Практика длиной в жизнь держит меня недвижимым, глаза закрыты и дыхание ровное. Движения вообще кажутся дурной идеей; само дыхание зажигает в брюхе такой огонь, что я перестал бы дышать. Если бы умел. Под головой: округлое, плотное, но мягко-податливое, фигурное, теплое как плоть...
Это плоть. Я голый, лежу на чьих-то бедрах.
На ком-то без штанов.
Ух. Гмм.
- Знаю, ты очнулся.
Голос Марады, почти шепот. Рука, сильная и горячая и пахнущая рвотой и старым потом, гладит щеки. - Кейн? Любовь Хрила может исцелить оставшиеся раны, но ты должен молчать, понимаешь? Контролируй себя; я не смогу сделать это за тебя.
Я выдавливаю хриплым шепотом: - Контроль?
- Ты кричал.
- Ух. Это не... - Голос переходит в кашель, алые цветы покрывают ребра и голову. - Ох, гадость. Болит зверски.
Болит так сильно, что могу лишь смеяться. Смех делает еще хуже.
- Тише, Кейн. Не могу представить, близко ли они.
- Кто они? Я только хочу сказать: не так я представлял соединение наших тел.
Рука поднимается погладить мне волосы, голос тих и полон грусти. - Ты никогда не унимаешься?
Я открываю глаза и вижу лишь Мандельбротово множество цветных пятен [9]. Все равно что с закрытыми глазами. - Гм. Не могу видеть. Ничего не вижу, черт.
Дерьмо. Дерьмо дерьмо дерьмо. Ослеп? Весьма полезно для карьеры...
- Все хорошо, Кейн. Хорошо. Тут темно.
- Что случилось? Что творится... погоди. Помню...
Вертикальный город. Черные Ножи в пустошах. Засада... огриллоны вопят и горят... бой у ворот, бой на третьем ярусе... Рабебел.
Стелтон.
Дыши - дыши - ищи Контроль. Это всего лишь боль.
Ага, дерьмо, боль - лишь боль, ага, точно, гребаная боль. Трудно медитировать с осколками ребер, норовящими заползти в легкие.
- Что... хрр... что с твоими доспехами?
- Они так искорежены и пробиты, что нельзя носить. И... мне лучше без них. От чего они меня защитят?
Медленно, по кусочкам я выгоняю боль из тела. - Наша одежда?
- Любовь Хрила быстра; в темноте раны могут закрыться, оставив одежду внутри...
- Окей. Понял.
В жизни не осталось сока. Наконец голый наедине с Марадой, но слишком выдохся для чего бы то ни было.
Ха. Не совсем голый - шарящие руки находят влажную липкую тряпку вокруг живота, и еще вокруг правого бедра. Липкие, с крошками вроде сбежавшего подгорелого кофе, а местами сырые.
Свернувшаяся кровь. Много крови. Не могу нащупать сухие бинты. Под тряпкой на бедре торчит что-то острое и зазубренное, вроде обломка кости сквозь кожу - о да...
Помню, я обломал наконечник и бежал, оставив древко в ране. Порвана ли бедренная артерия - не знаю; если да, вытащить древко означает умереть через пару минут.
Кажется, так всё сломано к чертям. Что меня, почему-то, не заботит. Совсем не заботит.
Ха.
Если бы не богом клятая боль, было бы интересно.
-Значит, бинты можно будет снять, ха?
- Да. Любовь Хрила Исцелила перелом черепа, но Ему нужны мои руки для твоего живота и ноги, если ты не успеешь истечь кровью.
Дыши
И дыши...
- Должна спросить, Кейн, а ты должен ответить правдиво: ты хочешь Исцеления?
- Ты шутишь? - Сейчас я обменял бы яйца на треклятый аспирин. - Ага, - говорю я ей. - Да, хочу.
- Ибо ты должен понимать, что нам грозит. Я могу вынуть древко из ноги, и ... ты понимаешь. Истечь кровью - неплохой способ умереть.
Я уже делал этот выбор. - И оставить тебя одну? За какого гуся ты меня принимаешь?
- Сегодня я поняла, что не знаю. Поэтому спрашиваю.
Ух. Не готов к такому. - Где мы?
- Все еще в вертикальном городе. В глубокой палате. Наверное, это укрытие от штурма: одна дверь.
- Много нас? Кто еще здесь?
- Только мы. Ты и я.
- Ага, окей. Окей.
Несколько секунд размеренного дыхания. Понимаю, что не хочу спрашивать. Не важно, что я не любил их, а они меня. Приязнь уже ничего не значит. Если когда-либо значила.
- Преторнио?
- Строй носильщиков был, э, малоподвижным. Семеро мертвы. Остальные...
Она не хочет сказать "захвачены".
-Ага, угу.
- Стелтон?
Я понимаю, о чем она спрашивает. Не хочет знать, но должна узнать. не может остановиться - Ты... нашел его?
Может, ей нужно выговориться. Обсудить насущные дела.
- Он...
Может, она не из таких. Почему мне так трудно говорить? - Он мертв.
- Уверен.
- Ага. Реально уверен.
Он ждет объяснений.
Наконец: - Рабебел... Рабебел и, и... Ты сделал... я, э, видела вспышку....
- Ага.
Боль просачивается сквозь стену Контроля. Я вожусь, пытаясь найти положение, чтобы холодный пожар в животе не вызывал верчения в голове. Такового не находится. - Последний взрыв? Большой?
- Да.
Я пожимаю плечами, лежа на ее бедрах. - Это был Рабебел. Именно что последний.
Тишина. Чувствую ее дыхание.
- Он...
