Сейчас ее руки обвивают меня с силой игривой анаконды. След потрясения в голосе. - Погоди... понимаю. То есть... этого ты и хотел. Всю ночь. Едва заметил их в пустоши. Твоя безумная смелость. Уверенность лунатика, такой вид... "порву всех". Твои речи. Как ты вышел один против Черных...
- Чертовски верно. Лучшая месть, что нам доступна. Схватываешь? Единственная. Говорят, будто лучшая месть - жить долго и счастливо. Умереть счастливо - месть не хуже.
Я касаюсь губами шеи возле уха и шепчу: - Мы заставим их пожалеть, что бросили нас. Заставим оплакивать деньги, которые они могли бы выжать из нас...
Скольжу губами вниз по длинному гладком горлу, и она поднимает подбородок, давая мне вкусить кожу над ключицей. - А для этого мы должны сражаться. Сражаться упорно. Как угодно. Даже когда Черные Ножи нас возьмут. Даже когда станут пытать. Нельзя уходить. Вот наша месть: заставим этих крохоборов, этих говнолизов оплакивать звезд, которыми мы стали бы.
- Да. - Ее руки сжимают меня еще крепче; лучше бы отпустила, а то я откинусь. - Да... вижу...
Теперь она становится милой и отстраняется, ладонь касается моей груди, одни мышцы и кости. - Кейн... ты правда сказал "мы"?
Крошечный шепоток, юный и потерянный, но еще верящий, что его найдут. - Ты правда думаешь... Ну, мы знали насчет тебя. Все считали, что ты будешь звездой. Но ты правда...
Шепот затихает, но я понимаю, о чем она. - Да. Абсолютно. Никаких сомнений.
- Реально?
Вздох надежды в голосе столь слаб, что разрывает мне сердце.
- Не лги мне, Кейн. Не теперь. Ты реально думаешь, я могу стать... стать звездой? Что мы смогли бы? Тизарра и я?
- Марада... - Если бы она понимала, как много таится в моих словах. - Ты уже звезда.
Рука вновь дрожит, и мое сердце с ней в такт. Лучше не останавливаться. Думаю, что не хочу снова начать сначала, с распоротого брюха. - Не скажу насчет Тизарры. Она, она... нервозная, понимаешь? Умная-разумная. Но ты - с первого раза я знал. Не знал, что ты в бизнесе, но я умею отличить настоящее. Ты уже звезда поярче, чем мне суждено стать.
- Реально? - Голос осекается. - Ты веришь?
Здесь, в безопасной темноте, слова лезут легко. - Точно. Кто я? Трущобный головорез с дерьмовыми привычками. Ты же... великолепна. До усрачки настоящая. Рыцарь в Сияющей Броне. Входишь в комнату, и люди забывают, о чем болтали. Ты сама естественность. Доверие и сила. Грация в движении. Ты заставляешь людей падать на колени и мечтать о твоем внимании.
Я беру ее руку с груди и прижимаю к лицу. Даже вслепую она ощутит мою убежденность. - Ты героиня. Настоящая. Лучшего сорта. Прямая. Благородная. Верная. Защищай-слабых, и сила-твоя-удесятерится-ибо-сердце-чисто, и всё, что заставляет людей любить героев. Заставляет людей мечтать, что однажды они тоже станут героями. Лучшее в нас, понимаешь? Ланселот и Артур и Парсифаль в одной. И вершина всего... - я хихикаю так, знаете ли - "давай-посмеемся-вместе", - ты успела навалить гору мертвых мерзавцев.
- Кейн, это.... Если бы я реально могла стать такой...
- Уже.
- Но я не чувствую себя... такой внутри. Я не... нет, это игра, Кейн. Не видишь? Это представление, всего-то.
- И что? - пожимаю я плечами. - Почему бы нет? Таковы уж мы.
Неужели ей никогда не приходило в голову? - Что мы такое? Мы то, в чем мы убеждаем людей. Это наше дело. Наша работа. Что я сказал - всё, что я сказал - это то, что я о тебе думаю. А думаю потому, что ты правда, правда хороша. Не говоря уже о...
Давай, трусливый мешок дерьма. Скажи.
Скажи.
- ...о том, что ты без сомнений, самая восхитительно красивая женщина, с которой я имел честь встретиться.
Ну, выдавил. И это даже не прозвучало идиотски. Надеюсь.
- Ты точно так думаешь? - Рука у лица оживает, теплая, скользит по шее. Вторая рука ищет ключицу, потом медленно идет по груди, к мышцам над ребрами. Чуть медлит у свежего шрама. И движется южнее.
Догадываюсь, что иногда способен сказать что-то правильное.
- Правда думаешь, что я красива?
И ее губы так близки к моим, что дыхание греет бороду. Пальцы отыскали лобковые волосы и стояк возвращается, с силой урагана, и не думаю, что уже способен говорить.
Рука смыкается вокруг, словно это рукоять булавы.
- Теперь поняла. Наконец поняла. Ты пытаешься спасти меня.
Все, что могу - невнятно промычать: - Марада... Марада, не ... я не...
- Звезды. Вот ответ. Мы можем быть звездами - можем заставить их поверить. Поверить, что станем прибыльными. Станем великими. Тогда нас вытащат домой. Нужно лишь убедить их.
Да никогда. Не с нами. Нужно ей сказать.
Нужно.
Но я просто нахожу ее губы и позволяю языку заползти мне в рот, словно своевременному кляпу. Она содрогается и заводит мою руку внутрь себя, в скользкое между ног.
А может, ложная надежда для нее единственная надежда. Может, ей не нужно верить. Один из любимых писателей папца говорил: "Нужно дарить друг другу иллюзии, чтобы можно было жить".
