Катя не стала продолжать явно неприятную для напарницы беседу.
Насте никто не передавал посылок и не писал писем, Катя мотала срок на тех же условиях, в принципе между женщинами было много общего, обе никому не нужны, достаточно квалифицированны в избранном ремесле. Наверное, они могли бы стать близкими подругами, но… никаких попыток к сближению ни та, ни другая не делали. Так пролетело три года, а потом Настя заболела, да так сильно, что ее пришлось отправить в больницу.
Месяца два Катя работала в амбулатории одна, потом начальство сказало:
– Завтра встречай нового доктора, вольнонаемная она и, слава богу, не первый день служит, при муже состоит, его на нашу зону переводят замполитом.
Начальник откровенно радовался удачному приобретению, он даже милостиво заметил:
– Сказал Надежде Петровне пару слов, похвалил тебя.
– А где Опара? – рискнула поинтересоваться Катя.
– Не жилица, – махнул рукой хозяин, – рак у ней и еще куча хворей, смерти ждет.
Неожиданно Кате стало страшно: вот судьба какая, умрет Настя, похоронят ее в общей могиле, и конец, словно и не было никогда человека на земле.
Надежда Петровна оказалась хорошим, добрым и очень грамотным специалистом. Вот с ней Катя подружилась, и заключение перестало быть обузой. Надя подкармливала санитарку, приносила той домашнюю еду, а еще она тщательно записывала рецепты Катерины.
Появился и совсем радостный момент в жизни Кати. Надежде Петровне иногда требовалось ездить в областной центр, за лекарствами и всякой ерундой. В качестве сопровождающей она брала Катю. Это было грубейшим нарушением режима, но муж Нади, замполит, сумел уговорить начальство. Впрочем, хозяин зоны не слишком сопротивлялся, в те годы о качественной контрацепции в СССР не слыхивали, люди знали лишь презервативы, с печальной регулярностью пропадавшие даже в аптеках Москвы, чего уж говорить о богом забытом местечке в Мордовии. Жена хозяина зоны беременела с удручающей регулярностью, и если бы не умение Кати, в доме начальника голосило бы штук пятнадцать детишек.
В общем, правила нарушались, Надя с Катей ездили в город. Зимой врач и санитарка отправились в очередной раз в больницу. Пока Надя решала всякие вопросы, Катя смирно сидела в коридоре. Отделение, где она находилась, не считалось специальным, особого отсека для зэков не имелось, просто были палаты с решетками на окнах и дверями, тщательно запираемыми на ключ. В общую столовую зэчки не ходили, но процедурный кабинет, операционная, рентген, лаборатория были одними для всех: как для свободных граждан, так и для осужденных. В провинции из-за бедности все проще, чем в крупных мегаполисах. И потом, в клинику заключенных привозили уже в таком состоянии, что мысли о побеге не приходили несчастным в голову.
Катя сидела на стуле, поджидая Надю, вдруг в конце коридора показалась каталка, на которой лежала какая-то женщина. Не успела медсестра довезти больную до Кати, как раздался громкий голос:
– Аня, забыла снимок.
– Во черт, – сплюнула девчонка и пошла назад.
– Одеяло поправьте, – прошелестело с передвижной кровати, – холодно очень.
Катя встала, хотела подтянуть повыше застиранную, серую байку и ахнула: перед ней лежала Настя.
– Ты жива? – вырвалось у знахарки.
– Едва, – шепнула Настя, – сил нет. Послушай, помоги мне.
– Но как?
– Телефончик скажу, позвони, попроси Епифанию, передай, Настя Опара умирает.
– Конечно, – кивнула Катя, – говори номер.
Разговор пришлось заказывать на почте, Надя с Катей довольно долго просидели на переговорном пункте, пока их не соединили. Из трубки послышалось:
– Слушаю вас.
– Мне бы Епифанию, – бормотнула Катя.
– Это я.
– Вы Настю Опару знаете?
Послышалось осторожное покашливание:
– Да.
– Она просила сообщить вам, что умирает.
– Где?
– В больнице.
– Адрес продиктуйте, – потребовала Епифания.
Катя поспешно назвала город и улицу.
– Спасибо, – ответила незнакомка и отсоединилась.
Катя растерянно глядела на телефон. Епифания не проявила ни беспокойства, ни элементарного любопытства, не стала вскрикивать, ахать, охать…
Через две недели Катю вызвали в комнату свиданий. Там сидела совершенно незнакомая женщина непонятного возраста, одетая в старомодное платье темного цвета, волосы посетительницы покрывал платок.
– Тут гостинец тебе, – приветливо, словно хорошей знакомой, сказала она, – чай, сахар, конфет немного. Не обессудь за малость.
– Как вас зовут и почему вы передаете мне подарки? – изумилась Катя.
– Епифанией, – ответила женщина, – мы с тобой по телефону говорили, а привет Настя Опара прислала.
– Она жива?
Епифания вздохнула и ушла от прямого ответа.
– Анастасия тебе за все благодарна.
– Так я ничего особенного не сделала.
Епифания улыбнулась.
– Это тебе так кажется!
– Просто позвонила вам по ее просьбе.
– Не всякая на такое согласится.
– Ерунда.
– Нет, – строго оборвала Епифания, – неправильное слово. Кто ж милосердие так называет. Анастасия говорила: ты скоро освобождаешься?
