Нас, естественно, интересует, привело ли это развитие согдийской торговли в самом Китае и ее ориентация на шелк к эволюции в сторону некоторых форм раннего капитализма. Действительно, один текст, весьма изолированный и исходящий из литературного источника, интригует:
Хэ Юаньмин из Диньчжоу был очень богатым человеком. Он управлял тремя почтовыми станциями. Возле каждой из них он устроил гостиницы, где могли остановиться купцы, которые были преимущественно приезжими согдийцами. [Его] состояние было огромно, а у себя дома он держал пять дамасских ткацких станков (Taiping guangji, глава 243, перевод в: Qi 2005: 118).
Учитывая имя Хэ Юаньмина, предполагается, что он сам был согдийского происхождения. Этот пример указывает на интеграцию дальней торговли с производством и на отделение капитала от работы. Есть похожие примеры из Центральной Азии, относящиеся к X веку, но касающиеся только региональной торговли (Sims-Williams and Hamilton: 1990).
Рассчитать общий дисбаланс участия Китая в Шелковом пути невозможно, учитывая скудный набор имеющихся документов, однако такой расчет потребовал бы учесть не только огромную реальную стоимость поддержки там китайского присутствия и частную торговлю купцов Центральной Азии на караванных путях, но и участие этих купцов в торговле в Китае, возможное повышение объемов производства — если пример Хэ Юаньмина может быть обобщен — и снижение расходов для Китая. Хотя при династии Тан существовало несколько очень мощных китайских коммерческих компаний, тем не менее иностранцы, по всей видимости, могли предложить нечто такое, чего у китайцев не было. Шелковый путь был еще и путем коммерческих навыков, характер которых нам неизвестен из-за нехватки каких-либо юридических текстов.
Очевидно, что международная торговля играла важную роль в деятельности этого оазиса в Центральной Азии, и считается, что торговля сыграла также важную роль в развитии находящихся там государств. Однако на самом деле у нас нет никаких количественных данных, а текстовые данные о древнем периоде очень ограниченны. Существует одно текстовое доказательство тому, что экономика царства Крорайна, в III веке находившегося на Таримской равнине, зависела от китайского шелка, который был предметом крупнейших сделок. Китайский паломник, проделавший путь в Центральной Азии в эпоху Тан, написал о Согдиане: «Как родители, так и дети думают о том, как стать богатыми, и чем они богаче, тем больше их уважение друг к другу <…> Крепкие телом возделывают землю, остальные [половина] зарабатывают деньги [занимаясь бизнесом]». И далее о Самарканде: «здесь собраны ценные товары из множества других государств». Другие китайские источники прибавляют: «Они превосходные коммерсанты и любят прибыль; как только мужчина достигает двадцатилетнего возраста, он отправляется в соседние страны; они есть всюду, где есть возможность заработать». Эти свидетельства подтверждаются и другими наблюдениями современников о согдийцах. Так, один армянский географ пишет: «Согдийцы — богатые и трудолюбивые купцы, которые живут между Туркестаном и Арианой» (La Vaissiere 2005: 160).
Однако все еще предстоит показать, что глобальный рост, который, вне всякого сомнения, происходил в Центральной Азии с IV по X век, был связан с международной торговлей, а не прогрессом в сельском хозяйстве. Например, распространение согдийских поселений к северу, в район Семиречья, у северных предгорий Тянь-Шаня (северная Киргизия), обычно представляется как следствие того, что таким образом проходил Шелковый путь. Однако результаты археологических раскопок показывают, что с самого начала это были сельскохозяйственные предприятия, организованные на неосвоенных землях знатью, которая создавала эти города, и что лишь позже торговцы стали их использовать для остановок в пути. Более того, если мы обратимся к общей картине по всей Азии, то важность международной торговли в Центральной Азии должна была уравновешиваться относительно скудным населением этих регионов. Если согдийцев могло быть несколько сот тысяч, то численность населения в Турфане, одном из поворотных пунктов Шелкового пути, никогда не превышала 50 000 человек (Skaff 1998: 365ff.). Эти цифры следует сравнить с 70–80 миллионами ханьских китайцев при династии Тан (Pulleyblank 1961), а также с миллионами жителей других крупных государств того времени. Даже в Турфане, как было недавно показано, большая часть населения никоим образом не была связана с международной торговлей (Hansen 2005).
