"Отступление из Бодекена", отрывок
Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
Я не жалею времени, разматывая проволоку с рукояти кинжала, разглаживая каждую неровность. Хорошая проволока, медная, наверное. Гибкая, футов восемь в длину. Я складываю ее вдвое, оба конца туго обматываю вокруг лезвия у гарды. Готово.
Пора идти.
Я встаю с Трона Воителя. Распрямленные ноги присылают сигнал, алое рычание от покрытых коркой ран в лодыжках. Мне смешно.
Я весь какой-то синеватый от грязи, засохшей грязи, но я начинаю соскребать ее лезвием кинжала, с рук и груди и с плеч, и словно сбриваю при этом страхи, сомнения и память о боли.
Нет нужды проверять перевязь или вещи, что я собрал среди древних костей. Каждая вещь на месте, и я на своем месте.
Грязь спадает и лезвие касается шрамов.
Вот этот - от топора, получен в Коре.
Этот - от стрелы на Теранезских равнинах.
Вот от штыря с креста, а вот ожог от бога Драной Короны.
Этот - от ножа в переулке, дома, этот оставил кирпич, а этот - кулак отца. Есть еще шрамы, лезвием не дотянуться, и не надо. Те, что снаружи, показывают всем, кто я такой.
Я силен. Я неутомим. Я непобедим.
Я наклоняюсь и подбираю среди костей штыри, которыми меня приколотили к кресту. На них кровь и грязь. В бледно-розовом свечении Слезы Панчаселла я взвешиваю их в руке. И кладу в пояс.
Усмехаюсь покрытому рунами диаманту размером с голову, на золотом пьедестале, и расползшиеся по пещере тени отражают мое хихиканье. - Думаешь, ты самая большая слеза в мире?
Возвращаю на плечо кинжал с петлей. - Скоро это изменится.
>>Ускоренная перемотка>>
Он отходит от спутников и бредет по темному закоулку. В тупике кладет копье в угол, чтобы обеими руками развязать ремень и присесть.
Огриллоны и люди не так уж отличаются. Они охотятся стаями, мы любим нападать один на другого... но эволюция наша шла похожими путями. Например, и мы и они любим уединяться, чтобы посрать.
Думаю, дело в диете, полной белка и ароматических жиров. Эволюция научила нас использовать мерзкие запахи, чтобы пометить территорию. Как бы говорим: мы здесь, идите восвояси.
Громко говорим.
Для охотящихся носами огриллонов этот язык убедительнее, чем для коротконосых хумансов.
Парок от жалкой кучки поднимается в воздух, в косые лучи луны. Вот почему бедняга не знает, что я скольжу вдоль разрушенной стены. Он опирается на свое копье, кряхтит, крутит задом, стараясь выложить еще. Бедный ублюдок словно рожает алмазы. Слишком много жирной пищи.
Но, знаете, я уже готов ему помочь.
Я скольжу по краю стены, босые ноги ощупывают каждый шаг, прежде чем я прыгну.
Есть два разных типа гарроты. Более популярный похож на струну для резки сыра: полоса гибкой проволоки на рукоятках. Прощает даже глупые ошибки. Режет яремные вены, трахею, при минимальном навыке вам почти не приходится напрягаться. Есть и плохая сторона: упорный противник может сопротивляться долго, пока мозг не израсходует кислород, и если вы расслабитесь за его спиной, он может убить вас, прежде чем сам истечет кровью. А если проволока слишком тонка, она может пересечь трахею, не раздавив. Вот тогда вас ожидает жестокая драка.
Поэтому я предпочитаю "петлю душителя".
Сев, он оказывается ростом мне по грудь; петля скользит по его глазам и рылу, над бивнями - она достаточно широкая; если застрянет не там, я мертвец. И в лунном свете он ее не замечает. Узнает о ее наличии лишь когда я обеими руками тяну петлю, затягивая под подбородком. Он резко встает, и я за ним, поджимая колени, повисаю у него на плечах.
- Тысяча раз.
Мой вес лишает его равновесия, мы пошатнулись назад. Он бросает копье и цепляется за горло, но крик о помощи не становится даже сипением.
- Тысяча два.
Он шагает назад, тесня меня к разрушенной стене. Спотыкается и падает назад спиной. Тяжесть придавливает меня к камням, в голове блестят искры, но мне все равно.
- Тысяча три.
Он бьет ногами и машет руками, извивается, пытаясь завести руки назад, зацепить меня боевыми когтями, но мешает массивная мускулатура; руки огриллонов так не выгибаются.
- Тысяча четыре.
Сейчас он вспоминает о копье, оставшемся рядом с духовитой кучей, падает на колени и ползет через стену.
- Тысяча пять.
Он встает на одну ногу, но мой вес роняет его на колени. Он продолжает попытки - ублюдок не трус - но в том-то и дело с петлей душителя: правильно наложенная, она не режет вены, но сдавливает их, не трогая сонные артерии. То есть: кровь продолжает идти вам в мозг, но не выходит обратно.
Итогом будет массивное церебральное кровоизлияние. Ффу, проще устроить, чем выговорить.
Он добирается до копья в семь секунд, но рука уже не смыкается на древке. Восемь секунд, и он уже не владеет телом. Падает, дергается.
Так продолжается еще малое время. Хотя он практически помер. Сфинктеры не дадут соврать. Бедный ублюдок.
