[66].
Создание корпорации приводит к появлению нескольких важных прав и привилегий. Среди них (скрытая в самом термине «корпорация», который происходит от латинского корня «corpus», означающего «тело») была способность группы лиц действовать в качестве единого субъекта с общей печатью, вне зависимости от состава группы, с правом владеть собственностью и обменивать ее, с правом заключать договоры и с правом быть истцом и ответчиком в суде. Особенно важным следствием возможности действовать в качестве единого субъекта вне зависимости от состава владельцев было то, что существование корпорации более не было связано с физическим существованием какой-либо личности или группы личностей. Это обстоятельство представляется мне самым главным. По сути, корпорация приобретала бессмертие, если иное не оговаривалось ее уставом. Как мы увидим, некоторые ранние уставы корпораций и в самом деле налагали такое ограничение, часто на двадцать лет[67]. Но даже эта кажущаяся мимолетной «жизнь» выглядела предпочтительно по сравнению с жизнью смертного человека того времени и была почти наверняка длиннее, чем общая жизнь любой группы людей.
История корпораций в Америке начинается с истории постоянных английских поселений в Северной Америке. В апреле 1606 года король Англии Яков I выдал хартию, создавшую две компании «для устроения проживания и земледелия, и образования колонии из некоторого числа наших людей в той части Америки, которая обычно именуется ВИРДЖИНИЯ, а также в других частях и территориях Америки» (Thorpe 1909; см. также: http://avalon.law.yale.edu/17th_century/va01.asp). Это действие изменило мир не только потому, что дало разрешение на образование первого постоянного английского поселения в Северной Америке, но также представляло некоторое едва заметное изменение в природе и роли корпораций. Ранее наиболее обычным использованием корпораций было создание таких общественных организаций, как муниципалитеты (например, Муниципальная корпорация лондонского Сити), образовательные учреждения, религиозные организации и благотворительные фонды[68]. Однако созданные хартией короля Якова Лондонская и Плимутская компании представляли собой совершенно другую модель, в которой присутствовал значительный частный элемент, хотя и с конкретной общественной целью (а именно заявлять права английской короны на территории). Более того, в отличие от своих непосредственных предшественников, Московской компании (1555), Левантийской компании (1581), Ост-Индской компании (1600), которые имели довольно узко очерченные цели, эти новые компании пользовались намного большей свободой[69].
Такие ранние торговые компании, как Ост-Индская компания, стали источником быстрого дохода для своих инвесторов и учредителей, включая государство. В то же время они освободили монархию, которая испытывала трудности с налогами, от обеспечения весьма неопределенных, но почти наверняка высоких расходов этих предприятий и от принятия ответственности на себя за риск неудач[70].
Они могут рассматриваться как SPV (special purpose vehicle, компания специального назначения) того времени. Более того, те компании, которые были созданы до Лондонской и Плимутской компаний, также несомненно принадлежали к меркантилистской традиции того времени и были сосредоточены на торговле, наделенные широкими и исключительными монопольными правами[71]. Торговля, однако, была едва упомянута в Виргинской хартии помимо запрета на перевозку любых «товаров, продуктов и сырья» за пределы Британской империи без королевского дозволения. Напротив, целью этих новых компаний было долговременное поселение и создание нации, и многие права и привилегии были оставлены без четкого определения. Среди них были право чеканить монету и возможность учреждать корпорации — полномочия, в то время сохраняемые за сюзереном, впоследствии отобранные английским парламентом (Scott 1910).
Хотя перспектива личной выгоды привлекала инвесторов в Лондонскую и Плимутскую компании, эти ранние корпорации также служили государственной задаче, которая тогда была центральной при предоставлении привилегии создания корпораций. Однако со временем баланс между государственной и личной заинтересованностью значительно сместился в сторону личной. В мире таких небольших фирм, как те, о которых говорил Адам Смит (Smith 1776; Смит 2007), это смещение имело бы мало последствий или не имело их вовсе. Но с резким ростом размеров и сферы деятельности корпораций в результате эффекта экономии за счет масштаба и объединения производительностей, а также неожиданных последствий принятия Тринадцатой и Четырнадцатой поправок к Конституции Соединенных Штатов в 1865 и 1868 годах рост корпораций изменил мир. Эти поправки были приняты для защиты прав только что освобожденных рабов. Однако в неподписанном решении Верховного суда по делу графства Санта-Клара против Южной Тихоокеанской железной дороги (1886) положения Четырнадцатой поправки были распространены на корпорации, и таким образом корпорации в американском праве получили большинство прав физических лиц, а также потенциальное бессмертие, что раньше было исключительным достоянием богов и правительств[72].
В свою очередь, эти изменения все в большей степени делали корпорации формой организации людей, конкурировавшей с создавшей их формой национального государства. Например, в 2011 году магазины WalMart имели более 2 миллионов сотрудников и их годовая выручка превышала 420 млрд долларов[73]. Это превосходит население Латвии и ВНП Австрии, двадцать седьмой по размеру ВНП страны мира, у которой есть комплектуемая по призыву армия и членство в ООН[74]. Некоторые корпорации сейчас приобрели такие размеры и влияние, что они не только «слишком велики для провала», но и, как известно, диктуют государственную политику[75]. Они стали отличительной чертой американского капитализма и настолько успешны, что, подобно суверенным государствам, это нововведение распространилось по всему миру. Хотя это рассматривается как современная тенденция, как минимум один проницательный наблюдатель (Чарльз Адамс) предсказал эту тенденцию более чем сто сорок лет назад:
Наши великие корпорации быстро освобождают себя от государства, или, скорее, берут государство под свой контроль, а отдельные капиталисты, которые давно оставили попытку с ними конкурировать, будут следующим шагом стремиться их контролировать (Adams and Adams 1871: 12).
Однако корпорации в Америке стали приобретать силу только после революции и не начали доминировать до конца XIX века. Но и тогда корпорации оставались редким явлением. Скорее, частное предпринимательство было и остается (в чисто количественном отношении) доминирующей организационной формой (см. например: Carter, Gartner et al. 2006b: part C, chapter XX). Однако капитализм присутствовал в Америке начиная с момента образования колоний, о чем свидетельствует использование рынков для извлечения личной, частной выгоды.
Центральная роль и преобладание рынков в Америке с ранних времен
Сельскохозяйственные рынки
Сначала практически все жители Америки были заняты в сельском хозяйстве (Carter, Gartner et al. 2006a: Table Ba, 814–830). Однако фермы различались по размеру, организации и, в зависимости от региона, — по видам выращиваемых культур. Некоторые были более капиталистическими, то есть более ориентированными на рынок и движимыми рынком, чем другие. Это было особенно верно в отношении Юга, где плантации направляли основные усилия на производство непищевых основных культур, особенно табака во время колониального периода и хлопка впоследствии, урожай которых нужно было продать на рынках для удовлетворения спроса далеких, часто заморских потребителей. Так как такая деятельность была в высшей степени специализированной, эти плантации должны были приобретать пищу для семьи плантатора и работников и корм для домашнего скота.
Ничто в сельском хозяйстве, как минимум такого типа, который практиковался на северо-востоке и на Среднем Западе, не требовало корпоративной формы организации. Требования к капиталу предъявлялись скромные (но большие, чем у среднего производственного предприятия [Atack 1986b]), разнообразная сельскохозяйственная деятельность потенциально делала полезным использование всех членов фермерской семьи (Craig 1993), а перспектива наследования могла способствовать тому, чтобы немногочисленные члены семьи оставались работать на ферме (Atack and Bateman 1987). Требования к капиталу для рабовладельческих плантаций были выше, чем для свободных ферм, из-за цены рабов и некоторых (ограниченных) признаков экономии масштаба (Fogel and Engerman 1974, 1977). Тем не менее корпоративная форма не была принята в плантациях, хотя очевидно, что плантации в большей степени, чем фермы Севера, были коммерческими предприятиями (например, они использовали профессиональное управление, бухгалтерский учет, они были сосредоточены на производстве непродовольственных основных культур, которые было необходимо продавать за пределами их области, и т. п.).