- В нем сидело три или четыре стрелы. Даже встать не мог.
Не думаю, что буду рассказывать, как он проклинал меня, лежа, истекая кровью в сухие сорняки. - Решил уйти чисто.
- Чисто. - Эхо совсем слабое: понимает. - Взрыв был... куски и ошметки тел... водопад огня... они дождем сыпались на нижние уровни. Никогда не видела ничего подобного.
Хочу сказать, что он ушел с салютом, но вряд ли она оценит шутку. - Среди тех ошметков были его собственные.
- Да. - Теплое мягкое тело подо мной колеблется от глубокого вздоха. - Можем пожалеть, что не были с ним.
- Весьма похоже. - Боль, словно рвота, ползет в глотку...
...вот говно... не нужно было думать о рвоте...
- Марада? - Голос стал низким. - Лучше уйди. Кажется, сейчас обгажусь.
- Ты уже. И не раз.
Наверное, это правда: спазм невообразимой боли в животе выводит на губы лишь тонкую кислую струйку.
- Кейн... - говорит она, и я затихаю. Голос ее тонкий, напряженный, сомневающийся, словно она хочет спросить и сама боится ответа. - Кейн, не могу найти... что с... с....
Да уж. Хотелось бы ответить неожиданной новостью. - Все плохо.
Дыхание прерывается. - Они взяли ее. Ты так думаешь. Они ее взяли и...
Слабый шепот, на волосок от молчания. - И она жива...
- Не знаю. Может быть. - Я беспомощно пожимаю плечами, лежа на бедрах. - Я искал ее, когда меня схватили.
- Кейн... ты рассказывал... что они делают с тавматургами...
Голос предает ее, дыхание стало сиплым; она сжимает меня сильнее: языком тела умоляет сказать, что я преувеличил, что выдумывал всякую чепуху, что это вранье и этого не случится с Тизаррой.
Но я не преувеличивал и это правда.
- Они могут не узнать. Она была с оружием. Если сражалась мечом и щитом - если не пользовалась магией - могли решить, что она прикрывала спину Рабебела.
Все, что я смог выжать.
Мокрое сопение. - Я была... я не... - Слышу, как она сглатывает. - Я не тебя искала.
Голос становится сильнее. Тихим, спокойным, но суровым. - Я искала ее. Ты попался случайно.
- Все хорошо, Марада. Я знаю. Все хорошо.
- Мы с ней... она моя партнерша, Кейн. Тебе не понять. Тебе не нужна... тебе никто не нужен...
Да, так я и сам себе твержу.
- Мы были вместе... всегда. Даже в школе. Марада и Тизарра. Мы команда. Половинки великого героя. Там мы представляли. Мы были вроде, ты знаешь, Фафхрд и Серый Мышелов женского рода.
Она не выдает ничего - я уже сам догадался. Но все же нужно быть осторожнее. - Марада...
- Драть их всех, - говорит она резко, непривычная к ругани: жалящая искренность человека, не любящего непристойности. - Драть всех и вся. Какое теперь дело? Если будет проблема, они это вырежут.
- Ага. Думаю, эти могут. - Закрываю глаза во тьме и открываю снова. - Кто еще? Ты знаешь?
- Не уверена. Тизарра и я... мы часто обсуждали это ночами. Пытаясь понять. Кесс, может быть. Думаю, и Стелтон... был. Думаю. Может быть.
Вау.
Зубчатый нож вгрызается в ребра: всякий, кто просмотрит последний кубик Стелтона, сможет видеть тот падающий молот. Сможет ощутить удар. Если бы мне не было суждено помереть тут - я тоже мог бы ощутить.
Вау.
- И ты, разумеется. Увидев тебя в услужении у Рабебела, мы поняли, что не одни.
- Почему "я, разумеется"?
- Потому что мы узнали тебя. По, гм, знаешь... по школе.
Святая срань. - Реально?
- О да. Мы всё знаем о тебе. Поступили, когда ты еще не окончил. Мы были... думаю, ты назвал бы нас фанатками. Твоими первыми фанатками.
Ха. Первыми и единственными.
- Я не... - Почему мне хочется извиняться? - Не помню вас.
- Пара девиц с первого курса? Зачем мы тебе? Ты был звездой кампуса - ты и твой дружок. Знаешь, эльф...
Да уж. Кодировка не позволит нам назвать его имя, но этого и не нужно. И, знаете, мысли о школе наполнили меня теплыми чувствами. Даже боль в животе чуть отступила. Я ненавижу это место, но люблю его вспоминать.
Разговор о там и тогда куда приятнее, чем дерьмовое здесь и сейчас.
- Мы всегда... мы типа думали, ты умер или еще что.
- Еще что?
Я ощущаю, как шевельнулись груди - это она пожимает плечами. - Все считали тебя большой звездой. То есть прошло, сколько? Шесть лет, семь? Мы думали, что ты станешь знаменитым.
- Ага, ну, жизнь не всегда идет по плану. Наверное, вы сами заметили.
Она вздыхает, неслышно, но я чувствую. - И... и твой друг. Он был таким одаренным. Лучшим в школе. Что случилось с ним?
Я пожимаю плечами. - Никто не знает. Скорее всего мертв. Не вернулся из... - Не могу произнести слово. - Так и не вернулся с, гмм, знаешь... с тренировки. Понимаешь?
- Быть лучшим... в этом не так уж много толка. Верно?
- Да, если лучший не означает "самый везучий". - Сказано легко, но холодное лезвие шевелится в кишках, напоминая, как я скучаю. Не то что это важно... сейчас. Если вы уважаете религию, уже подумали, что вскоре мы встретимся.