Однако рассмотрение опыта Англии в окружении других европейских регионов выявляет иную картину (Allen 2001). Мальтузианское падение реальной оплаты труда в XV веке происходило по всей Европе, но с XVI века появилась другая динамика. В экономиках Северного моря, Нижних Земель и Англии реальная оплата труда упала значительно меньше, чем в других местах, а в начале XVII века начала расти. Этот феномен, который Аллен называет великим расхождением в европейской оплате труда, а Ян Люйтен ван Занден «малым расхождением» (чтобы отделить его от великого расхождения между развитыми и остальными экономиками), привлекает внимание к событиям, произошедшим задолго до классической промышленной революции.
Данные об оплате труда не столь широко доступны вне Европы и стран европейской цивилизации, но исследования начинают заполнять эти пробелы (Allen 2001; Allen et al. 2011). Предварительные результаты показывают, что в XVIII веке реальная оплата труда в главных азиатских городах была сравнима с оплатой труда почти во всей Европе, за важным исключением экономик Северного моря. Оплата труда в Европе на протяжении XIX века в целом демонстрировала тенденцию к росту, но оплата труда в Азии падала до середины столетия и оказалась ниже, чем в Европе, за исключением ее самых бедных областей. Оплата труда ставит под сомнение предположение большинства историков экономики о том, что в раннее Новое время доходы в Европе обычно были выше, чем в Азии, а также предположения тех, кто рассматривал основные черты европейского общества в качестве причин современного экономического роста. Однако, возможно, нам не следует удивляться. Аллен обнаружил, что почти по всей Европе в раннее Новое время реальные доходы неквалифицированных работников упали до уровня, недостаточного для содержания скромной семьи на самом дешевом из доступных рационов (единица на вертикальной оси рис. 16.4 соответствует цене содержания семьи из мужчины, женщины и двух маленьких детей в соответствии с рационом прожиточного минимума на основе овсяной каши или ее эквивалента).
Хотя сравнительные данные за длительный промежуток времени показали, что мы нуждаемся в более широком и внимательном взгляде на процесс индустриализации, промышленная революция с 1770 по 1840 год остается важной. Знаменитые новые технологии сами по себе не преобразовали экономику, но стали ранними проявлениями ускорения технологических изменений, характеризующего современный рост. Почти вся изобретательская деятельность, несомненно, возникает в результате осознанного поиска, а успешные технологические улучшения редко появляются полностью сформировавшимися, обычно требуя дорогих дополнительных исследований и разработок. Рыночные условия в Британии в конце XVIII века значительно увеличили вероятность того, что новые технологии, экономящие труд с помощью машин, механических источников энергии и минерального топлива, появятся там, а не где-либо еще.
РИС. 16.4
Реальная оплата труда рабочих в городах с XIV до XX века
Источник: Allen 2001.
Прежде всего, мы видели, что британские рабочие получали более высокую плату за труд, чем где бы то ни было еще (за исключением Нижних Земель). Во-вторых, уголь интенсивно добывался только в Британии, и там развивались технологии его использования в качестве топлива для нужд жилья и промышленности (Allen 2009b; Аллен 2014; Hatcher 1993; Nef 1932). Вследствие этого британские производители выбрали минимизировавшие издержки технологии, которые использовали капитал и энергию для сокращения трудозатрат, и британские исследования и разработки основывались на активном использовании машин и топлива. В других странах было намного меньше стимулов для исследования возможностей такого рода, потому что фирмы еще не применяли технологии использования угля и экономии трудозатрат. Кроме того, вне Британии небольшие улучшения, использовавшие капитал и уголь для уменьшения трудозатрат, не снизили бы производственные издержки. Поэтому неудивительно, что прорыв в машинном прядении хлопка, в паровых машинах и в производстве коксового чугуна был британским (Allen 2009b, 2010; Аллен 2014).
Разумеется, новшества в машинном прядении хлопка, в паровых машинах и производстве коксового чугуна были не мелкими улучшениями, а грандиозными прорывами. Прядильная машина Аркрайта — самый показательный пример — к началу XIX века уменьшила цену грубой хлопковой пряжи до трети ее цены в середине XVIII века, а цену более тонкой пряжи намного больше (Harley 1998); паровая машина Уатта революционизировала обеспечение энергией; пудлинговая печь Корта и прокатный стан сделали выгодным коксовое производство сварочного железа в больших объемах. Тем не менее эти изменения трансформировали существующую практику, адаптированную к высокой оплате труда и дешевой энергии. Хотя, вероятно, не было оснований думать a priori, что активно использующие капитал и энергию технологии с большей вероятностью генерировали бы технологический прорыв, чем другие технологии, создается впечатление, что на протяжении двух прошедших столетий технологические изменения в основном группировались вокруг технологических улучшений в богатых экономиках, интенсивно использовавших капитал, энергию и сырье (Allen 2011). Непонятно, отражает ли это природу возможных технологических улучшений или выявляет технологически развитые общества с развитыми инженерными навыками и развитой способностью к инновациям и, следовательно, с высоким уровнем дохода.