Равномерное распределение природных ресурсов и низкая плотность населения ограничивали возможности местной торговли. Один наблюдатель дал меткую формулировку этой проблеме: «земля не могла производить ничего, кроме кукурузы, но для кукурузы не было рынка; они делали из нее виски, а так как они не могли продать виски, они его выпивали» (Ohio Experiment Station 1920: 50). Тем не менее рынки возникли и фермеры начали постоянно и систематически производить не только то, в чем нуждались их семьи, но и более того, что могли потребить. В результате большинство фермеров было вовлечено в рыночную торговлю и наконец стало зависеть от рынка, несмотря на то что их вид деятельности позволял отстраниться от рынка и быть вместо этого самодостаточными. Не все историки согласны с тем, что фермеры по всей стране быстро приняли рыночный менталитет (Henretta 1978), но эмпирические данные свидетельствуют о том, что фермеры производили больше, чем им необходимо было производить для собственного пропитания (Atack and Bateman 1987), и, поступая так, искали те рынки, которые предлагали им лучшие цены (Atack and Bateman 1987; Rothenberg 1981, 1992). Более того, фермеры приспосабливали землепользование и выращиваемые культуры к рынкам и ценам (Thunen and Hall 1966). Таким образом, например, когда дешевое зерно со Среднего Запада затопило восточное побережье, фермеры на землях с низкой производительностью в Новой Англии быстро среагировали на рыночный сигнал. Многие оставили свои фермы и сменили занятие сельским хозяйством на наемный труд в городах, становясь первыми промышленными рабочими (Field 1978). Однако не все уехали, и те, кто решил остаться на земле, перешли на производство других культур и продуктов, которые не могли с такой же выгодой импортироваться из других мест, в частности молочной продукции — сначала масла и сыра, а с улучшением транспорта и жидкого молока. Эти новые продукты требовали интенсификации трудовых усилий (например, круглогодичной работы в поле, коровниках и амбарах вместо работ, определяемых кратким вегетационным периодом), давая взамен более высокую стоимость продукции, как было описано Бозеруп (Boserup 1965, 1981).
На Юге хлопковая монокультура быстро истощила почву и труд стал относительно дефицитным фактором производства. В результате в общем случае для рабовладельцев — «владельцев труда» стало дешевле переехать западнее, на обширные приграничные земли, где была доступна девственная земля для выращивания хлопка, а не пытаться восстановить плодородие своей земли (Majewski and Tchakerian 2007; Wright 1978). Одним из следствий этого стало снижение стимулов для инвестиций в урбанизацию и расширенных вложений в инфраструктуру. Такие инвестиции, которые имели место в регионе, были сконцентрированы в портовых городах и в транспортной системе, созданной для транспортировки хлопка к удаленным рынкам Англии или Новой Англии. Только после освобождения рабов, превратившего «владельцев труда» во владельцев земли, эти стимулы начали действовать (Wright 1986).
Мерой важности рынков и торговли являются глубина, доступность и распространенность информации, актуальной для принятия рыночных решений — иными словами, информации о предложении и спросе, особенно информации о ценах и количествах товаров. Такая информация позволяла и производителям, и потребителям принимать обоснованные решения и помогала создать хорошо функционирующие, более глубокие и широкие рынки.
Например, начиная с 1719 года филадельфийская газета American Weekly Mercury начала размещать список цен широкого диапазона местных, отечественных и импортируемых продуктов, продававшихся на местном рынке. Эти цены брались из листовок-афиш, которые раньше выставлялись в кофейнях, посещаемых торговцами. Передача этой специфической информации из рук специалистов и их представление более широкой аудитории — как минимум той, которая могла себе позволить купить газету — является символом растущей глубины и широты заинтересованности в рынке (Bezanson, Gray et al. 1935: 3). Такие же сведения для Нью-Йорка периодически появлялись с 1720 года, а регулярно — после 1748 года (Warren, Pearson et al. 1932); для Чарльстона — с 1732 года (Taylor 1932; Cole and International Scientific Committee on Price History 1938a, 1938b).
Со временем качество и количество сведений о ценах повсеместно выросло. Например, местные цены время от времени появлялись в газетах Кентукки и Огайо уже в 1809 году, а регулярно — начиная с 1816 года, и даже на ежедневной основе (хотя и кратко) с 1825 года, когда было установлено регулярное речное пароходное сообщение. Эти местные цены также часто печатались вместе с ценами на рынке Нового Орлеана или даже на более отдаленных рынках (Berry 1943: особенно 14–18), как показано на рис. 17.1. Такие же данные, особенно о продукции местных ферм, публиковались в газетах мелких городов Среднего Запада и других начиная с относительно раннего этапа существования этих городов (например с 1841 года в Индиане и Висконсине, с 1851 года в Айове и с 1858 года в Миннесоте) (Farris and Euler 1957; Marquardt 1959; Mortenson and Erdman 1933; Norton and Wilson 1930; Strand 1942).
Такие сведения о ценах также выявляют ценную информацию, которая служит критерием существования и функционирования рынков: арбитраж на основе ценовых различий между рынками. Экономическая теория говорит нам о том, что для торгующихся на рынке товаров при отсутствии институциональных преград цены не должны различаться между любой парой рынков более, чем на цену транспортировки товара с рынка, где цена ниже, на рынок, где цена выше.
Имеющиеся свидетельства подтверждают, что ценовые различия имели все большую связь с ценой транспортировки. Более того, с падением цен на транспортировку в течение XIX века из-за транспортной революции цены на товары на различных рынках предсказуемо сближались как в долгосрочной, так и в краткосрочной перспективе (Berry 1943; North 1961; Slaughter 1995). Например, рис. 17.2. показывает сближение цен на пшеницу между Чикаго и Нью-Йорком начиная с 1840 года. Такое же сближение цен наблюдается и в производстве, и в наемном труде (Slaughter 1995).
Другой критерий существования и важности рынков — это появление институтов для их поддержки. Ничто не имело большего значения, чем основание Чикагской торговой палаты в марте 1848 года в преддверии открытия в следующем месяце канала Иллинойс — Мичиган. Первое телеграфное сообщение достигло города двумя месяцами ранее. В мае начались работы по строительству первой в штате щитовой дороги, а в ноябре 1848 года первый груз пшеницы был получен в Чикаго по железной дороге (Taylor 1917: i, 134).
РИС. 17.1
Два примера «Текущих цен» XIX века со Среднего Запада США
Источник: The Pittsburgh Gazette, 45 (14) (November 6, 1829), p. 2 и The Signal of Liberty 6 (10), (June 27, 1846), p. 3 (numbered 39). http://signalofliberty.aadl.org/signalofliberty/SL_18460627-p3-07.
РИС. 17.2
Сближение цен на далеко отстоящих друг от друга рынках США, 1824-1860
Источник: данные Cole (1938b), доступные на www.vanderbilt.edu/econ/cipr/cole-historicaldata.html.
Почти с самого начала некоторые сделки в Чикагской торговой палате включали то, что сегодня мы назвали бы форвардным контрактом, где оговаривалось прибытие зерна в город в некоторый не очень отдаленный будущий момент (см., например, Taylor [1917: 157] по поводу поставок в августе 1849 года). Возрастающее значение Чикаго и Чикагской торговой палаты в качестве торгового центра также подтверждала начавшаяся с 1858 году публикация на доске объявлений рыночных отчетов из Осуиго, Буффало, Монреаля и Нью-Йорка ежедневно к полудню. Более того, директора Чикагской торговой палаты пересмотрели и ужесточили свои принятые за два года до этого правила надзора, устанавливающие для поставщиков зерна стандарты влажности и посторонних включений (Taylor 1917). Такие правила, создающие стандартизированный продукт известного качества, были sine qua non (обязательным условием) для торговли фьючерсами. Скоро за этим последовали стандартные условия договоров, и к середине 1860-х годов рынок стал регулируемым, хотя рынок фьючерсов как мы его знаем сегодня, где расчетно-
клиринговая организация действует в качестве контрагента в каждой операции, возник лишь в начале 1870-х годов (Hoffman 1932).
Такие операции бросали вызов устоявшимся принципам торговли, так как они включали продажу продукта, которого человек не имел, другому человеку, который его не хотел иметь (см.: Rothstein in Gilchrist, Lewis et al. 1965) — иными словами, расчеты по многим фьючерсным контрактам производились путем заключения компенсирующей сделки с расчетом за наличные через расчетно-клиринговые организации, а не путем поставки соответствующего товара.
Активный рынок земли мог возникнуть даже раньше активного рынка товаров в Америке в результате условий, заложенных в колониальных хартиях, которые определяли, что земли предоставлялись «только на условиях свободной обычной наследственной аренды (free common soccage), а не в прямую аренду от сюзерена (in capite)». Это, по сути, поставило американские колонии за пределы феодальной системы и дало колонистам право отчуждать землю, право, в котором их английским собратьям в значительной степени отказывалось еще на протяжении двух поколений (Charles II 1660)[76]. Такое владение давало землевладельцам стимулы использовать землю экономически эффективным образом, чтобы максимизировать разницу между фиксированными ежегодными платежами аллодиальному владельцу земли (сюзерену или государству) и доходом землевладельца от использования земли. Эта система, таким образом, стимулировала переход земли к тем, кто использовал ее продуктивно (North and Thomas 1973).
