вого георгианского особняка.
И чего же я добилась? Ничего, печально подумала я. Совершенно ничего. Я вышла прогуляться и подумать об этом. На окраине городка стояли большие туристические автобусы. Близился музыкальный фестиваль. С появлением туристов улицы стали более людными. В витринах всех магазинов висели рекламные афиши, из многих неслась громкая музыка. Несмотря на весь этот шум и возбуждение, я продолжала размышлять над своей проблемой.
Дейрдре можно было бы заподозрить в убийствах, если бы не два факта. В семье Бирнов, за исключением самого Эмина, явно скончавшегося от болезни, все были живы. Как указывал Роб, если она решила мстить, зачем убивать прислугу? Разве что Херлихи и Майкл раскусили ее. Это могло бы служить объяснением. Однако, как дворецкий, Херлихи не мог не обратить внимания, что Дейрдре была никуда не годной служанкой. Но она проработала во «Втором шансе» почти пять лет. Если бы он хотел пожаловаться на нее, то сделал бы это сразу же. А Майкл? Может, он был слишком добрым, чтобы разоблачить ее как обманщицу. Эта версия никуда не годилась.
Оставляя все это в стороне, самой убедительной причиной вывести Дейрдре из числа подозреваемых было то, что она мертва, притом ее убили. Это автоматически исключало ее из виновниц смерти других.
Я решила вернуться в гостиницу, постараться найти Дженнифер и перекусить вместе с ней. Когда я вошла, меня встретил Идан, владелец гостиницы.
— Мисс Дженнифер просила вас прочесть это перед тем, как подняться, — сказал он с улыбкой и протянул мне конверт.
Я вскрыла его. Внутри была торопливо написанная записка:
«Тетя Лара — папа здесь. Я поднимаюсь к нему, чтобы сказать о Падди. Не вмешивайся!
Глава семнадцатаяКто призывает звёзды?
— Вы, юная леди, оправляйтесь в свою комнату, — кричал Роб. — Оставайтесь там, пока я не разрешу выйти. И больше никогда, ни в коем случае не встречайтесь с этим типом!
Дженнифер, наверно, уже рассказала отцу о своем кавалере, подумала я.
— Но сейчас музыкальный фестиваль, — надулась Дженнифер.
— Да пусть хоть второе пришествие, — сказал Роб. — Ты находишься под домашним арестом. Ясно? — А ты? — обратил он ко мне багровое от гнева лицо, когда Дженнифер затопала по коридору в нашу комнату. — Пособничала и помогала ей? Поощряла встречи с этим Гилхули? Я ведь оставил ее на твое попечение.
— Ты не оставлял ее на мое попечение, — ответила я. — И я не пособничала. Удивилась не меньше тебя, когда узнала. Да, узнала на несколько дней раньше тебя, но потому, что обращала на нее внимание. А вот ты совсем забыл об отцовской ответственности. И не думаю, что криком можно что-то изменить.
— А чем можно? — выкрикнул Роб. Он совершенно не владел собой. Мне пришло в голову, что из-за стресса и ирландской еды его может хватить удар. Однако я не могла остановиться.
— Дженнифер разумная девушка. Она сама все понимает.
— Что, если уже слишком поздно?
Поздно? Поздно для чего?
— О, Господи, Роб. Не будь такой дрянью.
Я, топая, вышла из гостиницы. Правда, чувствовала себя виноватой. Но все равно думала, что он в этой ситуации ведет себя неправильно. Походила по городу, ведя воображаемые разговоры с ним и с ней и стараясь успокоиться. По пути мне встретились почти все, кого я знала в городе: Конал, вышедший из тюрьмы и по-прежнему пьяный; Этне с Фионуалой — мне было приятно узнать, что Фионуала уговорила старшую сестру выбраться в город; Падди Гилхули, он, похоже, не особенно беспокоился из-за исчезновения своей юной подружки. Не видела только Бреты. Остальных я старательно избегала, настроения разговаривать у меня не было. Нужно было подумать, что делать.
В конце концов, пребывая в дурном настроении, я решила пойти на музыкальный фестиваль, понравится мне он или нет, просто назло Робу. Решила, что если постараюсь, то смогу забыть обо всем этом. И я ходила по улицам, пока, услышав музыку, которая мне нравилась, — традиционные кельтские джиги и рилы, — не вошла в бар.
В переполненном баре было очень дымно и шумно. Посетители в большинстве своем были дружелюбные люди, пришедшие в субботний вечер в местную пивную. Молодежь толпилась у стойки, передавала кружки темного и светлого пива всем в зале. Большинство людей пришло парами, но там была небольшая группа женщин и толпа молодых людей в другом конце зала; украдкой поглядывающих на них. На какой-то жуткий миг мне показалось, будто я вижу Роба и Медб, что совершенно испортило бы для меня это место, но когда я снова взглянула в ту сторону, их не было видно.
В одном углу сидели две старушки, улыбаясь толпе. Они были крепкой породы, обе в сером, у одной седые волосы были схвачены сзади заколкой, у другой прикрыты шарфиком. Время от времени бармен, мужчина с громким дружелюбным голосом, обращался к ним: «Дорогие, еще по одной?», — старушки улыбались и кивали. Тут он отправлял кого-нибудь из рослых молодых людей к их столику с выпивкой.