Выглядит убедительным аргумент о том, что машинные технологии появились в результате осознанного поиска, инициированного предпринимателями, имевшими опыт в использовании методов интенсивного привлечения капитала, поскольку они работали с дорогой рабочей силой и дешевой энергией. Однако он не объясняет, как и почему экономики входили в эру современного экономического роста. Условно говоря, Аллен утверждает, что Британия стала богаче в XIX столетии потому, что она уже была богата в XVIII. Это, видимо, верно, но напрашивается основной вопрос: почему была богата Британия XVIII века? Оценки национального дохода и относительной реальной оплаты труда заставляют нас рассмотреть более ранние достижения; это также необходимо для поиска источников технологии британской промышленной революции.
Процветание британии: производительное сельское хозяйство
Сравнение данных Британии с другими странами в XIX веке дает понимание источников ее передового развития. Распространенное мнение состоит в том, что этот экономический прогресс возник из-за высокой производительности в современном производстве, но там, где данные допускают сравнение для XIX века, Британия, хотя и была пионером промышленной революции и развила намного больший производственный сектор, чем ее соперники, не имела намного большей производительности на одного промышленного рабочего, чем Франция или Германия. Патрик О’Брайен и К. Кейдер в их новой интерпретации экономического роста во Франции утверждали, что производительность труда во французской промышленности в первой половине XIX века превосходила производительность труда в Британии на величину от 10 % до 40 % (O’Brien, P. K. and C. Keyder 1978). Такие оценки могут преувеличивать достижения Франции, но Британия едва ли сильно лидировала в производительности труда в промышленности (Crafts 1984a). Тем не менее Мэддисон оценивал доход Франции на душу населения в 1830 году как едва ли превосходящий две трети британского, а Аллен сообщал, что реальная оплата труда в Париже составляла от половины до трех четвертей оплаты в Лондоне. Таким же образом, сравнение с Германией более позднего периода XIX века дает такие же результаты. Стивен Бродбери считает, что производительность труда в германской промышленности в 1871 году составляла 93 % от британской, хотя ВВП на одного работника был только 60 % (Broadberry 1997).
Более высокий доход на душу населения в Британии происходил прежде всего из-за намного более высокой производительности в сельском хозяйстве. Для Европы за пределами Нижних Земель была характерна низкая сельскохозяйственная производительность. В Британии около 1840 года (уровень дохода на душу населения около 550 долларов США 1970 года) доля рабочей силы (25 %) и доля дохода (24,9 %) в сельском хозяйстве и добыче ископаемых были почти одинаковыми. В среднем по Европе доля рабочей силы в сельском хозяйстве составляла 54 % при доле дохода 37 %. Это значит, что если в Британии производство на одного работника в сельском хозяйстве было примерно таким же, как в остальной экономике, то европейская норма производительности в сельском хозяйстве везде составляла только половину от этой величины (Crafts 1984b, 1985). Бродбери обнаружил, что в 1870 году сельскохозяйственная производительность в Германии составляла 56 % от британской. Разрыв между сельскохозяйственной производительностью в Британии и на континенте (вне Нижних Земель) возник между началом XVII и серединой XVIII века, задолго до промышленной революции (Allen 2000).
По всей видимости, характерная, в высшей степени капиталистическая природа сельского хозяйства в Британии обусловила его высокую производительность. В большей части Западной Европы типичная ферма была крестьянским хозяйством, располагавшим землей на условиях традиционной аренды (customary tenancy), при этом деятельность фермы и труд контролировала семья. Напротив, типичный британский фермер был предпринимателем, арендовавшим землю у землевладельца, обеспечивавшим оборотный капитал фермы и использовавшим наемный труд (Shaw-Taylor 2005, 2012; Caird 1852). По старым представлениям, изменения в сельском хозяйстве Британии вызвали передовые землевладельцы и огораживание открытых полей, но исследования определенно установили, что в XVII и XVIII веках фермеры-йомены на скромных по размеру фермах инициировали и применяли повышавшие продуктивность изменения как в деревнях с открытыми полями, так и на огороженных фермах (Allen 1992, 1999, 2009b; Аллен 2014, глава 3). Лежащие в основе процесса движущие силы не могут быть твердо установлены, но ключевую роль здесь сыграл высокий уровень рыночной ориентации британского сельского хозяйства в отношении как продажи продукции, так и инвестиций. Такая ориентированность на рынок была традиционной, уходящей вглубь Средневековья и укрепившейся после «черной смерти».