Этот рынок земли рос только активнее по мере распространения заселения на запад. Более того, передача заявок на западные земли федеральному правительству первоначальными колониями создала единообразную систему отчуждения этих государственных земель, начатую Земельным законом 1785 года и продолженную последующими законодательными актами (Johnson 1976). Это обеспечивало систематическое межевание земель и их продажу на публичных аукционах тем, кто предлагал самую высокую цену, при этом обязательным требованием была только определенная законом минимальная цена, до тех пор пока федеральное правительство не начало раздавать землю частным лицам по Закону о гомстедах 1862 года (Gates 1936; Hibbard 1924; Oberly 1990)[77]. Даже тогда сохранялся активный вторичный рынок перепродаж земли, на котором центральную роль играли спекулянты (Fogel and Rutner 1972; Swierenga 1968).
Рынки труда
Будучи страной европейских поселений, Америка всегда была страной иммигрантов. Она также была страной дефицитных трудовых ресурсов. Эти факторы придавали рынку труда уникальный американский характер. Оплата была высокой, а путешествие через Атлантику было трудным, рискованным и дорогим. Следовательно, предпринять такое путешествие было нелегко, и решение о нем принималось в результате серьезных размышлений о возможных результатах в виде богатства или лучшей жизни для себя и/или своих потомков (включая такие соображения, как личная свобода и право голоса) (Engerman and Sokoloff 2005; Fogel and Rutner 1972; Hatton and Williamson 1993; Thomas 1973; Williamson 1974).
Однако в самом начале высокие транспортные расходы означали, что немногие люди могли позволить себе оплатить расходы наличными, а риски этого путешествия (включая физическое расстояние) и очевидная трудность взыскания денег у кого-то в далекой и еще в значительной степени неразвитой стране отпугивали развивавшиеся в то время рынки капитала от участия в этом процессе. В результате большинство колониальных иммигрантов попадали в Америку посредством заключения долгосрочных трудовых контрактов, которые финансировали их путешествие. Эти контракты обсуждались или еще в Англии до отбытия, если речь шла о работниках, заранее связавших себя условиями договорного рабства (indentured servants), или с потенциальными нанимателями по благополучном прибытии в Америку в том случае, если человек обязывался возместить расходы на переезд в течение определенного периода (redemptioners) (Galenson 1981; Grubb 1986, 1988). В каждом случае, однако, срок контракта устанавливался таким образом, чтобы ожидаемая стоимость произведенной работником продукции за вычетом стоимости его содержания, стола и любой другой выплаченной компенсации (как, например, премии по результатам работы по выполнении контракта), дисконтированная к настоящему моменту, покрыла бы стоимость проезда в колонии и премии за риск. В случае договорного рабства этот рынок быстро стал регулярным и рутинным, как показывают печатные бланки стандартизированных форм контрактов, предполагавших заполнение пустых строчек (Galenson 1981).
Мораль и этика и в Америке тоже имели цену[78]. Работники в условиях дефицита рабочей силы хотели приезжать сюда за ту оплату труда, которую работодатели были готовы предложить за такую малоприятную работу, как посадка риса, сбор хлопка или сахарного тростника. Для миллионов лиц африканского происхождения эта цена была разницей между их высокой производительностью на этих непопулярных работах и расходами других по обеспечению их минимальными средствами существования, поддерживавшими их здоровье и работоспособность. Результатом стало рабство и эксплуатация слабых сильными (Ransom and Sutch 1977; Vedder 1975), и этот выигрыш немногих (рабовладельцев) за счет большинства (рабов) несомненно, сыграл важную роль в том, что Юг занял непреклонную позицию и началась Гражданская война (Gunderson 1974).
Если рабство в северных колониях отмерло более или менее естественным образом в конце XVIII — начале XIX века, на Юге уже высокий и продолжавший расти спрос на хлопок — культуру, которая не может выращиваться в более северном климате, — и изобретение хлопкоочистительной машины придало новую силу рабовладельческой системе. Освоение еще более плодородных хлопковых земель в Алабаме, Миссисипи и Техасе только упрочило и укрепило систему, увеличив текущую доходность инвестиций (Conrad and Meyer 1958; Fogel 1989; Fogel and Engerman 1974). В результате рабовладельцы целеустремленно двинулись на запад, чтобы воспользоваться преимуществами новых экономических возможностей, беря своих рабов с собой и не задумываясь об издержках, которые несли рабы. Более того, в той мере, в какой белое население этих вновь заселенных областей, представляло собой все более убывающее меньшинство, белая беднота оказывалась все теснее связанной с рабовладельческой элитой из соображений взаимной защиты.
Рынок рабов был глубоким и долговечным; он хорошо задокументирован (см., например, Hall 2000). Как и в случае других рынков, имеющиеся свидетельства указывают на то, что цены на рабов устанавливались в соответствии с внутренне присущей этому ресурсу ценностью, иными словами, с продуктивностью рабов (Fogel 1989; Fogel and Engerman 1974). Способность рабов инвестировать в собственный человеческий капитал была жестко ограничена. Вследствие этого даже после отмены рабства избавление от такой обездоленности заняло время, несмотря на введение конституционных поправок в пользу бывших рабов. Вместо этого многие бывшие рабы оставались в тисках экономически невыгодных издольных договоров и в своем доступе к правосудию и защите зависели на протяжении поколения или более от опеки новых землевладельцев, своих бывших господ (Alston and Ferrie 1993, 1999; Alston and Higgs 1982; Alston and Kauffman 1998; Higgs 1977; Ransom and Sutch 1977; Wright 1986).
Транспорт как ключевая инновация для корпораций
Когда население Америки двинулось на запад, чтобы освоить новые земли, стало нарастать несоответствие между локусом производства и местами потребления. В результате необходимость развития усовершенствованных транспортных средств и коммуникации между этими местами становилась все более насущной. Эта задача была ясно сформулирована при Томасе Джефферсоне секретарем Казначейства США Альбертом Галлатином, который в своем отчете конгрессу утверждал, что «Хорошие дороги и каналы сократят расстояния, облегчат коммерческие и личные связи и объединят самые удаленные уголки Соединенных Штатов в еще более тесное сообщество интересов» (Senate and Treasury 1808). Но этих удобств было недостаточно. Проблемой, по мнению Галлатина, была высокая цена капитала и низкая плотность населения, что делало такие усовершенствования менее доходными, чем ожидалось и желалось, а также крупными позитивными экстерналиями, связанными с такими усовершенствованиями, хотя, как он считал, «Центральное правительство может совершенно самостоятельно удалить эти препятствия» (Senate and Treasury 1808). Например, большинство дорог были локальными и не составляли сети, не говоря уже о том, чтобы быть чем-то необходимым для удовлетворения стремлений континентального масштаба и потребностей страны в безопасности.
Вначале усилия концентрировались на улучшении дорог страны, лучшие из которых имели частное финансирование и ограниченный платный доступ. Даже несмотря на то что большинство из них были относительно короткими, капитальные затраты на их строительство обычно выходили за пределы средств отдельных лиц или небольших групп. Поэтому большая их часть была построена корпорациями, созданными специально для этой цели и получившими особые хартии от государства. Поскольку эти транспортные усовершенствования служили общественному благу, предоставление государством прав на создание корпораций соответствовало существующим правовым традициям. Однако корпорации быстро доказали, что имеют еще одно важное преимущество: привлечение капитала через продажу акций также позволяло корпорациям стать посредниками при решении «проблемы безбилетника», при этом владельцы земель, лежащих вдоль полосы отчуждения или рядом с ней, могли получать выгоды от повышения ценности земли вне зависимости от того, использовалась дорога или нет. Однако продажа акций таким землевладельцам не только активно вовлекала местных жителей в строительство и прокладку дорог, но делала их кровно заинтересованными в финансовом успехе такого строительства.
Такие продажи облегчались тем, что акции платных дорог, в отличие от банков и промышленных корпораций, получавших хартии примерно в то же самое время, обычно имели невысокую номинальную стоимость. В результате, в случае платных дорог
списки акционеров состояли из сети соседей, родственников, а также выдающихся местных граждан, делавших добровольный вклад в дело, которое представлялось им важным коммунальным улучшением. Обращения, размещавшиеся в газетах, устных выступлениях, городских собраниях, агитации на дому, по почте и в ходе переговоров и призывавшие к строительству дороги, подчеркивали важность коммунальных улучшений (Klein and Majewski 2008; см. также: Cleveland and Powell 1909; Coffman and Gregson 1998).
