лучше - двадцать минут назад. Дерьмо. - Шш. Тише. Пойдем.
- Не так... бывало и похуже. Не так плохо. Боль. - Голос спутанный, шаткий. - Словно... словно переел... несвежего. И всё. Кейн?
Я сказал бы ему поберечь силы но, знаете ли, зачем? - Ага.
- Есть... вода? Жажда. Ммм, настоящая жажда.
И у меня. Не помню, что случилось с флягами. - Ага. Да, сейчас. Принесу воды. Минутку.
- Не так должно было быть...
Слезы текут из уголков глаз, по вискам. - Просто рр... работа. Немного... поохранять. И найти работу получше. Никто не сказал, что будет так. Не так... не так должно было окончиться...
- Ага. - Я опускаю его голову на заметенный песком камень. Луна светит за плечом. - Я бы все переделал, если бы мог.
- Я, эх... я.. аххх, дрянь. - Спина выгибается. - Не могу... даже сесть ...
Да уж, не когда твои внутренности выгрызены.
- Знаю. Даже не пробуй.
- Ты можешь... помоги увидеть...
- Тебе не захочется.
- Реально плохо? Не вижу. Так и есть? Реально плохо.
- Поверь.
Встаю и подбираю молот. Он весит примерно тонну; приходится опустить на плечо, от тяжести подгибаются ноги. Я уже убивал людей. Но никогда тех, кто был настоящим. Хорошего человека. Приятного.
Человека, которого я хотел бы заиметь в друзья.
- Да уж. Да, хорошо. Кейн.. не надо... не...
- Лучше так. Быстро.
- Нет. Нет, нет, не так. Я просто... - Свежие слезы прочерчивают новые дорожки. - Никому не говори, ладно?
- Не говорить..?
Нагой, испытующий взгляд умоляет поклясться. - Не говори, что я ушел как... как слабак. Скажи, я... умер в бою. Скажи им. Ладно?
Словно тут есть кто-то, кто вообще помнит о нем. Догадываюсь, что не в том дело.
- Ага. - Я перехватываю молот. Руки дрожат. Ладони исходят потом в перчатках. - Готов?
- Должно быть так... нет ли другого... пути... Марада или Преторнио или...
- Нет. Только я. А я не понимаю в Исцелении. - Показываю ему молот. - Вот в чем понимаю.
Глаза впиваются в меня. - Не говори им, что я ушел как слабак.
- Ты им не был.
Молот взлетает над головой и я опускаю его, словно это топор, а голова - бревно, раздается хруст и хлюпанье и знаете, в конце я сказал ему правду. Он не ушел как слабак.
Даже глаза не закрыл.
Покрепче меня...
Вот что подпалило свечку, вставленную мне в зад. Я выбираюсь к бывшему окну.
Откат подламывает колени, бросает на подоконник. Вываливаюсь прямо у груды тел, забиваюсь в уголок. Я могу лишь сидеть и дрожать.
Потому что гляжу в будущее. То, что осталось.
Здесь. Сейчас.
Сражаться с ними бесполезно. Крысиной жопки не дам за чушь о последней героической схватке, которую так успешно продавал другим. Во рту звучало красиво, но по сути собачье дерьмо. Его я и вкусил сейчас.
Адова куча времени осознать, что я не герой.
Лишь одно я еще могу для них сделать. Лишь одно. Для людей, которых подбил умереть некрасиво. Надеюсь, со следующим будет легче. Нет, не будет.
Дерьмо, сам не знаю. Легко ли убивать друзей?
А если будет легко? Чем я стану?
Ха.
Догадываюсь, что вскоре пойму.
Наполовину годный
Во мне не осталось ясных воспоминаний о ритуале Вложения, что, наверное, к лучшему. Как бывает почти со всем хриллианским - если зайти дальше клевых доспехов и красивых белых зданий, и чепухи насчет "защищать-невинных-и-быть-добрыми-к-пейзанам" - я припоминаю откровенные мерзости.
Все происходило под Взором Хрила, отчего воспоминания спаялись в кровавый ком, но там было разрывание плоти голыми пальцами, ее или моей, или обоюдно, и досыта драгоценных телесных флюидов, а в некотором пункте, вполне уверен, моя рука побывала внутри ее грудной клетки.
Когда пальцы мои обнимали бьющееся сердце.
Поняли, о каких мерзостях я болтаю?
А может, то была ее рука и мое сердце. Говорю же, мало что помню. Чья-то рука у чьего-то сердца. Хриллианцы умеют налагать руки на всякого встречного. Проникновение плоти и прочее дерьмо. Всему виной Его проклятое Исцеление. Если замести последствия в угол, люди становятся реально странными, вот срань.
Иные говорят, со мною то же самое. Винт им в дупу. Многие не пережили моих последствий.
