– Нет, Анна Ивановна, мама моя, там трудилась, я при ней до окончания школы прокуковала.
– Кем же можно работать в монастыре?
– Бухгалтером.
– Кем?
Луиза улыбнулась.
– Людям отчего-то кажется, что в монастыре жизни нет, все только молятся и постятся. На самом деле это особый мир с четкими законами. Буркинская обитель почти коммерческое предприятие.
– Постой, постой, – забормотала я, – ты Луиза, сестра Наташи, так?
– Верно.
– Насколько я поняла, твоя мама была замужем дважды.
– Нет, один раз.
– Но ты же сказала, что у вас с Наташей разные отцы?
– Верно, только зря думаешь, что ребеночек может лишь в законном браке родиться. Мамочка от Наташиного папы ушла, там какая-то темная история, я вообще-то с ней в семнадцать лет познакомилась.
– С историей?
– С сестрой, она в монастырь приехала, к матушке, а до этого не появлялась. Вообще, у нас все так перекручено, постороннему сразу не разобраться.
– Значит, Лера Квашня тебе тоже сестра, – подвела я итог.
– Кто? – искренне изумилась Луиза.
– Лера Квашня, она сестра Наты.
– Первый раз про такую слышу.
– Но мне Наташа сама описала свою историю. Их мать, алкоголичка…
Язык замер, потом я с легким недоумением протянула:
– Совсем запуталась. Твоя мать – это и Натина мама.
– Ну да!
– И она служила в монастыре бухгалтером?
– Верно.
– Наверное, была церковным человеком.
– Ясное дело, другую матушка Епифания не возьмет.
– Она пила?
– Ни в жизни, – привычно перекрестилась Луиза, – Анна Ивановна, мамочка моя покойная, капли в рот не брала, ну разве что во время причастия или по глоточку на Пасху.
– Но Наташа рассказывала о своей родительнице, рано умершей от безудержных возлияний, о сестре Валерии, которая уехала в Москву учиться…
– Бред, – пожала плечами Луиза, – пошли на кухню. Кофе угощу и все объясню. Торопиться некуда, ну привезу я им деньги в морг завтра, чего такого случится, не выбросят же тело на улицу.
Оказавшись у холодильника, Луиза распахнула дверцу.
– Хочешь холодненького?
– Нет, спасибо, горло берегу.
– А я хлебну. Вот странно!
– Что? – насторожилась я.
– За фигом Наташка полтора литра сливового сока взяла? – пожала плечами Луиза. – Всегда лишь крохотный пакетик берет, на один стакан. И вишневого нет. Фу, скис!
И она выплюнула сок, который только что отхлебнула из пакета.
– Давай лучше кофе, – предложила Луиза, включив воду.
Налив мне удивительно вкусную арабику, Луиза завела рассказ, через несколько минут мне стало понятно, что она нисколько не скорбит о внезапно умершей сестре, даже пытается скрыть радость оттого, что неожиданно превратилась во владелицу шикарных хором, но эмоции рвались наружу.
Детство Луиза помнила плохо, если она задумывалась о ранних годах, то перед глазами появлялось нечто вроде больницы, коридор, выкрашенный синей краской, пол из щербатой плитки, железные кровати, женщины, замотанные то ли в халаты, то ли в тряпки. Потом воспоминания меркли, более или менее осознанно проявлялось лишь одно: вот мама, как всегда, одетая в черную хламиду и с темным платком на голове, стоит возле полной тетки со злым лицом.
– Нехорошее имя у ребенка, – вдруг говорит незнакомая баба, – не нашенское. Эк ты ее обозвала, уж лучше бы Еленой.
Потом опять в памяти образовывался провал, а дальше шли вполне ясные картины.
Луизе семь лет, они с мамой живут при монастыре. Анна Ивановна не пострижена, она, истово верующая женщина, служит в обители бухгалтером. Иногда мама ездит в Москву и никогда не берет с собой Луизу, девочка нигде, кроме Буркина, не бывает. В Буркине расположена школа, куда бегает Луиза. Никакого удовольствия от процесса получения знаний девочка не испытывает. Одноклассники с ней не дружат, нет, над Луизой не издеваются, ее не травят ни дети, ни учителя, просто первоклассница сильно отличается от остальных детей, на ней длинное, почти в пол платье, а на голове повязан платок.
Еще Луиза не ест в столовой, потому что часто блюдет пост, ей не разрешено оставаться после уроков на всякие мероприятия, и, понятное дело, девочка не бегает по вечеринкам. Вначале Луизочка не задумывалась о своей необычности, монастырь был домом, любимым, родным. В нем жила кошка со странноватым именем Калистрата, хрюшки, а еще имелась библиотека с громадными, тяжелыми томами.
Матушка Епифания выдавала девочке по одной книге, и Луиза с восторгом читала жития святых, рассказы о мучениках были намного интересней сказок.
Свою позицию Луиза один раз высказала на уроке русского языка, чем донельзя шокировала учительницу. Преподавательница, проверяя, как ученики справляются с заданием по внеклассному чтению, вызвала к доске девочку и спросила:
– Ну-ка скажи нам, что случилось с Красной Шапочкой?
– Все неправда! – воскликнула Луиза.
– Почему? – навострила уши училка.
– Ну, во-первых, отчего она приняла волка за бабушку? – вопросом на вопрос ответила рациональная девочка. – Совсем же не похоже человеческое лицо на звериную морду! Волк весь волосатый.