В конечном итоге, однако, прибыли (и дивиденды) большинства предприятий по строительству платных дорог были разочаровывающе низкими, хотя такие общественные товары создавали ценные и значимые позитивные экстерналии (Klein 1990; Klein and Majewski 1992, 2008; Taylor 1951). Столь низкая доходность для инвесторов в эти и другие транспортные улучшения представляют собой главный элемент в затянувшемся споре о том, до какой степени конкретные инфраструктурные улучшения были «преждевременными» (см., например, Fishlow 1965; Fogel 1960; Mercer 1969, 1970).
Правительство — федеральное, отдельных штатов и местного уровня — также вмешивалось в этот процесс с целью продвижения улучшений в транспортной сфере. Иногда эти действия имели просто разрешительный характер; в других случаях они были более инициативны. В число действий первой разновидности входили разрешения на организацию пулов риска и капитала посредством предоставления прав на создание корпораций и на доступ к судебной системе в случаях необходимости принудительного отчуждения собственности для получения прав прокладки дороги. Федеральное правительство также обеспечивало услуги Военного инженерного корпуса, который проводил подробное обследование местности и анализ технической осуществимости проектов (Haney 1908). Зачастую, однако, правительство принимало более непосредственное участие в транспортных улучшениях. Известно, например, о знаменитом решении штата Нью-Йорк гарантировать выплаты по облигациям для будущих инвесторов в канал Эри, хотя ex post это обещание никогда не было выполнено. Аналогичным образом штаты Пенсильвания, Огайо и Индиана являлись главными инвесторами и основателями каналов в своих границах (см., например, Goodrich 1960, 1967; Metzger and Bo-bel 2009; Sheriff 1996; Taylor 1951; Woods 2008). В результате Огайо и Пенсильвания поначалу попытались противодействовать строительству железных дорог путем обложения налогом тех направлений, которые непосредственно конкурировали с каналами (процитировано в: Taylor 1951: 75), а в Индиане лопнувший пузырь, выросший на строительстве каналов, привел к банкротству штата и созданию в 1842 году его новой конституции, ограничивавшей размеры его заимствований.
Федеральное правительство было (периодически) еще больше вовлечено во внутренние улучшения, чем правительства штатов. Оно построило Национальную дорогу (Raitz, Thompson et al. 1996: особенно главы 3–6) и выступило гарантом в строительстве сети почтовых дорог (Lord 1907), которая в конечном итоге развилась в систему скоростных автодорог США.Оно также построило гавани и маяки и расчистило судоходные пути от коряг и песчаных отмелей (Hunter 1949). Позднее федеральное правительство стало также выделять общественную землю для поощрения строительства железных дорог. Это обеспечило эти компании активом, который они могли заложить или продать, и, кроме того, сделало их активно заинтересованными в некоторых из потенциальных экстерналий, которые должны были возникнуть благодаря удорожанию земли в связи со строительством (Gates 1934).
Высокая стоимость транспортных улучшений сделала образование корпораций практически необходимым. На северо-востоке, например, на компании, занимавшиеся платными дорогами, приходилось более четверти от общего числа компаний, образованных посредством общих или специальных хартий с 1800 по 1830 год (по данным Klein and Majewski 2008), а в Огайо на железные дороги приходилось 45 % от общего числа компаний, зарегистрированных в 1836 году (Evans 1948: appendix 4)[79]. Однако там, где финансирование дорог происходило на местном уровне, оно все больше переходило на национальный или даже интернациональный уровень. Средства для начала строительства железных дорог в Балтиморе и Огайо были предоставлены несколькими выдающимися балтиморскими торговцами и банкирами посредством открытой подписки через Mechanics Bank в Балтиморе, Farmers’ Branch Bank во Фредерике и Hagerstown Bank в Хэгерстауне. Во время первого публичного предложения акций имелась огромная переподписка: было подано заявок на покупку 36 788 акций, хотя доступно было всего 15 000 (Stover 1987). Сходным образом железная дорога «Мохок энд Хадсон» финансировалась богатыми ньюйоркцами (Taylor 1951: 99). Однако с расширением сети железных дорог и началом в 1840-е годы железнодорожной мании «Стейт-стрит в Бостоне и Уолл-стрит в Нью-Йорке начали играть более важную роль, особенно в связи со строительством западных железнодорожных веток» (иными словами, веток, в которых у них не было непосредственной заинтересованности на местном уровне ни в качестве поставщика транспортных услуг, ни в качестве источника местных экстерналий).
Похожим образом Центральная железная дорога Иллинойса управлялась восточными учредителями и частично финансировалась за счет средств, привлеченных в восточных штатах и за границей <…> Британские вложения в ценные бумаги американских железнодорожных компаний, особенно облигации, резко возросли, и к 1853 году из общего количества облигаций американских железнодорожных компаний 26 % принадлежали иностранцам [однако] лишь 3 % акций, стоимость которых немногим менее чем в два раза превышала стоимость облигаций, находились в иностранной собственности (Taylor 1951: 100).
Более того, когда в ходе Крымской войны Центральной железной дороге Иллинойса стало труднее привлекать средства в Лондоне, ее акции и облигации были предложены в Амстердаме и нашли там готовый к покупкам рынок (см. также: Veenendaal 1992; Wilkins 1989). В результате другие американские железные дороги также привлекали средства в континентальной Европе, и к 1860 году железные дороги получили более миллиарда долларов — сумму, эквивалентную совокупным инвестициям в производство того времени — на строительство и управление поездами приблизительно на 30 000 миль железнодорожных путей в Соединенных Штатах (Chandler 1965).
Хотя корпорации были критически необходимыми организациями для строительства этих новых видов транспорта, как поставщики транспортных услуг они были крайне важны только на национальных железных дорогах, где существовала абсолютная необходимость в координации движения. Без центрального планирования быстрые поезда не могли обгонять медленные, двигаясь по одному и тому же пути, и был необходим строгий график прибытий и отправлений для того, чтобы избежать лобовых столкновений в системе с одним путем. Однако в сфере перевозок баржами на каналах, грузовых перевозок упряжками и конных экипажей было мало барьеров, если они вообще были. Даже паровые суда, по большей части, были доступны богатым гражданам и мелким группам (Taylor 1951) и, поскольку в суровых условиях речной навигации они выживали недолго, эти партнерства имели естественную сменяемость, вполне независимую от смертности среди отдельных партнеров. Хотя корпорации (например, Cincinnati and Louisville Mail Line и другие почтово-пассажирские линии) не были неизвестны на западных реках (Hunter 1949: 320–342), они были обычным явлением на реках восточного берега (например, бизнес коммодора Вандербильта) и в районе Великих Озер (Taylor 1951: 69).
Эти транспортные улучшения способствовали развитию колоссального сельскохозяйственного потенциала Среднего Запада, позволили плантациям на Юге сконцентрировать энергию для производства хлопка-сырца для текстильных фабрик Новой Англии и Британии. Между тем население северо-востока было освобождено от необходимости восполнять недостающие средства к проживанию возделыванием земли и могли вместо этого переместиться в города, чтобы заняться более выгодной производственной и торговой деятельностью (North 1961b). Такое производство все больше концентрировалось среди компаний, организованных как корпорации, поскольку размер необходимых капиталовложений увеличивался и фирмы получали преимущества масштаба и наращивали эффективность.
Возникновение и рост производственных корпораций в Америке
Хотя ранние колониальные правительства относительно слабо использовали свою предполагаемую способность к созданию корпораций и, таким образом, колонии остались в значительной степени незатронутыми «пагубным искусством биржевых спекуляций», сопровождавшим рост пузыря «Южных Морей», в 1741 году парламент распространил действие Акта о мыльных пузырях 1720 года на американские колонии (Scott 1910: i, 436–437)[80]. То небольшое число корпораций, которые получили хартии в Америке, например Гарвардский колледж и Йельский университет, придерживались традиции муниципальных, образовательных, филантропических и религиозных организаций (Davis 1917), служа главным образом общественным целям и не заботясь об извлечении частных прибылей (Nettels 1962: 290). Безусловно, Дэвис опускает эти создававшиеся колониальные корпорации в утверждении «Бизнес-корпорации, колониальные как по происхождению, так и по своей деятельности, были крайне малочисленны и в целом не имели особого значения». (1917: 87).
