Перемены в сельском хозяйстве Германии были более сложными. Запад был в значительной степени похож на Францию. На востоке изменения происходили на основе освобождения от крепостного сельского хозяйства. Сельское хозяйство Германии к востоку от Эльбы в XVIII веке ни в коем случае не было изолировано от рынков; дворянские поместья обеспечивали оживленный зерновой рынок, питаемый спросом Нидерландов, и также во все возрастающем объеме — Британии. Более процветающие крестьяне также были ориентированы на рынок и часто нанимали работников для выполнения трудовых повинностей, которые они были обязаны исполнять в аристократических поместьях (Harnisch 1986: 50–59). Уничтожение крепостничества в Пруссии и везде в Центральной и Восточной Европе было осознанной политикой модернизации. Перед Французской революцией наблюдались крестьянские волнения, а военные поражения 1806 года послужили толчком для реформ Штейна — Гарденберга в Пруссии, которая запустила полувековой процесс замены феодального сельского хозяйства капиталистическим. Реформы освободили крестьянство от феодальной зависимости и переопределили права собственности на землю. Аристократы-землевладельцы, в отличие от Франции, имели политическую возможность обеспечивать себе компенсацию за потерю феодальных выгод и увеличивали количество непосредственно контролируемой ими земли. Аристократические поместья стали использовать капиталистическую систему сельского хозяйства с использованием наемного труда. Многие большие и средние крестьянские фермы также выиграли от стабильного владения землей и уничтожения феодальных повинностей. В первой половине века в Пруссии в целом выработка на работника увеличилась в диапазоне от 40 % до двух третей, а к востоку от Эльбы, где реформы имели наибольший эффект, производительность труда в 1860 году была в 2,5 раза выше уровня 1800 года. С 1850 по 1913 год выработка продолжала расти на 2,1 % в год, а выработка на одного работника увеличивалась на величину от 1,8 % до более чем в три раза — это уровень роста, превышавший уровень роста подушевого дохода Германии (Pierenkemper and Tilly 2004: 23–29, 76–80).
Бедные деревенские жители без законных прав на землю стали нищающими наемными работниками, их число увеличилось с быстрым ростом населения. В отличие от Франции, где уничтожение остатков феодальной зависимости усилило права крестьян, привело к почти полной остановке роста населения и препятствовало росту мобильной наемной рабочей силы, реформы в поместьях к востоку от Эльбы внесли вклад в создание пролетариата для индустриализации страны. Бедные сельские жители превратились в наемных работников, и в то же время рост населения ускорился до более чем 1 % в год (более за счет снижения смертности, хотя рождаемость снизилась только в XX веке) (Pierenkemper and Tilly 2004: 87–94). Рост населения к востоку от Эльбы и изменения в сельском хозяйстве привели к массовой миграции после 1860 года. Сначала многие уезжали за границу, в основном в Соединенные Штаты, но когда урбанизация и индустриализация развились в Рейнланде, Вестфалии и вокруг Берлина, мигранты с востока стали городскими фабричными рабочими. За двадцать пять лет, к 1907 году, из восточных провинций Пруссии мигрировало более двух миллионов человек (что составляет примерно две трети превышения рождаемости над смертностью). За то же время берлинский регион и западные промышленные провинции приняли примерно такое же число мигрантов. С 1880 по 1910 год доля сельскохозяйственного труда в рабочей силе Германии упала от почти половины до 36 % (Milward and Saul 1977: 45; Pierenkemper and Tilly 2004: 87–104).
Контраст между институционным развитием сельского хозяйства во Франции с одной стороны и Германии с Англией — с другой выявляет сложности в оценке европейской индустриализации. И в Англии, и в Германии преобразование сельскохозяйственных работников в свободную наемную рабочую силу (пролетаризация) внесло вклад в индустриализацию за счет облегчения набора трудовых ресурсов и увеличения количества городских потребителей (которые приобретали непропорциональную долю потребительских товаров массового производства). Во Франции сельские работники — крестьяне — были вольны уехать, но предпочитали оставаться на земле, часто ведя самодостаточное хозяйство и получая более низкое материальное вознаграждение, чем могли предложить городские альтернативы. Они были способны сделать такой выбор потому, что владели землей. Оставаясь на земле, крестьянская семья выбирала образ жизни, который вел к неэффективному использованию труда, если мы принимаем в качестве критерия, что маржинальный продукт должен быть одинаков в различных ситуациях — удержание труда на семейных фермах уменьшало маржинальный продукт труда в сельском хозяйстве ниже уровня в остальных отраслях экономики. В результате крестьянские семьи предпочитали тратить потенциальную земельную ренту на поддержание статуса сельских крестьян. Трудно не принять того, что как минимум для поколений, делавших такой выбор, это было обдуманное и рациональное решение. Английские и немецкие сельские работники почти наверняка сделали бы такой же выбор, если бы могли. Из-за этого при анализе индустриализации возникает дилемма. Мобильность труда усиливает индустриализацию и размещает труд более эффективно. Это увеличивало измеренный национальный доход в Германии и Англии по отношению к Франции. Однако это измеренное увеличение преувеличивает выигрыш в благосостоянии, так как увеличение благосостояния от крестьянского образа жизни — реальность которого продемонстрировал реальный выбор французских крестьян — не учитывается в счетах национального дохода.