– Ну-ну, – покачала головой русичка.
– А еще, он же бабулю съел?
– Да.
– Вот! – воскликнула Луиза. – Небось по всей комнате крови было! Даже когда рыбу чистят, и то раковина красная! Судак маленький, а бабка же большая! Неужели волк потом все отмыл? Не было у него времени, Красная Шапочка по пятам шла. Она такая глупая, что пятен повсюду не заметила? Нет, лишь глупости в сказках. Хотите, лучше расскажу вам про святого Петра? Вот в житиях правда.
– Не надо, – быстро прервала преподавательница Луизу, – садись.
После урока к девочке подошла звезда класса, Маша Аргенова, и захихикала:
– Ловко ты Веру Павловну умыла! Пошли ко мне в гости!
– Домой тороплюсь, – ответила Луиза, – мама ровно в три назад ждет.
– Так нам два последних урока отменили, – принялась соблазнять девочку Маша, – давай, у меня такие куклы есть!
Луиза заколебалась, но потом, решив, что ничего плохого не совершает (на дворе стояла Масленица, а в эти дни предписано развлекаться и ходить в гости), отправилась к однокласснице.
Впечатление, которое на нее произвела квартира Маши, определяется одним словом: шок. В комнатах было так красиво, что у Луизы заслезились глаза, а еще нигде не было икон. Луиза, хотевшая привычно перекрестить лоб, наткнулась в гостиной на пустой правый угол, не удалось ей и помолиться перед едой. Нина Петровна, Машина мама, просто положила на тарелки блины и весело воскликнула:
– Ну, начинайте! Луизочка, не стесняйся, бери колбасу, ветчину, или хочешь буженину?
– Мясо на этой неделе есть нельзя, – покачала головой школьница. – Масленая неделя еще называется «мясопустная», она подготовка к Великому посту. Гулять, веселиться, лопать вкусное – сколько угодно, а на мясное запрет.
– Скажите, пожалуйста, – разинула рот хозяйка, – откуда же ты знаешь?
– Ну, мама, – укоризненно протянула Маша, – я говорила же тебе, Луизка из монастыря!
– Действительно, – спохватилась Нина Петровна, – а тебя не раздражает, что на столе мясное ассорти?
– Нет, конечно, – с достоинством ответила Луиза, – не следует никого осуждать и щеголять своей верой, это грех гордыни. Вы ешьте, только я не стану.
Домой Луиза вернулась с ворохом подарков, Нина Петровна вручила ей коробочку шоколадных конфет, красивую книгу и много всяких мелочей, вроде красивых ручек и разноцветных ластиков.
Анна Ивановна отругала Луизу, но презентов не отобрала. А школьница внезапно поняла: мир не ограничивается монастырем, за его стенами течет иная, более веселая жизнь, девочки там носят яркие платья, не прячут волосы под платок, им не надо подниматься ни свет ни заря, чтобы успеть помолиться перед школой. А еще, оказывается, дети не занимаются целыми днями послушанием, они имеют время для игр и веселья.
Анна Ивановна, как могла, пыталась оградить дочь от мирских соблазнов, но она не имела права держать ребенка в монастыре, лишить его школьных занятий. А Луиза взрослела и в конце концов взбунтовалась и заявила:
– Хватит, сегодня я сплю до восьми утра, каникулы на дворе! Не буду в пять лоб у иконы расшибать.
Анна Ивановна кинулась к настоятельнице с просьбой:
– Урезоньте малолетнюю, совсем ум потеряла, молиться не желает.
Матушка Епифания тяжело вздохнула и призвала к себе Луизу. Вопреки ожиданиям Анны Ивановны настоятельница не стала наказывать бунтарку, не поставила ту коленями на горох, не заставила бдеть ночью у икон, а повела спокойный разговор.
– Ты ведь знаешь, что дети обязаны почитать родителей? – тихо спросила она.
– Да, – кивнула Луиза.
– Вот и тебе не следует огорчать маму.
– Выйду замуж и уйду от нее, – упрямо заявила девочка, – не хочу в монастыре жить.
– А как же с почитанием родителей? – напомнила Епифания. – Не боишься, что потом, на Страшном суде, ответ держать придется? В Библии сказано: «Чти отца и мать своих».
– Там еще другие строки есть, – возразила отлично знавшая Священное Писание школьница: – «Да покинет человек своих родителей и прилепится к жене своей, и будут они одна плоть».
Епифания покачала головой, потом встала, порылась зачем-то в коробочке, стоявшей на тумбочке, и мирно сказала:
– Ангел мой, в жизни твоей мамы есть одна тайна. Поэтому она и скрылась от мира в обители, я не имею никакого права ее разглашать, и навряд ли Анна когда-нибудь расскажет тебе истину. Но я сейчас попытаюсь чуть-чуть растолковать, чем ты обязана матери. Если бы не маменька, ты бы сейчас не училась в школе, не имела подруг, хорошей одежды и сладостей по праздникам. Скажи огромное спасибо Анне Ивановне, для тебя в книге Судьбы была написана одна, право слово, крайне печальная глава, но матушка сумела ее переделать.
Луиза скривилась.
– Не работай мама в монастыре, мы бы сейчас жили в городе, как все, ходили бы в кино, имели много денег.