Вслед за революцией, однако, бывшие колонии начали утверждать свою независимость. Одним из способов, которыми они это делали, была выдача хартий на создание корпораций, так как эти полномочия столь прочно ассоциировались с властью сюзерена. Действительно, некоторые государственные компании в то время открыто ссылались на этот факт (Davis 1917: ii, 9). Несмотря на этот стимул со стороны предложения, относительно немного корпораций были основаны до принятия Конституции в 1789 году. (Davis 1917: ii, 28–29, рис. 1), большинство их них относились к транспортной сфере и ни одной — к производству[81].
Развитие внутреннего американского производства в колониальный период активно душилось меркантилистской политикой Британии. Она в целом запрещала широкое распространение товаров отечественного производства, которые могли конкурировать с британскими товарами, в том числе (но не только) шерсть, металлические изделия (в том числе огнестрельное оружие) и стекло. На самом же деле небольшие размеры американского рынка, низкая плотность населения и ограниченное число искусных мастеров были по меньшей мере серьезными препятствиями к развитию колониального производства, как и любые имперские запреты (Clark 1929)[82]. Некоторые виды производства сырья и полуфабрикатов, таких как чугун, поощрялись как источник входящих факторов для британской металлургической промышленности. Точно так же было и с производством продукции из дерева, учитывая дефицит леса в Великобритании. Один из этих продуктов, корабли, был особенно важен, так как экспорт кораблей в Великобританию имел критическое значение для невидимых статей колониального платежного баланса (Shepherd and Walton 1972; Walton and Shepherd 1979), причем чугун часто служил балластом.
В новообразованных Соединенных Штатах развитию отечественной промышленности предстояло стать вопросом для обсуждения на национальном уровне, по меньшей мере на некоторое время, между конкурировавшими взглядами на Америку. С одной стороны, Томас Джефферсон высказывался за то, «чтобы для производства общего характера нашей мастерской оставалась Европа» (Jefferson and Peterson 1984: 291: Query xix from Notes on the State of Virginia), в то время как, с другой стороны, Александр Гамильтон завершил свой доклад перед конгрессом на тему производственных предприятий следующим заявлением: «в сообществе, имеющем такое же расположение, как Соединенные Штаты, государственный кошелек должен восполнять недостаток частных ресурсов. В чем еще он может быть столь же полезен, как и в побуждении и совершенствовании усилий в промышленной сфере?» (House and Treasury 1791: 144). Действуя в этом же духе, Гамильтон несколькими месяцами ранее продвинул выдачу штатом Нью-Джерси хартии компании, которую мы назвали бы сегодня предприятием с государственным участием: Общество основания полезных производственных предприятий с капитализацией 600 000 долларов. Главным активом новой компании (помимо ее связей с исполнительной ветвью власти) был водопад Грейт-Фолс на реке Пассаик, вокруг которого впоследствии вырос один из первых национальных промышленных центров, город Патерсон, штат Нью-Джерси. Это предприятие, возможно, в некоторой степени предсказуемо, провалилось, и Патерсон также не оправдал ожиданий (Davis 1917). После этого, за некоторыми значимыми исключениями, такими как готовность федерального правительства платить очень высокую цену за огнестрельное оружие с взаимозаменяемыми частями (Hounshell 1984), государство почти не принимало непосредственного участия в производственной деятельности до XX века.
После получения доклада Гамильтона о мануфактурах палата просто отложила этот план без какого-либо обсуждения или голосования (Irwin 2004). Отсутствие интереса конгресса к производству отражало происходившее в то время бурное развитие торговли. Американские торговцы и судовладельцы зарабатывали большие деньги на торговле не только с Европой, но и с остальным миром, в том числе с Азией (Dalzell 1987; Fichter 2010). Более того, американцы могли купить в Европе любые производственные товары, какие только могли пожелать, по более низким ценам и более высокого качества, чем могли обеспечить отечественные производители. Индустриализация была просто неактуальна для американского процветания и уровня жизни того времени, несмотря на успех отдельных предприятий, таких как пороховое производство Э. И. Дюпона, Брендиуайн в Уилмингтоне, штат Дэлавэр, и фабрика Слейтера в Потакете, Род-Айленд. Эта фабрика, созданная с помощью торговой компании Almy and Brown из города Провиденс, была первым успехом внедрения инноваций в новую британскую технологию производства текстиля в США, технологию, которую британцы старательно защищали, например запрещая эмиграцию таких людей, как Сэмюэл Слейтер, обладавших знанием устройства новых станков. Это был лишь первый из нескольких эпизодов промышленного шпионажа, сыгравших решающую роль для роста и развития американской хлопковой промышленности.
Бурное развитие американского экспорта и реэкспорта, начавшееся одновременно с Французской революцией в 1789 году, однако, остановилось, когда президент Джефферсон ввел эмбарго на торговлю с Европой в 1807 году, продлившееся на протяжении войны 1812–1815 годов[83]. Внезапно дешевые и качественные продукты иностранного производства стало невозможно достать почти ни по каким ценам, и Америка была вынуждена самостоятельно удовлетворять свои потребности. В результате началась принудительная индустриализация в целях замещения импорта, которая проявилась в резком увеличении числа регистрируемых компаний, особенно в тех отраслях промышленности, продукция которых раньше импортировалась: химикаты, стекло, металлы и ткани (Senate and State 1824)[84].
Внезапная важность производственных предприятий также проявляется в запоздалых и беспорядочных усилиях конгресса, направленных на сбор информации о производственной деятельности в рамках переписи 1810 года. Эти события также заставили президента Джефферсона изменить свои взгляды:
теперь мы обязаны поставить промышленника рядом с земледельцем <…> опыт научил меня тому, что производственные предприятия сейчас так же важны для нашей независимости и комфорта (Jefferson and Peterson 1984: 1371: Letter to Benjamin Austin, January 9, 1816).
Фабрика Слейтера производила хлопковую пряжу. Изготовление ткани из этой пряжи должно было оставаться узким участком для всей отрасли до тех пор, пока ткачество оставалось ручной операцией. Как и вопрос с прядением нитей, эта проблема была решена британцами, хотя это решение оставалось скрыто от американцев до того момента, когда Франсис Лоуэлл посетил Ланкашир в 1810 году и по возвращении смог совместно с инженером Полом Муди создать первые американские ткацкие станки на основе этой пиратской технологии[85]. Они были запущены к 1815 году в Бостонской производственной компании, основанной Лоуэллом у реки Чарльз в Уолтэме (Dalzell 1987; Shlakman 1935; Weil 1998). Капитал и организационный дух этому новому предприятию дали бостонские торговцы, составлявшие неотъемлемую часть местного общества, чьи торговые перспективы и прибыли резко упали в результате эмбарго Джефферсона и последовавшей за ним войны. Скорость, с которой эти люди и семьи переключились с одной деятельности на другую, свидетельствует об отсутствии какой-либо сентиментальной привязанности к традиционному виду занятости и о том, что их новая деятельность не имела на себе клейма предрассудков; был лишь высокий уровень ожидаемой доходности на их обильный, взаимозаменяемый и мобильный капитал.
Кроме новых ткацких станков, еще одно критически важное нововведение на этой фабрике заключалось в объединении прядения и ткачества под одной крышей, тогда как на Род-Айленде и в Британии эти два процесса в производстве текстиля происходили отдельно. Оба нововведения принесли сенсационный успех. Географическое расположение фабрики, однако, было не вполне удовлетворительно ввиду небольшого энергетического потенциала реки Чарльз. Этот недостаток был восполнен в следующее десятилетие основанием нового фабричного города на реке Мерримак при ее слиянии с рекой Конкорд. В этом месте уровень воды в реке Мерримак падает на 32 фута, обеспечивая, как представлялось, обильный энергетический потенциал, достаточный для растущей отрасли (Hunter, Eleutherian Mills-Hagley Foundation et al. 1979: i). Новый город назвали Лоуэллом в память о Франсисе Лоуэлле, чей механический ткацкий станок и объединение прядения и ткачества произвели революцию в отрасли. Приблизительно в течение следующих трех лет Boston Associates основали в Лоуэлле десятки хлопковых фабрик, которые стали плановым промышленным сообществом (Dalzell 1987; Shlakman 1935; Weit 1998). Новые фабрики появлялись в других городах вдоль реки Мерримак, такие как Лоуренс, Нашуа и Манчестер. Эти основатели расширяли охват и масштаб отрасли. Они также избегали «разрушительной конкуренции» посредством сети взаимозависимых директоратов отдельных компаний и путем внимательного стратегического позиционирования продукции новых фабрик дополнявшей, а не конкурировавшей, с продукцией ранее существовавших фабрик.