Как бы то ни было, я вышел оттуда с метафорическим Святым Препуцием в правом кулаке, не самой приятной для переноски штукой.
Но я был чертовски серьезно настроен оправдать доверие.
Обогнув последний поворот спирали и нырнув в Лавидхерриксий, стирая с кожи похожие на червяков нити крови и надеясь, что у чертяк где-то есть душ и можно будет выйти на люди в достойном виде, я не сразу заметил, что бормотание бриза превратилось в бормотание голосов. А затем голоса начали произносить различимые слова.
- ... это, мой Лорд, есть вопрос, который нужно возложить под пристальный Взор Владыки Отваги. В этом и есть мое полное и единственное намерение, и вы, мой Лорд, обнаруживаете на удивление слабую способность авторитетно возразить мне.
Я отчетливо слышал лязг зубастых липканских челюстей Маркхема. - Повторяю: вы не можете взойти. Вам надлежит уйти немедля. Это приказ.
- Любовь Нашего Владыки Отваги изгнала звон из ушей моих, мой Лорд. Я расслышал ваши слова с первого раза. И затем неоднократно. Чего не услышал я, это по какому праву вы пытаетесь встать между Рыцарем Хрила и Взором Бога и каким именно манером предлагаете подчинить мою особу сей нелепой тирании.
- Я Благочестивый Лорд на службе Поборника...
- О да, именно так, всякая нелепица о заемном авторитете. Верно. Но даже Она Сама может встать между Рыцарем и Взором Бога, лишь если сказанный Рыцарь сочтен Изменником, Трусом или Подлецом. Какое из сих обвинений бросите вы в лицо бедному, почти искалеченному Рыцарю, лишив малейшей надежды узреть Ответ? Ведь спор может быть решен между нами сейчас же, о мой Лорд Благочестивый и Так Далее. Конечно же, мы сможем, нужно лишь отступить туда, где не оскорбим...
- Повторяю. Вы не можете взойти. Вам надлежит уйти немедля.
Я мог вообразить выражение лица Маркхема. Я улыбался, поднимаясь по круговой лестнице вдоль узкого бассейна. Хотя узнал и второй голос.
- Что за незаконные, кощунственные требования - кто-то мог бы даже сказать "святотатственные", будь он более склонен судить и осуждать, нежели скромный я! Ваши обиняки по всем законам приемлемой логики привели бы Рыцаря более подозрительного по натуре к гаданиям, нет ли там, наверху, в Пурификапексе, чего-то такого, что вы не желаете ему явить. К спекуляциям о природе загадочного нечто и чем оно может оказаться.
- Да, Маркхем, скажите парню. - Я поднырнул под последний фонарь у выхода. - Чего же вы так не хотели ему явить?
В сырости с мясным душком стоял Маркхем, спокойный и бледный, как труп липканца. По доспехам катились струйки конденсированной влаги.
Одна из стоек держала на себе впечатляющий набор хриллианских отполированных лат, вроде бы изготовленных для медведя невысокого роста. С крючка в стене, на расстоянии руки от кучки моей одежды, свисали стеганая поддевка и брюки, и блеклые льняные подштанники. С другого - белый плащ.
Лицом к доспешному Лорду, голый словно в день нарождения, если не считать хреновой тучи волос, подбоченившись - белоснежная простынка покрывает широкую грудь и задние щеки, и похожие на два ствола ноги, но вполне откровенно выставляет впечатляющий набор шрамов, в числе коих сердитый красный узел на алой ленте вокруг бедра - стоял Тиркилд, Рыцарь Аэдхарр.
Тут челюсть достойной особы отпала, лицо быстро поменяло цвет, с ярко-красного к убийственной белизне.
- Как нога, говнодав?
Рот Тиркилда захлопнулся с треском столь звучным, что наверняка сломалась пара зубов. Он вдохнул, и еще раз, а когда наконец заговорил, голос был почти человеческим.
- Боль причиняет изрядную. Но после обнаружения вашей гнусной особы в священном месте, она жжет не сильнее свечки сравнительно с горящим домом.
- Спасибо. - Я обернулся к бледному стальному негодованию. Ах, это было лицо Маркхема. - Ангвасса желает, чтобы вы провели меня в Изолятор. Повидаться с Орбеком.
Его лицо даже не дрогнуло. - Путь назад вам уже знаком. Как только вы облачитесь...
- Через ту контору? - Я милостиво кивнул. - Ожидайте меня там.
Он казался одуревшим. Я пару раз махнул ему рукой - кыш!
Лицо Маркхема стало не просто красным, его было не отличить от здешних ряс. - Мне поручено лишь...
- Заткнитесь. - Как бы не разорвать ему аневризму. Вдруг ублюдок хлопнется прямо здесь? - Давайте, прогуляйтесь. Мне до тошноты надоели взгляды на мою задницу.