На сугубо местном уровне римские виллы часто располагались точно вдоль дорог, чтобы было проще доставлять собственную продукцию на городские рынки и путешествовать с большим комфортом. Хороший пример — Аппиева дорога из Рима в Капую, построенная в конце IV века до н. э. Ее строительство последовало за римским завоеванием этого города, но оно также было частью более крупной схемы осушения плодородных Понтинских болот. Дорога способствовала строительству новых вилл и усилению коммерческой составляющей сельского хозяйства вдоль своего маршрута и стала одновременно и реакцией на рост городов, который начался точно в этот период, и новым стимулом для этого роста. Если взглянуть на хронологию, становится очевидным, что глобализация римской экономики и рост торговли с дальними странами последовали за предшествующим ростом городов и рыночного сельского хозяйства. Именно там на самом деле находился источник роста.
Находясь в высшей точке своего подъема, Римская империя была исключительно урбанизированным обществом (Hanson 2011). Она включала в себя порядка 2500 городов, из которых более 400 находились только в Италии. Во времена своего расцвета римское общество было обществом городским. Города играли ключевую роль в экономике. В отличие от средневекового мира, между городом и деревней не существовало экономической, социальной или юридической границы. Землевладельческая элита жила в основном в городах, получая ренту со своих сельскохозяйственных владений. Таким образом, и в отличие от феодального мира, городская экономика была основана на крупнейшем секторе экономики, а не находилась на ее периферии. Города служили соединительными узлами в сети местного обмена между городом и деревней, а также в системе транспорта и коммуникаций на дальние расстояния. Таким образом, империя управлялась из городов и римская культура была городской культурой. Даже в небольших римских городах были общественные здания, такие как храмы, форум, галереи или баня. Все эти сооружения были узнаваемо римскими, где бы они ни были построены, в Британии или в Сирийской пустыне.
Римские города не только были более многочисленными, чем города, возникшие спустя много лет после них, но многие были еще и намного крупнее. Существовало множество городов с населением в несколько тысяч жителей и по меньшей мере полдюжины городов с населением от 100 000 до 200 000 человек. Над всем этим возвышалось несколько действительно крупных городов, каких мир не видел ни до, ни долгое время после. Римский Карфаген, Александрия и Антиохия каждый имели по 200 000-500000 жителей, а суммарное население составляло порядка миллиона. Наконец, был сам город Рим. В течение последних двух или трех столетий до нашей эры ко времени Августа его население выросло до порядка миллиона жителей — размера, с которым не мог сравниться ни один город до появления китайских городов династии Сун, или Лондона около 1800 года, в первые этапы промышленной революции (Jongman 2003a). В начале периода империи, вероятно, 5 % ее населения жило в городах с населением более ста тысяч жителей.
Важность этих крупных городов состоит в том, что хотя, как утверждают многие, подавляющее большинство городов были небольшими, основная часть городского населения жила в крупных или даже очень крупных городах, которые сильно превосходили по своим размерам европейские города Средневековья и Нового времени. В экономическом, социальном и культурном плане это была настоящая жизнь большого города. Это не часто признается, однако отсюда вытекают важные следствия. Римский опыт городской жизни был воистину городским, со сложным и тонко организованным рынком специализированных городских товаров и услуг и продвинутым разделением высококвалифицированной рабочей силы. Это относилось и к производству, и к строительству, и к торговле продовольствием, и к финансовым услугам. Покупательная способность элиты была огромна, и таким же был спрос на товары, которые должны были поступать издалека. Римляне, жившие в провинциях, могли рассчитывать на получение керамики или продуктов, произведенных в отдаленных уголках империи, а также могли поддерживать связь с родственниками на другом конце известного им мира.
В доиндустриальной экономике всегда есть одно условие, которое должно выполняться для того, чтобы такой урбанизм был успешен: рост продуктивности сельского хозяйства. Поддержка несельскохозяйственного сектора возможна только при достаточно продуктивном сельском хозяйстве. Это тем более важно в условиях высокой плотности населения. В конечном итоге проблема таких сельскохозяйственных систем заключается в снижении производительности труда в сельском хозяйстве под давлением численности населения. В Римской империи, и особенно в ее ключевых регионах, плотность населения действительно была сравнительно высокой, и над ней навис мальтузианский призрак падения производительности труда и низких трудовых доходов. Это столкнуло бы экономику в модель Яна де Вриса адаптации крестьян к росту населения: крестьяне избегают рынка и стараются производить все необходимое самостоятельно (de Vries 1974: 4–17; Boserup 1965). Какие были возможности у римских крестьян избежать этого мрачного сценария снижения производительности труда?