Заключение: капитализм и европейская индустриализация
Европейская индустриализация была триумфом капитализма. Однако крупные фирмы, нанимавшие массы рабочих-пролетариев — обычная концепция капитализма, — играли скромную роль. Современный экономический рост был достигнут обществами, в которых рынок стал всепроникающим. У первоначальных лидеров, Нидерландов и Англии, рыночный капитализм был твердо установлен задолго до промышленной революции. Во многих других районах Европы капитализм имел глубокие корни, и в течение XIX века рост распространился довольно быстро. В целом доходы на душу населения имели тенденцию к сближению, когда наиболее отсталые экономики получали выгоду за счет передовых технологий, институциональных изменений и притока капитала от лидеров. Очертания европейской индустриализации различались, особенно в зависимости от степени отсталости и от доступности угля. Разумеется, крупные капиталистические фирмы играли свою роль, особенно в весьма заметных больших городских фабриках и в тяжелой промышленности. Однако нигде они не были распространены в достаточной степени для того, чтобы обеспечивать рост всей экономики, а в некоторых экономиках, достигших высших уровней подушевого дохода, такие отрасли практически отсутствовали.
Тот капитализм, который обеспечивал рост экономики, пронизывал малые и средние фирмы, обычно семейные, которые производили большую часть промышленной продукции и услуг даже в Британии и Германии. Важно, что капитализм также стал в целом доминировать в сельском хозяйстве. Сельское хозяйство участвовало в процессе намного более ощутимо, чем принято считать, когда говорят о европейской индустриализации. Ведь трансформация Европы не могла бы произойти без активного роста в сельском хозяйстве. В 1750 году (вне Англии и Нижних Земель) доля рабочей силы в сельском хозяйстве равнялась примерно 60 %, плюс дополнительно от 20 до 30 % сельского несельскохозяйственного населения (Allen 2000: 11). Существенный экономический рост был практически невозможен без повышения производительности в сельской местности. Во многих случаях, особенно на востоке, сельскохозяйственные изменения включали институциональные изменения. Тогда достижения в сельском хозяйстве соперничали с экономическими достижениями в других областях.
Продолжительный рост подушевого дохода опирался на технологические изменения. К сожалению, происхождение технологических изменений и процесс их распространения трудны для понимания. Значительные технологические изменения не ограничивались знаменитыми изобретениями. К моменту начала промышленной революции Британия уже была богата по стандартам того времени. Ее экономика с высокой оплатой наемного труда опиралась на более ранние достижения в сельском хозяйстве и на широкий спектр производства и услуг, которые развились в капиталистической рыночной экономике. Даже хотя большинство фирм (и ферм) оставались мелкими, экономика была хорошо интегрирована, а рынки товаров и факторов производства были широки. Необходимость конкуренции фирм обеспечивала контроль издержек и улучшение продукции. Возможность получения дохода от инноваций мотивировала таких изобретателей, как Ричард Аркрайт, предпринимать исследования и разработки.
Континентальная Европа, за исключением Нидерландов, обычно отставала от Британии в доходе и промышленных технологиях. Технологический разрыв, хотя его определенно демонстрировал коэффициент отсталости при движении на восток, не следует переоценивать. Во Франции в XVIII веке произошел впечатляющий рост, и ее текстильная промышленность была сравнима с британской. Французы определенно лидировали в производстве шелка и других предметов роскоши. Технологические прорывы промышленной революции произошли в Британии, возможно, из-за высокой оплаты труда и дешевого угля, что обеспечивало стимулы для поисков соответствующих технологий. В случаях соответствия местным ценам новые технологии быстро продвигались по континентальной Европе, так как местные капиталисты старались повторить британский успех, часто нанимая квалифицированных британских рабочих или приобретая станки у британских машиностроительных фирм. Разумеется, когда мы обращаем внимание на фабричный текстиль, черную металлургию, уголь и пар, то все говорит о британском лидерстве и воспроизводстве достижений Британии на материке. Но не следует преувеличивать значение этих отраслей. Их доля во Франции была ограниченной, и они имели мало влияния в Нидерландах и Дании, однако доход в этих странах рос из-за технологических достижений в других отраслях, иногда, возможно, стимулированный примером британской текстильной промышленности и машиностроения, но часто и собственными путями. Ко второй половине XIX века стало ясно, что технологическая активность развилась во всех передовых экономиках и что новые технологии быстро переходили из одного места в другое. Тем не менее избиравшиеся пути определялись ресурсами, прошлым опытом и характеристиками рабочей силы, а попытка заставить экономическую историю идти по слишком жесткому шаблону приводит лишь к недоразумению.