Прибыль на инвестиции в Бостонскую производственную компанию, а также в сотни других предприятий, вызванных к жизни эмбарго Джефферсона и разрывом торговли в результате войны, оказалась под угрозой после заключения мира по условиям Гентского договора, в результате которого возникла конкуренция с потоком дешевого качественного импорта из Великобритании, начавшегося в 1815 году. Гамильтон предвидел это обстоятельство в своем докладе о производстве за двадцать пять лет до этого:
Превосходство, которым ранее пользовались те народы, которые были заняты развитием и совершенствованием какой-либо отрасли производства, представляет собой более труднопреодолимое препятствие, чем какое-либо из уже мною упомянутых, для введения той же отрасли в стране, где эта отрасль прежде не существовала. Сохранение конкуренции между недавно основанными предприятиями одной страны и давно достигшими зрелости предприятиями другой страны на равных условиях как в отношении качества, так и в отношении цены, в большинстве случаев невозможно. Расхождение в одном, или же в другом, или же в обоих аспектах непременно будет столь существенным, что исключит успешное соперничество (United States Congress. House. American State Papers [1791]).
Предложенное им решение состояло в «чрезвычайной государственной помощи и поддержке» (United States Congress. House. American State Papers (1791) посредством введения временных протекционистских тарифов для этих молодых отраслей — снова союзе государства и частного сектора с целью разрешения проблем, связанных с экстерналиями, что означало провал чистой (частной) рыночной экономики. Это позволило бы работникам и капиталистам получить опыт на деле, позволив им конкурировать по качеству (Bils 1984; David 1970; Williamson 1972). Возможность свободно дышать и получение прибыли за счет тарифного протекционизма позволили бы также отечественной промышленности достигнуть масштаба, необходимого для вступления в конкуренцию по цене с более крупными и зрелыми зарубежными соперниками. Результатом, согласно Тауссигу (Taussig 1967), стал переход в тарифной политике от просто источника выручки для федерального правительства к предоставлению защиты определенным отечественным отраслям (Bils 1984; David 1970; Irwin 2008; Pincus 1977).
Хотя предприятия по производству хлопковых тканей получали значимый выигрыш от тарифной политики (Bils 1984; David 1970; Harley 1992; Irwin and Temin 2001), многие другие отрасли также получили поддержку (Hawke 1975; Irwin 2008). Эта политика также внесла асимметрию в национальном доходе между различными группами (оказывая предпочтение капиталистам и промышленным рабочим перед земледельцами и землевладельцами, например) и регионами (James 1981) и на Юге привела к разговорам об отделении, кульминацией чего стал кризис с признанием недействительным в 1832 году Акта о тарифах 1828 года. Хотя этот кризис получил временное разрешение снижением тарифов, региональные расхождения в издержках и пользе тарифов никогда не исчезали и снова воплотились в одну из сил во время кризиса, приведшего к гражданской войне (Irwin 2008; Ochen-kowski 1982; Taussig 1888). Более того, тарифы оставались высокими до конца XIX века, отражая, отчасти, политическое и экономическое восхождение Севера после победы в Гражданской войне (Beard and Beard 1927; Hacker 1940).
Ко времени проведения переписи в 1820 году на северо-востоке существовал весьма обширный промышленный сектор. Покрытие производственной сферы Юга и Среднего Запада в этой переписи было значительно менее полным, но, даже делая на это скидку, понятно, что на Юге происходило то, что историк Чарльз Рамсдел (1936) назвал бы «прискорбным дефицитом» производства (Bateman and Weiss 1981). Это оказалось одним из факторов поражения конфедератов в Гражданской войне: у Юга просто не было средств вести современную войну, для которой необходимы были металл и машины, пока блокада Севера не пропускала импорт.
Хотя средний доход на душу населения на Юге выгодно отличался от дохода на Среднем Западе, на Юге он распределялся значительно менее равномерно. У рабов не было долларов и, следовательно, рыночного потенциала. Также было непропорционально больше бедных белых южан, чем бедных на Среднем Западе. В результате спрос на массовом рынке Юга был слабым и не смог поддержать местную промышленность. Это проявилось в более узком ассортименте потребительских товаров и меньшими размерами производителей, обслуживающих южный рынок (Bateman and Weiss 1981). Многие южные политики того времени, среди которых особенно выделялся Джон Кэлхун из Южной Каролины, продвигали идею развития на Юге промышленности — особенно производства хлопкового текстиля — в своих речах, передовицах и выступлениях на коммерческих съездах (Calhoun, Meriwether et al. 1959, особенно November 13, 1845), кроме того, существовали коммерческие издания, в частности DeBow’s Commercial Review, выходившее в Новом Орлеане, который также был лидером этого движения. Однако эти публичные дебаты не давали почти никаких результатов до тех пор, пока Юг имел сравнительное преимущество в производстве хлопка-сырца и действовал внутри общего рынка США, пока дешевая южная рабочая сила не стала привлекать промышленные предприятия Севера и Среднего Запада, которые начали перемещаться туда после Гражданской войны (Wright 1986).
Кража идей представляется обычным явлением в ранней Америке, как показывают примеры пиратства Слейтера и Лоуэлла в отношении британских изобретений. Аналогичные «присвоения» случались и внутри страны, и несколько выдающихся американских изобретателей — Оливер Эванс и Эли Уитни, например — горько сетовали на то, что патентная защита, которую в то время обещала Конституция США и которая, предположительно, гарантировалась с принятием федерального закона о патентах в 1791 году, не действовала в отношении их прав (и вознаграждения) в течение обещанного периода времени (Bathe and Bathe 1935; Evans and Stevens 1805; Mirsky and Nevins 1952; Olmsted and Silliman 1846). Несмотря на слабость этой защиты, однако, американцы доказали свою удивительную креативность и изобретательность. Американские изобретатели принадлежали к самым разным слоям общества, поэтому изобретательство, как и в значительной мере вся американская жизнь, было относительно демократичным и открытым. Многие из этих ранних изобретателей принадлежали к профессиям и отраслям, на которые их изобретения оказали непосредственное влияние, — они видели необходимость и нашли средства (Khan 2005; Lamoreaux and Sokoloff 1996, 2001; So-koloff 1988; Sokoloff and Khan 1990). Со временем, однако, патентование стало все больше ассоциироваться с компаниями, а не с частными лицами и в количестве изобретений произошел резкий рост, измерявшийся в патентах на миллион жителей после Гражданской войны (Lamore-aux 2005; Lamoreaux and Sokoloff 1996, 2001).
Внедрение этих изобретений оказало выдающееся влияние на способы производства товаров и услуг. Многие, особенно внедренные в производство, заменяли собой навыки рабочих навыками и креативностью создателя механизма, тем самым снижая средний уровень квалификации на обычном рабочем месте (Atack, Bateman et al. 2004; Cain and Paterson 1986; Goldin 1982; Goldin and Katz 1998; Goldin and Sokoloff 1984). Они также оказывали мощное воздействие на характер и деятельность фирмы. Использование станков, более сложных, чем когда бы то ни было в прошлом, требовало использования неодушевленных источников энергии и снижало мобильность фирмы, привязывая ее к конкретному месту (Atack, Bateman et al. 1980; Hunter, Eleutherian Mills-Hagley Foundation et al. 1979). Сложность станков также неизбежно повышала специфичность капитала и имела тенденцию повышать соотношение капитал/труд (Cain and Paterson 1986; Chandler 1977; Hounshell 1984). Учитывая рост невозвратных издержек, фирмы работали дольше в течение дня и больше дней в году, производя существенно большие объемы продукции и с существенно большей пропускной способностью для того, чтобы распределить эти дополнительные издержки по большему числу единиц продукции (Atack 1986b; Atack, Bateman et al. 2002; Chandler 1977).
Фирмы выросли в размерах в первую очередь в результате резкого увеличения относительного размера самых крупных фирм, которые лучше всего были предрасположены к тому, чтобы воспользоваться преимуществами новых технологий, встроенных в станки, приводившиеся в движение неодушевленными источниками энергии (Atack 1985, 1986a; Atack, Bateman et al. 2004). Механизация глубоко повлияла на размеры фирмы и ее выработку. Рассмотрим, например, производство дешевых мужских сапог. При ручном производстве было необходимо делать 83 операции, которые производились двумя рабочими и требовали более 1400 человеко-часов для изготовления 100 пар. При механизированном производстве производственный процесс распадался на 122 операций, выполнявшихся 113 рабочими, которые должны были работать лишь чуть больше 154 человеко-часов для производства тех же 100 пар (United States Congress, House and Labor [1899]). Внедрение машинного производства, следовательно, колоссальным образом увеличило масштаб бизнеса и потребовало доступа к более крупным рынкам.