Как мы уже видели, начало роста городов в конце IV — начале III века до н. э. в Италии происходило одновременно с подъемом нового сельского хозяйства, производившего вино и оливковое масло на довольно больших фермах (их часто называют эллинистическими виллами, но этот термин слишком пышен для крупной фермы) (Terrenato 2001). Объем производства этих ферм очевидным образом был слишком велик для собственного потребления, и неудивительно, что они часто располагались вблизи каких-либо каналов транспорта. Их рынок находился в недавно основанных или расширившихся городах. Это требует подробного анализа их деловой логики: каким образом они избежали бедственной перспективы снижения производительности труда? Ответ заключается в выборе сельскохозяйственных культур: производство вина и масла давало возможность получить в пять раз больше калорий с гектара, чем выращивание зерновых (Jongman 2007b). Поэтому, если римляне пили достаточно вина и потребляли достаточно олив и оливкового масла, то часто упоминаемый демографический потолок поднимался в один прием. Эти рыночные культуры позволяли существовать значительно более крупным популяциям, как в городах, так и в деревне. Производить эти культуры было также экономически выгодно, поскольку они представляли собой дорогостоящие калории. Те несколько дошедших до нас из ранней имперской Италии значений цен говорят о том, что вино было, вероятно, впятеро дороже на одну калорию, чем пшеница, а масло по меньшей мере вдвое. Поэтому выручка с одного гектара этих культур могла быть в десять или даже двадцать раз выше. Конечно, выращивание этих культур было еще и трудоемко, поэтому и затраты также были выше, но даже приблизительно не настолько выше. Частичный переход на вино и масло предотвратил кошмар падения производительности сельскохозяйственного труда, позволил воспользоваться ростом населения и был очень прибыльным.
Поскольку эти калории стоили больше, то переход к ним, конечно же, зависел от предшествующего повышения благосостояния. А такое повышение потом, в свою очередь, могло стать предпосылкой для дальнейшего роста. В принципе, здесь мы имеем два возможных варианта. Первый — это благосостояние, принесенное римским империализмом. В конце IV — начале III веков до н. э. Рим завоевал Италию. Загадка состоит в том, что переход произошел не только на римских территориях, а по всей Италии, до римского завоевания (Terrenato 2001). Повышение благосостояния не было чисто римским феноменом. Второй вариант — климат. Ведь приблизительно в это время начался период так называемого римского климатического оптимума (McCormick et al. 2012). Теоретически более благоприятный климат можно рассматривать как технический прогресс: производственная функция поднимается сама, поскольку при тех же количествах земли, капитала и труда теперь производится больше, чем раньше. Это привлекательное объяснение, даже при том, что данные еще не столь надежны, как хотелось бы.
Что мешало росту
Таким образом, имперская экономика представляла собой равновесную систему высокого уровня, в которой могла быть высокой суммарная факторная производительность, так как высок был уровень благосостояния и поддерживалась система государственных институтов и услуг, которую империя могла позволить себе только благодаря своей успешности. Эта система начала ослабевать в конце II века, когда население империи было растерзано так называемой Антониновой чумой, что открыло путь нараставшему гнету и военным потрясениям (Jongman 2012a; Lo Cascio 2012). Для запада это означало конец, а для востока — большое восстановление, по крайней мере до случившейся в VI веке Юстиниановой чумы.
При прочих равных условиях такая серьезная эпидемия, как Антонинова чума, могла повысить производительность труда и трудовые доходы. Так случилось после «черной смерти» в XIV веке. Однако представляется, что этого не произошло во II веке — начале III. Существует несколько спорных египетских источников, указывающих на повышение реальных зарплат непосредственно после Антониновой чумы, но основная масса свидетельств указывает не только на сокращение экономики, но и на снижение благосостояния обычных людей (Bagnall 2002; Scheidel 2002). Города сильно пострадали, и городская элита часто уезжала в свои деревенские поместья. Поэтому ткань гражданской культуры в городах начала распадаться. Устраивалось меньше гладиаторских боев, государственное строительство остановилось (рис. 4.7), а видные граждане больше не выступали, как раньше, в роли общественных благотворителей (рис. 4.8). Эту роль начало брать на себя христианство с его идеалом жертвования бедным и нуждающимся.
Торговля с дальними странами во многих регионах прекратилась, как и производство рыночных товаров (Erickson-Gini 2010). Морская торговля с Индией, также пострадавшая от экономического кризиса, практически остановилась (Nappo 2007). В деревнях видны признаки не только резкого демографического спада, но и концентрации владений (Duncan-Jones 2004). Мелкие фермы и даже мелкие поместья почти исчезли. Во многих регионах в этот период начали доминировать по-настоящему крупные и все более укрепленные владения. В правовой системе это выросшее неравенство выразилось в эрозии ценности гражданства и усилении нового социального и правового разграничения внутри гражданства между знатью, обладавшей статусом и имуществом, и чернью, которая в наказание могла получить побои, пытки или распятие (Garnsey 1970) — Поэтому в целом представляется, что римская цивилизация стала развиваться в направлении, отличном от принятого Европой в XIV веке, и это направление больше напоминало второе закрепощение Восточной Европы. Рим из инклюзивного общества превратился в более экстрактивное (Acemoglu and Robinson 2012). Равновесие высокого уровня было разрушено.