В другом конце комнаты, за большим, низким столом, где в беспорядке стояли стаканчики, пустые и полные, и несколько заполненных окурками пепельниц, сидели четыре музыканта: женщина с волосами цвета воронова крыла, в черной блузке без рукавов и черных брюках, игравшая на гармонике; блондинка, небрежно одетая в майку и джинсы, с бодраном — кельтским барабаном; еще одна коротко стриженная женщина в джинсах и свитере, скрипачка; и руководитель группы, мужчина, тоже в джинсах и шерстяном свитере, игравший на флейте. Он объявлял мелодии, которые они собирались играть, по крайней мере, пытался, из-за шума в баре расслышать его могли только сидевшие поблизости, и отбивал ногой ритм по деревянному полу.
Те посетители, которые хотели слышать музыку, толпились в несколько рядов большим полукругом вокруг стола, первый ряд сидел на низких скамейках. Я стояла неподалеку от этой воодушевленной музыкой группы, когда музыканты начали играть. Первым номером была баллада в исполнении брюнетки, песня, которую, казалось, знали все, кроме меня. Голос ее был чистым, благозвучным, припев разносился над толпой, кое-кто негромко подпевал.
Через несколько минут музыканты перешли на джигу под оглушительные аплодисменты толпы, потом на рил, потом на другую джигу. Музыка становилась все быстрее и быстрее, скрипачка склонилась к инструменту, лицо ее было сосредоточенным, бодран задавал завораживающий ритм, гармоника жаловалась, ноты флейты взмывали, толпа раскачивалась, колено руководителя ходило вверх-вниз, словно поршень.
Потом в спину мне уперлось что-то твердое, хриплый голос прошептал: «Идемте со мной, иначе выстрелю». Я почувствовала, как меня вытаскивают из толпы, выталкивают в коридор, потом в выходящую в переулок дверь. Не успела я понять, что происходит, или хотя бы повернуть голову, как мне ко рту прижали тряпку, и мир почернел.
Я проснулась, или, скорее, пришла в сознание, в каком-то месте, где не было ни света, ни звука. Может быть, смерть бывает такой, подумала я, ни облаков или крыльев, ни жемчужных ворот, а с другой стороны — ни огней, ни серных дымов ада. Просто вечное небытие. С сожалением подумала обо всем, чего не сделала и не сказала, и задалась вопросом, может ли быть еще один шанс, отсрочка. Смутно подумала, нет ли где-нибудь поблизости Эмина Бирна, наоборот, жалеющего, что высказал некоторые мысли.
Однако постепенно небытие превратилось в холодную, твердую поверхность, запах сырости, позывы к тошноте, мерцание ночного неба вверху и рев ветра за пределами моей тюрьмы. А потом поблизости раздался стон.
— Роб? — воскликнула я. — Роб, это ты?
Я поднялась на четвереньки и стала шарить рукой в той стороне, где послышался этот звук. Нашла Роба в нескольких футах. Он еще не совсем очнулся, но приходил в себя. Я нашла его руку и держала ее.
— Кто здесь? — хрипло спросил он, внезапно придя в чувство.
— Я, Роб. Ты со мной.
Минуты две он молчал, и я подумала, что он снова потерял сознание.
— Представляешь, где мы? — спросил он наконец.
— Нет, — ответила я.
Роб медленно сел и застонал снова.
— Припоминаю, — заговорил он. — Бар, музыка, и ты исчезаешь в заднем коридоре: я увидел тебя лишь мельком. Это показалось странным, и я решил пойти посмотреть. И дошел только до задней двери. Наверно, их было двое. Тяжело думать, что со мной справился всего один. Должно быть, основательно потерял форму. Все дело в работе за письменным столом, которую мне поручали дома. Не иначе. Не думаешь, что это сказывается возраст, а? Видимо, это был эфир или что-то подобное, если я правильно понял за ту долю секунды, что оставалась до потери сознания. И если эта отвратительная тошнота может служить симптомом. Примитивно, но эффективно. Я сразу отключился. Должно быть, этот человек сперва лишил сознания тебя, а потом набросился на меня из-за двери. Я ничего не заметил. Определенно потерял форму.
— Очень мило, что ты пошел за мной, — сказала я, когда этот монолог окончился.
— Мы, полицейские, этим и занимаемся. Останавливаем преступления, спасаем женщин в беде и все такое. Правда, в данном случае со своей задачей я не справился.
— Ты случайно не видел, кто выталкивал меня из двери? — спросила я.
— Нет, к сожалению. Видел только верхнюю часть твоей головы и чей-то затылок, но видно было плохо.
— Мужчина это был или женщина?
— Не разобрал. А ты? Определила что-нибудь по голосу?
— Нет, но голос был явно изменен, из чего следует, что я, видимо, знаю этого человека.
— Мммм, — протянул Роб. Я услышала, как он пошевелился, потом щелкнул зажигалкой, вспыхнул огонек.
— Вот видишь! — сказал он. — Курение имеет свои достоинства. Я замечал, что ты его не одобряешь, не думай.
Мы встали, и Роб повел вокруг крохотным огоньком, оглядывая нашу тюрьму. Мы находились в каком-то круглом строении около десяти футов в диаметре. Каменные стены, поднимаясь, загибались внутрь, к маленькому отверстию футах в двенадцати над землей. Там была маленькая дверь с металлическими полосами, и Роб с силой налег на нее. Она не подалась. Он погасил зажигалку.