Однако в центре спора об экономическом значении Шелкового пути в экономической истории древности и средневековья, собственно, находятся страны-получатели, а не Китай или страны, лежавшие на пути оттуда. Утверждается, что, каким бы малым ни был объем торговли предметами роскоши, ее значение для обществ-получателей было тем не менее огромно. Валлерстайн в своем исследовании капиталистического роста в Европе XVI века, пренебрегая торговлей роскошью в пользу торговли весовым товаром, по всей видимости, сильно недооценил тот факт, что каждый предмет роскоши, который привозился издалека, представлял огромную ценность, которая компенсировала небольшое количество этих предметов. Более того, в антропологическом смысле предметы роскоши были главным инструментом социальной дискриминации (Schneider 1977). Действительно, это хорошо видно на примере раннего Средневековья: в Византийской империи шелковая одежда была основным политическим инструментом имперского порядка, ношение которой строго регламентировалось. Специальная официальная организация была создана для ведения дел, относившихся к торговле шелком, и контроля его распределения в Византийской империи (Oikonomides 1986: 34Е). Позднее различные мусульманские империи и монголы использовали жалование роскошной одежды правителем или его представителями в качестве основного инструмента выделения выдающихся представителей элиты (Allsen 1997: 79f.). Однако такой переход к антропологическим причинам оставляет открытым главный вопрос о том, стал ли сам по себе шелк источником более активной экономической деятельности, чем другие товары внутреннего производства, которые точно так же могли использоваться как инструмент социальной дискриминации. Использование шелка, возможно, ослабило внутренний рост стран-получателей, так как товар на вершине иерархии был импортным, не играя никакой роли в увеличении производства в стране. Создание промышленности представляет собой уже другой вопрос, предполагающий передачу технологии — всем известна история о монахах, которые привезли в Византию яйца шелковичных червей в своих посохах — или по меньшей мере постоянный поток сырья, что в условиях транспорта того времени означало производство в соседних странах. До этой передачи и говоря об очень дальней и хрупкой торговле с исходной точкой в далеком Китае, нет оснований предполагать наличие какого-либо экономического роста, вызванного этой торговлей роскошью.
Монгольский мираж
Монгольская империя — это, конечно же, другой вопрос. Традиционная важность роскошных импортных тканей как социального маркера в кочевых обществах в совокупности с завоеванием большей части Евразии дала невиданный в предыдущие века импульс активной, благоприятствующей торговле политике монголов. Торговцы ортак монгольских князей, присутствовавшие во всей империи, несомненно имели доступ к ресурсам гигантского масштаба. Политика монголов не ограничивалась торговлей, включая также крупные переселения, особенно ткачей, как, например, переселение в 1221 году ткачей из Герата в Бишбалык к северу от Турфана (Allsen 1997: 40), или переселение самаркандцев к северу от Пекина (Pelliot 1927).
Однако в большей своей части историография искажена европоцентристским взглядом на эту тему. Действительно, в отсутствие исторических документов, касающихся торговли с Китаем, сочинение Марко Поло и книга Пеголотти «Руководство по торговле» считаются лучшими источниками о монгольской торговле. Следовательно, важность прямого северного пути из итальянских колоний на Черном море в Китай преувеличивается. Специалисты итальянских архивов больше сорока лет назад продемонстрировали, что китайский шелк, прибывавший по этому пути, был низкого качества, на итальянских рынках был дешевле шелка со Среднего Востока и что он всегда играл лишь ограниченную роль в общем количестве доступного в Европе шелка. На материале архивов Лукки, главного города средневековой европейской торговли шелком, Ботье показал, что вся потребность Лукки в китайском шелке покрывалась шелком-сырцом в объеме шести повозок с верблюжьей запряжкой (Bautier 1970: 289). Фактически территории, на которые опирались итальянские города на Черном море, никогда не простирались дальше Табриза в Иране и Ургенча к югу от Аральского моря. Дальше на восток, как бы ни был знаменит Марко Поло, число западных купцов, которые действительно воспользовались этим путем в Китай, было весьма ограниченным, а западные колонии Алмалык и Ханбалык были не особенно густо населены (Petech 1962). Более того, недавно появилось утверждение о том, что даже для присутствия Венеции и Генуи на Черном море главной причиной была не дальняя торговля, а скорее региональная и средиземноморская торговля весовым товаром, таким как зерно. Дальняя торговля была ценным дополнением, но она была отдана на откуп частным торговцам без прямого участия этих двух соперничавших городов (Di Cosmo 2010). Что касается Европы, то по-настоящему важная торговля шла, как всегда, весовым товаром на морских окраинах исламской и византийской земель, от Таны на севере до Сирии на юге. Главное, что открыл Pax Mongolica — это доступ в Иран, либо непосредственно с северносирийского берега, либо через Золотую Орду. У Пеголотти есть несколько абзацев, посвященных дороге в Китай, и целые страницы о дороге в Табриз. Что касается Азии в картине мира, то главной торговлей была, как всегда, исламская, второе место занимала уйгурская торговля. Похожая картина наблюдается в морской торговле: в конце XIII века Марко Поло напоминает нам, что на одну часть перца, который вывозился в Европу с Малабарского берега, приходилось сто частей, которые вывозились в Китай.