– Если беды не случится, то зимой, – суеверно ответила Катя.
– Куда ж пойдешь?
– Не знаю, – растерялась знахарка, – домой, наверное. Впрочем, никаких вестей из родных мест я не имею, может, уж и бани, где последнее время жила, нет. Ну не выкинут меня на улицу, пристроят небось.
Епифания поправила платок.
– К нам приезжай, примем, адрес запиши. Сначала поездом до Москвы, затем электричкой в Буркино, ну а дальше пешком или на автобусе, как повезет.
– Не чувствую я в себе сил «христовой невестой» стать, – тихо сказала Катя, – не церковный я человек.
– И не надо, – просто ответила Епифания, – я тебя в гости зову. Понравится, живи себе, места много, станешь матушке Одигитрии помогать, она у нас за лекаря. Не по вкусу тишь и глушь окажутся, в другом направлении счастье поищешь. Все равно тебе идти некуда.
Катя послушалась Епифанию и приехала в обитель, там она с огромным удивлением встретилась с Настей, которая опять стала толстой и выглядела совершенно здоровой.
Некоторое время женщины жили при монастыре, потом Епифания, у которой имелись совершенно неограниченные связи, выбила для них комнаты в Буркине, так Опара и Катя очутились в одном доме. Катя, которой суд запретил заниматься знахарством, служила в детском саду нянечкой, Настя мыла полы в местной школе.
Один раз знахарка, давшая сама себе клятву никогда не помогать больным, не удержалась и вправила спину скрюченному болью соседу. Мигом по бараку разнесся слух о костоправе, и к Кате потянулись люди. Пришлось снова браться за старое ремесло, только теперь она была крайне осторожна, никаких подарков, кроме конфет и баночки кофе, не брала, аборты не делала, от бесплодия не лечила. Катя щедро раздавала микстуру от алкоголизма, сироп от кашля, мазь от порезов и ожогов, от больных детей она шарахалась, роды не принимала. Даже тогда, когда в России появилась тьма нелицензированных целителей, знахарка не изменила своим принципам. Одного полученного урока хватило на всю оставшуюся жизнь.
Недавно барак начали расселять, Катя первой получила квартиру, теперь наконец-то, на старости лет обретя отдельное жилье, она ощущает себя королевой: вода, туалет, газ, что еще надо для счастья?
– А где Опара? – в нетерпении спросила я.
– Не знаю.
– Она к вам не приходит?
– Зачем?
– Ну… вы же дружили.
– Вовсе нет, просто жизнь столкнула. Я Насте помогла, она меня отблагодарила, с Епифанией познакомила. Если каждый человек хоть одному себе подобному поможет, тут-то и настанет божье царство, – спокойно ответила знахарка. – Закон всемирного добра.
– И где сейчас Опара?
– Я не знаю.
– А кто такая Лера?
– Лера?
– Валерия Опара.
– Понятия не имею!
Меня охватило раздражение.
– Но как же так! Ведь в самом начале нашего разговора вы сказали…
– Что? – улыбнулась баба Катя.
– Что знаете Опару.
– Ясное дело, жили рядом долго.
– Леру!
– Ты меня неправильно поняла, – нахмурилась бабка.
– Но зачем тогда столь долго и подробно живописали свою жизнь?
Знахарка поправила кофту.
– Старость ум изводит, тоскую тут в одиночестве, вот и решила поболтать.
– И еще я не поняла: при чем в вашей истории проказа?
Баба Катя хмыкнула.
– Настя Опара в лепрозории работала, врачом. А в том учреждении порядки почище, чем на зоне. Сейчас много чего в газеты повыплескивалось, информации всякой, а о лепрозориях молчок, словно нету их. Так ведь неправда, работают себе люди, и лепра существует. Только писаки туда не едут, боятся. Прокаженных-то вылечить не могут, ну чуть-чуть жизнь им скрасят, но радикального средства нет. Сожрет лепра заживо, долго мучиться станешь. Лепрозорий хуже тюрьмы, нет надежды из него выйти по-честному, ну чтоб отпустили, м-да… А так, конечно, всякое случалось, вот, например… кха… кха…
Знахарка старательно стала кашлять.
– Что «например»? – насторожилась я. – Баба Катя, вы же что-то знаете, ну скажите!
– Например, – мирно продолжила колдунья, – врачи тоже боятся, не всякий в лепрозорий работать пойдет, заразиться-то легко, и бывает такое. С медсестрами беда, ой беда… Платят мало, работы полно!
– Баба Катя! – закричала я. – Где Лера Опара? Как она связана с Еремиными? Почему Наташа мне наврала, сказав, что девушка ей сестра, причем старшая? С какой стати увела меня спешно из барака, из комнаты Насти, а? В чем там дело? Умоляю, скажите! По моим сведениям, Лера, девочка лет пятнадцати-шестнадцати, была продана некой сутенершей педофилу Абдулле. Ну я же вам все рассказала! Вы точно что-то знаете! Поймите, дело плохо, Еремины умерли, оба супруга, Луизу тоже пытались убить, я совершенно в этом уверена. Правда, пока не понимаю, каким образом киллер вызывает у людей язву, но ведь он это делает! Лера Опара собиралась поехать к бабушке Анастасии! Минуточку! Постойте!