Или самим себе. Дарить.
- ... ты не такой, Кейн, как притворяешься. Я знаю. Чую. - Она ложится на твердый камень и тянет меня сверху, стальная пружина члена против железных-под-бархатом бедер. - Внутри тебя герой. Звезда. Мы можем жить, Кейн.
А я дрожу слишком сильно, чтобы ответить, и она шарит и затягивает меня внутрь себя, и дрожь становится ритмом. Охватывает мои бедра ногами и тихонько кричит, крошечное "упп", и поднимает над полом алчным движением таза...
- Мы будем жить, Кейн. Вот наш обет. Жить. Стать звездами, ведь мы поняли, что можем.
- Да, - говорю я. - Да.
Что еще я могу сказать? Что еще мне следует сказать?
- И если они возьмут меня домой... если возьмут...
Голос набирает мощь в такт движениям бедер.
- Я не оставлю тебя здесь. В их руках. Клянусь, клянусь, клянусь всем. Я приду за тобой.
- Знаю... - Беззвучно. задыхаясь. - Я ззз... ннн...
- А ты придешь за мной.
- Да.
- Скажи, что...
- Да.
- Скажи еще ...
- Да, Марада, да. Да, я приду за тобой...
- Придешь. Ты придешь за мной, Кейн - ты - ты...
Она судорожно сводит ноги, угрожая сокрушить спинной хребет в порошок, и мне все равно. Все равно и сейчас и вечно, всегда будет все равно, ибо есть лишь плоть ее и моя и широкая волна, нами поднятая, она вздымает гребень в бесконечной белой вспышке, растворив и боль и сожаления и гнев и все, что плохого есть и будет в мире.
И...
>>ускоренная перемотка>>
Мы лежим в объятиях, трепеща и тяжело дыша.
Через некое время я отрываюсь, а она тихо стонет, затухая, и прижимает снова, и я отвечаю с удвоенной силой.
Похоже, мы тоже уйдем с салютом.
Да уж. Снова не смешно.
Я дарю последний поцелуй, последнее долгое свидание тайной плоти, пробую сказать губами и руками то, чего не смогу сказать вслух. Что это не было ошибкой. Что это не гормоны, не крайность. Что мы не просто перепихнулись.
Ну, я и сам не думаю, что это было "просто".
И еще через время мы встаем и ищем одежду.
До странности стыдливые.
Мне нужно бы что-то сказать.
Я сказал бы... - Марада... Марада, я...
- Не надо.
- Но.
- Только не надо.
И я не говорю.
Вот такое долгое темное молчание.
Рука сама находит нож. Слышу тяжелый скрип железа по камню, это она нашла моргенштерн.
Я стою в темноте. - Наверное, уже светает.
Тихий шелест одежды, и она оказывается рядом. - Да.
- Ты готова к такому?
- Да, Кейн. Наконец-то да. - Голос ее стал громким. Уверенным и внушающим уверенность. - Готова.
- Так идем.
Плечо к плечу, мы выходим из слепой тьмы на розово-стальной рассвет.
Они ждут нас снаружи.
Божьи Глаза
- Должен сказать, фримен Шейд, я, ха-ха, хрм, приятно впечатлен вашим благочестием...
Уле-Туранн, епископ Семьи Пуртинова Брода, вяло поднимался по одному из проходов святилища. Из-под биретты свисали завитки умасленных волос, того же цвета, что грязное пятно на саккосе. Он шел как человек, слышавший, что существует такое гимнастическое упражнение, но никогда его не выполнявший. И он болтал. Беспощадно. Бла-бла-бла-бла: отупляющий поток бессодержательного шума.
- ... если бы Возлюбленные Дети, приезжая в город, делали Искупление первым пунктом программы! Если бы. Хотя последнее судно прибыло, э, ну, кажется - обыкновенно пароход прибывает не позднее четвертой стражи...
- Меня задержали на таможне.
- А. - Он моргнул и кивнул, словно действительно понял. - Отлично, всё как и должно. Если такова Воля, пусть сбудется. Ма'элКот Превыше Всего, не так ли?
- Так мне говорили.
Святилище было таким же, как в Успенском соборе Анханы: чаша скамей вокруг широкого пространства, словно стадион с трибунами. Однако здесь на полу лежал мрамор с розовыми прожилками, красивые алые с золотом дорожки покрывали спуски между рядами. В центре был алтарь. Около высилась колоссальная бронзовая статуя Самого Бога, похожая на ту, что в Великом Зале дворца Колхари - с двумя лицами, дабы Ма'элКот видел и вперед и назад, и стилизованными гениталиями, мужскими и женскими; у той статуи были руки в боки, здесь же они поднимались ввысь, поддерживая купол из цветного стекла. На верхушке ослепительно сияло полуденное небо, а у основания купол светился оттенками красного и золотого, будто на закате.
Епископ продолжал болтать в том же бессмысленном и приятном духе, пока мы пробирались между служек и дьячков. Те кишели, выметая ковры, полируя алтарь, ползая по шатким лесам и надраивая бронзу Ма'элКота. Река болтовни унесла нас за пределы святилища, в административное крыло, к его конторе.
Епископ уместился в необъятное вращающееся кресло бычьей кожи, тут же выкатившись из-за письменного стола (тот был масштабнее, чем разделочный стол в ресторане). Подбросил дровишек на решетку камина, помешал угли, указал на стул-тумбу, обтянутую зеленой парчой. - Прошу, фримен Шейд, устраивайтесь, ха-ха, хрм, да. Прежде чем мы проследуем в кельи Искупления, остается один мелкий вопрос... То есть, меня уведомили, что вы, ха-ха, хотите свершить приношения, да?