Я снимаю проволоку, а потом обдираю кожу. Оставив лишь на голове, кроме мускусных желез под челюстью. На них у меня свои планы.
Напоследок, уходя, я вынимаю из пояса один из штырей с креста. Рукоятью кинжала забиваю ему в лоб.
Потому что они охотятся носами. Потому что хочу дать знать.
Кейн здесь.
Кейн идет за ними.
Я Дымная Охота
Я проснулся со вкусом сырой человечины, еще свежей и кроваво-сочной на языке.
Перекатился на спину и начал тереть лицо рукой, а другой искал графин на столике. Смочил рот несвежей водой, скорчил рожу и сплюнул на пол. Треклятая вода была на вкус хуже крови.
Отхаркал густую мокроту из глотки и пробурчал: - Вот это вечеринка...
Налил воды в мелкий терракотовый тазик и побрызгал на лицо, смягчив сонную слизь в уголках глаз, прежде чем соскрести ее ногтем. Заря ослабила свечки звезд, видимые в окне мансарды. Я вздохнул и начал прыгать, пока не зазвенело в ушах. До завтрака наверняка еще час. И кофе не достать.
Затем я впал в уныние, припомнив, что велел Пратту убираться из города.
Голова не держалась на плечах. Я зажал ее руками. - Ох, ради всего дрянного!
Достал из-под кровати ночной горшок, открыл крышку, молясь, чтобы хоть кто-то на проклятой планете изобрел круглосуточное обслуживание в номерах. А когда примостился задом на холодный стальной ободок, понял, что смогу прожить без гостиничного сервиса. Что реально нужно Дому, так пара миллионов сантехников. Даже с профсоюзом.
Пластиковые, черт дери, туалеты. С обогревателями.
Я застыл, рассматривая руки. Мягкие и розовые, и мелкие. Слишком маленькие: гибкие ногти, ими едва ли блоху раздавишь. Предплечья гладкие и голые, особенно там, где смутно ощущались боевые когти. И чистые. Слишком чистые. Ни корки подсохшей крови, ни кусков рваной хумансовой плоти... Наверное, это был сон.
Наверняка сон. Точно. Возможно.
Закончив дела на горшке, я закрыл его и вынес за дверь. Дневной уборщик заберет. Если он еще остался. Я сел на койку и завязал брюки. Оставшийся в кобуре автомат промял спину. Я собирался вынуть его и бросить на кровать, но остановился с рукой на прикладе.
Сонное эхо барабанов гудело в голове.
Это не походило на видение, когда я был Орбеком. Сон был живым как жизнь. Куда там воспоминаниям о реальной пьянке.
Или не совсем реальной? Я так не напился.
Какой-то ритуал. Я не мог вытащить подробности из туманного рассудка. Пламя в пещере. Прыжки, топанье и кружение. Пение. Костер размером с дом, аромат курящегося чабра. Каменный потир с кровью.
Калейдоскопическое. Галлюцинаторное. Бум-бум-бум. Барабаны, танцы и зелья...
Отец, сев на антропологического конька, назвал бы это ритуальным безумием: намеренным систематическим разрушением себя, снятием защиты эго, рассечением самосознания ради открытия ума перед бесконечностью. Безоглядное, необузданное, энтузиастическое стремление к трансцендентному единению с...
С чем?
У меня было недоброе чувство, что я знаю.
Книги говорят о более высоких состояниях. Но это не казалось чем-то трансцендентальным. Не опустошением себя в беспредельность. Скорее наоборот.
Это казалось призывом.
Я Дымная Охота.
Меня преследовало мучительное чувство, что я почти понял... есть какие-то соответствия. Дикая Охота? Возможно. Мне всегда нравилась мифология Дикой Охоты: буря хаоса над мирными землями, разрушающая все на пути своем. Не так уж непохоже.
Напоминает мою актерскую карьеру.
Но тут не Дикая Охота. По крайней мере, не вся. Это другой вид охоты.
Сон или видение или что там... не останавливалось на барабанах и плясках, но расцветало в беспрепятственный бег по залитым луной улицам среди запахов мочи и дождевой воды, пролитого вина и человечьего пота... чувство связи - как ритуал Слияния у перворожденных - ощущение, что ты не одна личность... или что твоя личность распространяется на другие тела, на все тела, и в своей своре я гляжу на себя разными глазами, одновременно, и вижу себя извивающимися в мерцающем пламени, алом и не отбрасывающем свет, и это пламя было связью, и связь пульсировала густо и горячо в разделенной жажде оборотней.
Вломиться в дом. Дверь сорвана с петель. Лампы разбиты, пламя ползет: настоящее пламя, треск и ожоги плоти. Одним ударом пробита стена. Вонзаю зубы в мягкий вопящий розово-плотский узел хумансов под одеялом, лью яркую сладкую кровь на рваные матрацы.
Еще пламя, еще ужас, еще сладость медной крови.
Жесткие серые кулаки крушат мясо и кости с тем же чавкающим звуком, что семигранные булавы людей в кольчугах с солнечными коронами Хрила, гром их длинных ружей, ширрр дроби и жжуух пуль, стук подков по мостовым и нет страха нет боли, лишь касания: кровь отдана, кровь принята.
Картинно лежащие в развалинах стены обрывки тел столь истерзанных, что не понять, люди это или гриллы, или смесь, свежая мертвечина, косые лучи лунного света выхватили струйки пара над разрезанным мяском...