— Незачем его обнюхивать. И вообще я не понимаю, что это у тебя за привычка всюду свой нос совать!
— Глаза мои могут ошибиться, уши тоже, но нюх еще ни разу не подводил меня. Не понимаю, что это Му против меня так ополчилась, мы с ней сроду не ссорились.
— Мы и сейчас не ссоримся, — покачала головой корова. — Но сюда ты лучше не подходи. Здесь тебе делать нечего.
Собака промолчала и, глубоко оскорбленная, вышла из хлева.
— Му права, это всегда так, — заскреб когтями по балке филин. — Помню, когда у нас вылуплялись птенцы, моя подруга отгоняла даже голубей, а ведь у них нет таких клыков, как у Вахур. Кто эту собачью породу знает, вдруг Вахур возьмет да ни с того ни с сего и укусит Бу…
— Перестань мутить воду, Ух! Так-то ты отблагодарил нас за то, что мы тебе позволили остаться в хлеву! — сердито топнул Копытко. — Му незачем бояться Вахур, она не причинит ей зла.
— Я не к тому говорю, — растерянно заморгал глазами филин. — А только малышам даже чужой взгляд и то во вред. Лучше прятать их подальше от посторонних глаз. Помню, когда была жива моя подруга…
— А что, ее больше нет в живых? — вскинул глаза Келе, который в этот момент подумал о своей подруге, а от нее мысли перекинулись к широкой реке, горячей степи и своему уже заживающему крылу.
— Думаю, что ее нет в живых, потому что она как улетела, так и не вернулась больше, а будь она жива, она обязательно возвратилась бы к гнезду. Мы, филины, не меняем подруг, не то, что вы…
— И мы тоже, — лениво потянулся Келе, — только если подруга погибает.
— В каждом хлеву свой обычай, — ослик примиряюще запрядал ушами. — Главное, чтобы все жили в мире.
— Так-то оно так, — чистя перья, выразил свои мысли филин. — А только от человека все равно не укроешься…
Мишка едва было приготовился ответить ему, как вдруг замер, словно вкопанный: из сточного отверстия в хлев пробралась огромная крыса и настороженно огляделась по сторонам. В хлеву мгновенно наступила тишина. Копытко, Келе и Му — все с отвращением уставились на непрошенную гостью, и только глаза аиста сделались неподвижными и холодными, как стекло.
Крыса своими злобными немигающими глазками все сразу увидела, все приметила. Она сидела неподвижно, прислушиваясь и наблюдая. Голый хвост тянулся за ней, словно змея, хитрая, жестокая морда ее внушала отвращение, а хищный оскал обнажал острые зубы.
— На дворе холодно и нечем поживиться, — тихонько пропищала она, и от этого звука содрогнулись все обитатели хлева. — Стая выслала меня подыскать место для жилья.
— Ступай в другое место, Киз, — решился возразить Мишка и раздраженно взмахнул хвостом, — ступай-ка ты отсюда подобру-поздорову. Сюда наведывается Вахур, попадешься ей в зубы, и тебе конец. Да и нам без тебя лучше…
— Стая решила, что мы поселимся тут, значит, я здесь останусь. И нечего меня запугивать, ваша Вахур так же глупа, как и все вы, что она может мне сделать? Да и вам со мной не справиться! Так что ты, долговязое чучело, можешь таращиться на меня сколько влезет! — крыса злобно сверкнула глазами на Келе. — Но только не вздумай ко мне приблизиться, не то я тебе глотку перегрызу!
Келе счел за благо промолчать: крыса была на редкость крупной…
— Эта нечисть облазает тут все, изгадит и овес, и сено. Растопчу копытами, если Киз сюда заявятся… — глаза коня горели от ярости.
Крыса сидела по-прежнему невозмутимо.
— Все будет так, как пожелает наша стая. Мы решили поселиться здесь, и никто нам помешать не смеет! — пронзительно пискнула она и, больше не обращая ни на кого внимания, направилась обследовать будущее жилье.
Крыса была умной и неимоверно наглой, она действовала спокойно и уверенно; ведь она выполняла волю крысиной стаи, но кое-чего эта опытная хищница все-таки недоучла. Да и как было даже самой умной и мудрой крысе учесть столь непредвиденное обстоятельство: ведь филины, как правило, не обитают в хлевах.
И Киз, правда, не забывая об осторожности, двинулась вдоль хлева, но затем остановилась, словно почуяв в воздухе какую-то неуловимую опасность. Она ожидала более упорного, отчаянного сопротивления со стороны обитателей хлева… и вообще что-то тут было не так. Однако никакого подозрительного движения в хлеву она не обнаружила. Может, этот? — она настороженно приглядывалась к аисту, но Келе стоял не шелохнувшись. Крыса отвернулась, а глаза Келе подсказали филину:
— Выжди, пока она очутится под тобой!
Киз, принюхиваясь, двинулась вперед и в полумраке хлева не заметила, как тихо, беззвучно, даже паутина не колыхнулась бы тише, на нее опускается с выпущенными наготове когтями филин.
Одной лапой он ухватил крысу за загривок, другой впился ей в пасть, словно нацепив на нее намордник.
Крыса взвизгнула и забилась, извиваясь, но филин беспощадно терзал ее когтями, бил крыльями, а под конец несколько раз ударил своим острым клювом в загривок. Сцепившиеся противники волчком крутились посередине хлева, но вот постепенно схватка стала ослабевать, крыса поникла безвольно, и тогда Ух, тяжело переводя дух от усталости, с трудом поднялся со своей добычей на балку.