Каждое из этих изменений также повышало стимулы для фирм избегать деструктивных сил конкуренции либо претендуя на государственную поддержку через тарифы и т. п., либо с помощью слияний, либо находя иные способы сотрудничества вместо конкуренции (Chandler 1977; Hawke 1975; Lamoreaux 1985; Schumpeter 1947). Иными словами, те самые рыночные механизмы, которые символизируют и стимулируют капитализм, содержат в себе семена разрушительных для этой системы сил:
Этот процесс, внушительный в своей неумолимой неизбежности, заключался не просто в расчистке институционального сухостоя, но и в устранении партнеров капиталистического класса, симбиоз с которыми был существенным элементом капиталистической системы <…> [К] апиталистический процесс, подобно тому как он разрушил институциональную структуру феодального общества, подрывает также и свою собственную институциональную структуру (Schumpeter 1947: 139; Шумпетер 1995, глава 12).
Рост капитальных затрат производства, связанных с использованием энергии, растущий масштаб бизнеса, стоимость, сложность и специфичность новых станков вынуждали фирмы принимать более надежные и долговечные формы организации бизнеса, которые также распределяли этот риск. Эти атрибуты мы находим именно в той организационной форме, которая впервые продвинула английские поселения в Северной Америке: в корпорации.
Председатель Верховного суда Джон Маршалл определил ее следующим образом:
будучи в чистом виде продуктом закона, она имеет только те свойства, которые даются ей хартией о ее создании либо безоговорочно, либо как свойство самого ее существования <…> Среди самых важных — бессмертие и <…> личность — свойства, благодаря которым люди, вечно сменяющие друг друга, рассматриваются как один и тот же человек и могут действовать как единое лицо. Эти свойства позволяют корпорации управлять своими делами и владеть собственностью (US Supreme Court and Marshall 1819).
Однако последующие судебные решения внесли одно, казалось бы, мелкое изменение в решение председателя Верховного суда Джона Маршалла, последствия чего сказываются и по сей день. Маршал объявил корпорацию «искусственным существом» (курсив добавлен), но в решении по делу Санта-Клары (US Supreme Court 1886) Верховный суд США единогласно распространил права «равной защиты», оговоренные в Четырнадцатой поправке, на корпорации, как если бы они были физическими лицами. В контексте текущих дебатов о роли корпораций в американской (политической) жизни важно, что главный судья Маршалл продолжил: «это существо не участвует в гражданском правительстве страны, если только такое участие не было целью его создания». Это изменение, в свою очередь, прямо привело к делу «Объединенные граждане против Федеральной избирательной комиссии» (2010) и позволило кандидату в президенты США Митту Ромни дать знаменитый ответ критику на ярмарке в штате Айова 2011 года: «корпорации тоже люди, друг мой» (Mark 1987; Oliphant 2011).
Восхождение корпораций к главенствующей позиции (в смысле размера и доли выработки, но не численности) начиналось медленно. Как заметил один правовед (Friedman 1985: 511), «в 1800 году корпоративное право представляло собой сонное болото и занималось в основном муниципалитетами, благотворительными организациями и церквями. Лишь один или два моста, горстка производственных предприятий и несколько банков или страховых компаний нарушали его покой»[86]. Такая ситуация длилась недолго. «К 1870 году корпорации заняли господствующее положение в экономике. Никогда больше они его не теряли. В течение десяти лет в 1880-е годы кафедры оглашались военными кличами о трестах и антитрестах» (Friedman 1985: 511).
Вначале корпорации создавались посредством выдачи специальных хартий, когда каждая компания создавалась частным (и поэтому часто специально составленным) законодательным актом (Sylla and Wright 2012). Это был дорогостоящий, громоздкий и потенциально коррупционный процесс. Следовательно, все большее число штатов принимало законы о создании корпораций, согласно которым привилегия учреждения корпораций была доступна всем, кто соглашался соблюдать особый набор правил. Первым штатом, в котором было принято такое законодательство, была Северная Каролина в 1795 году (сначала только для компаний канала, но потом законодательство распространилось на другие виды деятельности), за которой последовали штаты Массачусетс в 1799 году и Нью-Йорк в 1811 году (Seavoy 1972). Эти два последних штата были, конечно же, особенно важны, так как с самого начала являлись крупными промышленными и торговыми центрами. Более того, в то время как многие не восприняли всерьез нью-йоркский закон 1811 года, отчасти потому, что основанные в соответствии с ним корпорации ограничивались двадцатью годами существования (похожее ограничение содержалось и в большинстве специальных актов), а также принадлежностью к определенной отрасли и капитализацией, Кесслер (Kessler 1940) показывает, что с помощью этого закона до его замены в 1848 году было основано больше производственных фирм, чем с помощью специальных актов, которые оставались применимыми. Что, возможно, еще более важно, Акт 1811 года устанавливал, что «лица, составляющие такую компанию, несут индивидуальную ответственность в пределах своих соответствующих долей в указанной компании, и не более того» (Angell and Ames 1931: 363) — иными словами, акционеры имели ограниченную ответственность в нашем сегодняшнем ее понимании.
Однако в ранних законах о создании корпораций, принятых в Массачусетсе, Нью-Йорке и Северной Каролине имелись оговорки и исключения, достаточные для того, чтобы большинство правоведов указывали Коннектикут в качестве штата, первым принявшего общий закон о создании корпораций на действительно широкой основе в июне 1837 года (Connecticut 1837). Он давал право создавать корпорацию для «ведения любого рода производственного, механического, добывающего полезные ископаемые открытым или закрытым способом или любого другого законного бизнеса» без получения специальной хартии[87]. За Коннектикутом последовали и другие штаты. И все же к концу 1830-х годов только три штата приняли общие законы о создании корпораций. Еще шесть приняли законы в 1840-х, пятнадцать в 1850-х, и четырнадцать в 1860-х годах (рис. 17.3). Тем не менее к 1875 году сорок четыре из сорока восьми штатов и территорий имели в своем правовом арсенале общие законы о создании корпораций (Hamill 1999). Более того, в нескольких из них (например, в Алабаме и Луизиане [Friedman 1985]) общий закон о создании корпораций был единственным способом зарегистрировать устав корпорации, поскольку издание специальных законодательных актов для этой цели было запрещено.
РИС. 17.3
Доля штатов и территорий с действовавшими общими законами о создании корпораций
Источник: Hamill (1999).
Однако, несмотря на существование реестра законодательных действий в связи с общими и специальными законами о создании корпораций, подробный учет образования новых компаний по всей стране до XX века отсутствует, и, конечно же, отсутствует всесторонняя картина относительно состояния организации бизнеса до того момента, когда от производственных предприятий, учтенных в двенадцатой переписи 1900 года, потребовали предоставить информацию о способе их организации, или о так называемом характере (US Bureau of the Census and North 1902). Проблема заключается в том, что, хотя образование фирмы фиксировалось, ее ликвидация не учитывалась. Однако по ряду причин мы полагаем, что количество ликвидаций было ниже, а уровень выживаемости выше для корпораций по сравнению с другими формами организации бизнеса. В ходе переписи 1900 года было учтено 512 254 предприятий, из которых лишь 40 743 являлись корпорациями (8 %). Тем не менее на эти корпорации приходилось 59 % всей производственной выработки (United States Bureau of the Census and North 1902: lxvi).
Однако, сделав определенные смелые (но, я бы сказал, разумные) предположения, можно получить приблизительную оценку «характера» фирм в более ранний момент, опираясь на их названия, вписанные в манускрипты более ранних переписей производственных предприятий. Именно это я и сделал, использовав кодовые ведомости, лежащие в основе национальных выборок Бейтмана — Вайса из переписей промышленности за 1850–1870 годы[88]. Производственные предприятия, действовавшие под названием, например, John Smith, классифицировались как частные предприниматели, под таким названием, как Smith and Jones — как партнерства; те, что указывались под названием John Smith and Sons, — как семейный бизнес и так далее. Предприятия, названия которых не являлись именем конкретного лица или группы лиц, такие как, например, Boott Mills и The Ohio Iron Co., классифицировались как корпорации[89].