— Все кончено? — поднял на него глаза Мишка.
— Еще спрашиваешь? И с Киз покончено, и сородичи ее так и не узнают, что им было здесь облюбовано местечко для жилья.
— Ловко это у тебя получилось, — одобрительно кивнул Келе, — мне бы с ней ни за что не справиться.
— Ух, — застучал клювом грач, — прошу тебя, может, уделишь мне хоть кусочек… ведь Киз такая крупная…
— Спасибо тебе, Ух, — переступил с ноги на ногу Копытко. — Я бы скорей умер с голоду, чем притронулся к корму, после того как эти мерзкие твари все облазали бы тут. Они не дали бы нам покоя ни днем, ни ночью.
— Не такие уж они мерзкие, — филин проглотил изрядный кусок, — мясо у них превосходное. Вот если бы вы хоть разок попробовали…
— Ой, мой желудок, — простонал Мишка. — Меня от одной этой мысли выворачивает.
— Что у тебя с желудком, Мишка? — протиснулась в дверцу хлева Вахур. — Что с тобой опять приключилось? Да никак тут побывала Киз? — собака повела носом, принюхиваясь. — Попадись она мне, я ее в клочья растерзаю!
— Ты опоздала, Вахур, — грач не сводил умильных глаз с филина. — Ты опоздала, Ух уже закусывает ею.
— Не вовремя ты вышла, — съязвил Мишка. — Глядишь, Киз от одного твоего вида убежала бы с перепугу. Но ты всегда норовишь исчезнуть как раз в тот момент, когда ты здесь нужна до зарезу.
— Вахур, — застенчиво стукнул клювом грач, изголодавшийся настолько, что даже мякину склевал с крышки ларя, — Вахур, если Ух бросит для меня какой кусочек, ты его не подбирай, ладно?
— Ладно.
Ух перестал терзать добычу и с сожалением поглядел вниз на грача.
— Я ведь не обещал, что поделюсь с тобою, Торо. Да и Киз, если приглядеться, не такая уж крупная.
— Охотно верю, — печально понурился грач, — ты ведь уже отъел от нее половину.
Филин на это ничего не ответил.
— Торо, — тряхнул гривой Копытко, — у меня в яслях еще оставалось чуть овса. Подбери-ка его, пока совсем не стемнело.
Грач с ларя перепрыгнул на край ясель, а оттуда соскочил внутрь. И после этого в хлеву не было слышно других звуков, кроме равномерного постукивания грачиного клюва. Затем и этот стук затих. Только Му посапывала во сне, устало склонив голову к своему детенышу.
Агнеш зажгла лампу и пыталась убить время, дожидаясь, когда пробудятся от сна Янош Смородина и Берти. Она достала календарь, полистала его, а затем, отыскав единственный в доме карандаш, сделала следующую запись: «23 декабря Рогуля принесла телку, назвали ее Бутончик»; у Агнеш была слабость наделять всех вокруг прозвищами и кличками. Кончив выводить крупные, с орех, буквы, она залюбовалась написанными строчками и нашла, что почерк у нее ничуть не стал хуже, с тех пор как она вынуждена была бросить учение.
Агнеш отложила календарь в сторонку и подумала, что неплохо бы спроворить какой-нибудь ужин для мужчин — тем более, что и сама она успела проголодаться. А скоро ли они проснутся или долго еще проспят — все равно: был бы ужин приготовлен, а там и подождать можно. Агнеш справедливо рассудила, что после основательной выпивки мужчины больше всего обрадуются супу из кислой капусты с колбасой, да к тому же это было и ее любимое кушание.
Она разожгла огонь в плите, и вскоре весь дом наполнился упоительными, щекочущими ароматами вкусной стряпни. Почуяв аппетитный запах, Смородина и Берти стряхнули с себя сон. Первым проснулся Смородина; оглушительно чихнув, он протянул руку к соседней постели.
— Ты тут, Берти?
— А где же мне еще быть…
— Нечего сказать, хороши мы с тобой, — зевнул Янош Смородина, — друг дружки стоим.
— Так ведь сон — удовольствие даровое, нам с вами не в убыток. Опять же и оговорить некому: мы сами себе хозяева… Однако молодец наша Агнеш! Чуете, дядя Янош, как вкусно пахнет?
— Как не чуять, оттого я и проснулся. Агнеш! — громко позвал Смородина.
— Тут я, — Агнеш распахнула дверь в комнату; она слышала весь разговор и похвала Берти ей очень пришлась по сердцу. — Тут я, а похлебка на столе вас дожидается. Вкусная вышла, прямо объедение.
Постели скрипнули, Берти и Смородина одновременно заторопились подниматься.
Агнеш умышленно накрыла на двоих: оно куда приятнее, когда не самочинно усаживаешься к столу, а тебя приглашают; ну, а в том, что такое приглашение последует, и сомневаться не приходилось.
— Похлебка только что с плиты, горячая, чуть не булькает, — сказала Агнеш. — Пусть поостынет. А вы накиньте одежку да и пойдемте со мной, я хочу вам показать кой-чего.
— На дворе холодина этакий, — замялся Смородина. — До утра, что ли, ваше дело не терпит?
— А вот и не терпит, ни минуточки! Берти, прихватите-ка с собой фонарь!
Агнеш командовала, как заправский капрал, и у мужчин не хватило бы духу ей противиться, даже будь они в полной силе, не то что в таком расслабленном состоянии.
— В хлев, что ли, идти?