Исходя из этих данных частные предприниматели (люди, занимающиеся бизнесом самостоятельно и имеющие собственный счет) составляли среднюю прослойку бизнеса в каждом штате и почти в каждом виде деятельности (табл. 17.1). Такой бизнес было легко создать, поскольку при этом не требовалось формальных действий, реальных же привилегий, которых человек уже не имел сам по себе, не добавлялось. Похожим образом, партнерства в их разных конфигурациях значительно превосходили по числу корпорации. Партнерства, названия которых состояли из двух имен, почти вдвое, — а в 1850 году намного больше, чем вдвое — численно опережали корпорации.
Взвешивание данных о числе фирм по какому-либо показателю размера радикально меняет данные в табл. 17.1, склоняя данные в пользу корпораций вне зависимости от того, какой именно выбран критерий размера. В табл. 17.2 приведено процентное соотношение на основе объема производства, так как этот же критерий можно использовать и для опубликованных данных переписи 1900 года.
ТАБЛИЦА 17.1
Процентное соотношение производственных фирм по организационной форме бизнеса, 1850–1870
Источник: Расчет по данным, лежащим в основе национальных выборок Бейтмана — Вайса из переписи производства с помощью описанной в тексте процедуры.
ТАБЛИЦА 17.2
Процентное соотношение производственных фирм по организационной форме, взвешенные по объему выработки, 1850–1870 и 1900 годы
Источник: 1850–1870 гг.: расчет по данным, лежащим в основе национальных выборок Бейтмана — Вайса из переписи производства с помощью описанной в тексте процедуры. 1900 г.: United States Bureau of the Census and North (1902: lxvi).
На самом деле больше всего информации можно почерпнуть из анализа среднего капитала, вложенного в каждую фирму по организационной форме, так как привлечение капитала среди большого количества инвесторов было одной из целей образования корпорации (табл. 17.3). К сожалению, данные переписи 1900 года не содержат данных для сравнения. Расхождения велики, но гипотеза о том, что размер среднего вложенного капитала по организационной форме не отличается, в подавляющем большинстве случаев не оправдывается. Те фирмы, которые в соответствии с нашей процедурой определяются как частные предприниматели, в среднем имели лишь треть того капитала, который был вложен в среднюю семейную фирму. Такие семейные фирмы также были близки по размеру к средним партнерствам из двух человек. По сравнению с ними партнерства из трех и более указанных в названии партнеров были по меньшей мере вдвое крупнее по объему капитальных вложений, чем партнерства с двумя участниками, но в значительной степени близки по размеру к частным компаниям (обозначенным как … & Co). Корпорации, с другой стороны, в среднем были значительно крупнее других организаций, вне зависимости от критерия: по объему выработки, вложенному капиталу или среднему числу занятых. Действительно, в 1850 году капиталовложения средней корпорации приблизительно в тридцать раз превышали инвестиции среднего частного предпринимателя. К 1870 году это соотношение выросло почти до пятидесяти.
ТАБЛИЦА 17.3
Средний капитал (долл.), вложенный в производственные фирмы, по организационной форме, 1850–1870
Источник: Расчет по данным, лежащим в основе национальных выборок Бейтмана — Вайса из переписи производства с помощью описанной в тексте процедуры.
Акции публичных корпораций допускают передачу другим лицам (хотя и не обязательно публично торгуются), и для облегчения такого обмена и предоставления более качественной информации о ценах как покупателям, так и продавцам, появились рынки. Рынки быстро росли, так как возможность перепродажи, во-первых, повышала готовность покупателей вкладывать средства и, кроме того, упрощала компаниям привлечение необходимого капитала. Кроме того, благодаря им инвестирование стало более обезличенной операцией, сильнее привязанной к таким финансовым показателям, как дивиденды и риск[90]. Первые организованные рынки ценных бумаг возникли в 1790-х годах в Америке, хотя долговые обязательства, безусловно, подлежали обмену задолго до этого (см., например, содержание описи имущества в завещаниях в: Jones 1980 или Rothenberg 1992). Нью-Йоркская фондовая биржа, например, была создана в тот момент, когда брокеры, встречавшиеся в кофейнях на Уолл-стрит, в 1792 году подписали так называемое Баттонвудское соглашение («Соглашение платанового дерева»). Официальные продажи ведутся с 1817 года (см., например, Buck 1992; Sobel 1975). Точно так же неформальный рынок существовал в Бостоне по меньшей мере с 1798 года, хотя официальные продажи начались лишь в 1834 году (Barron and Martin 1975). Ключевая роль рынка заключается в том, чтобы свести покупателей и продавцов для определения наилучшей возможной цены, отражающей всю актуальную информацию. Так как эти ранние рынки были малы (в плане количества покупателей и продавцов) и узки (если судить по количеству ценных бумаг, торгующихся в любой момент времени), они были организованы как периодически созываемые рынки, где ценные бумаги торговались по очереди, так, что все внимание и ликвидность рынка были заключены в этом единственном активе, хотя и очень непродолжительное время, вместо продажи любой бумаги в тот момент, когда кто-либо хотел продать или купить ее. Даже при этом бывали дни (по меньшей мере на Бостонском рынке), когда не продавалась ни одна бумага, но бывали и другие дни, особенно во время Гражданской войны, когда объем торговли описывался как «огромный» (Martin 1871).
Город Нью-Йорк (и Нью-Йоркская фондовая биржа) быстро утвердился в роли ведущего рынка ценных бумаг в Америке, но первоначально на нем преобладали долговые обязательства (облигации), выпущенные правительствами, железными дорогами и им подобными эмитентами, а не акции. Он не выходил на передовую позицию среди рынков акций, особенно акций промышленных компаний, на которой он находится сегодня, до XX века. Например, в 1898 году всего лишь двадцать промышленных компаний были официально зарегистрированы на Нью-Йоркской бирже, хотя приблизительно после 1885 года уже наблюдалась крупная и росшая быстрыми темпами торговля акциями промышленных компаний, не зарегистрированными на бирже (Snowden 1987, 1990). Напротив, на Бостонской бирже к 1869 году официально были зарегистрированы сорок восемь промышленных компаний (Martin 1871: 68). Пожалуй, одной из причин для выдающейся роли промышленных компаний на бостонском рынке была роль Массачусетса как ведущего индустриального штата и пионера в прогрессивном законодательстве о корпоративных хартиях (Dodd 1954). Менее 5 % массачусетских производственных фирм до Гражданской войны были организованы как корпорации и, следовательно, выпускали акции[91]. Публично торговались, впрочем, акции меньшего числа компаний.
Одной из главных проблем ранних выпусков акций была высокая номинальная стоимость большинства из них. Это непременно ограничивало их привлекательность для всех покупателей, за исключением лишь самых богатых. Например, многие акции имели номинальную стоимость 1000 долларов (то есть на несколько порядков выше, чем средний доход на душу населения в середине XIX века), в то время как сегодня номинальная стоимость акции составляет малую долю пенни (при этом их рыночная цена любого уровня определяется соотношением спроса и предложения)[92]. Из шестнадцати акций, торговавшихся на бостонском рынке в 1835 году, например, у тринадцати номинальная стоимость составляла 1000 долларов; у одной — 750 долларов, а еще у двух по 500 долларов (Martin 1871: 64). Причины этого не вполне ясны, но такая номинальная стоимость могла отражать относительно высокую стоимость ведения трансфертных книг и взаимодействия с большим количеством акционеров. Определенно, это оказывало эффект ограничения собственников относительно небольшой группой. Действительно, Мартен, историк бостонского фондового рынка, характеризует его рынок промышленных компаний как «„эксклюзивный“, так как он почти исключительно находится в руках определенных капиталистов, у которых нет желания продавать, когда он идет вверх, и которые могут позволить себе держать, когда он идет вниз» (Martin 1871: 64).
Со временем, и особенно по мере расширения рынка акций в XX веке с изменением их номинальной стоимости, собственность стала распределяться шире. Капитализм стал более демократичным. В результате, однако, у новых поколений экономистов стали вызывать беспокойство проблемы посредничества, возникающие из отделения собственности от контроля в капиталистической системе (Berle, Means et al. 1932). Эти вопросы до сих пор актуальны, хотя некоторые сомнения вызывает тот факт, что подавляющее большинство выиграло (хотя, возможно, и не в равной степени) от распространения капитализма по всем регионам и отраслям деятельности в Америке — процесса, начавшегося с европейских поселений, и получившего дальнейшее продвижение и ускорение после принятия конституции.