При этом мы ограничены нынешним состоянием историографии. За исключением исследований Олсена, скорее качественных, чем количественных (Allsen 1997, 2001), очень немногое было сделано в области реальных основных коммерческих отношений в монгольский период — отношений между Китаем и Ираном. Остается надеяться, что сотни персидских, чагатайских, арабских или армянских документов ждут своего прочтения в виде манускриптов и использования для реконструкции этой торговли с точки зрения реальной экономической истории Азии. Для целей этих исследований тем не менее все же возможно установить важность трансазиатского обмена путем изучения потоков серебра из Китая на запад, то есть преимущественно на исламский Средний Восток. Монголы создали гигантскую защищенную коммерческую зону преимущественно среди территорий Ильханидов в Иране, Ираке и Сирии, Золотой Орды в западной степи и в Китае, в которой валютой служил серебряный слиток, сом, последствия чего можно наблюдать во всех европейских монетных дворах, как внутри, так и извне Монгольской империи. В этот первый серебряный век новые монеты очень белого серебра, происходившего, вероятно, из Юньнани, чеканились от Кипра и Трапезунда до Бангладеш, по всей Азии, бывшей в контакте с Монгольской империей. Фактическим следствием монгольского Шелкового пути был, на самом деле, первый серебряный век (Kuroda 2009).
Большая часть этого серебра проходила через обычных посредников на Среднем Востоке. Причина этого ясна из исследований Олсена, посвященных чрезвычайному стремлению монгольской знати к роскошным тканям из исламского мира. Кроме дани и депортаций, монголы платили за ценную ткань насий (золотую парчу) из исламских стран своими соммо, а также шелком через сети купцов ортак во всей своей империи. В то время как Средний Восток получал китайское серебро и, конечно же, шелк, хотя у нас нет такой же статистики, как для Европы из итальянских архивов, он также получал и европейское серебро. Этот феномен повсеместно отражен во всех источниках этого периода, и серебро тоннами направлялось на Средний Восток. У нас, однако, нет возможности провести различие между тем, что было связано с обычной средиземноморской торговлей, и тем, что было связано с монгольским Шелковым путем.
Следует, однако, сделать два замечания, указывающих на реальную экономическую важность монгольского периода в долгосрочной перспективе. Во-первых, этот период был весьма ограничен во времени: что касается описанного Пеголотти северного пути, из Китая к Черному морю, то фактически им регулярно пользовались самое большее на протяжении пятидесяти лет — примерно с 1290 по 1343 год — период безопасных путешествий был прерван борьбой за правопреемство, как было отмечено самим Пеголотти. Южные пути, проходившие через мусульманские части империи, продержались лишь немногим больше, примерно с 1260 по 1335 год. Позже, когда разгорелась политическая борьба, оба пути быстро пришли в упадок, особенно после 1360-х годов. Торговля вернулась в Египет и Сирию (Ashtor 1983: 64 т.). Второе, и главное, замечание заключается в том, что эта торговля была полностью встроена в политику. Монголы не раздумывая разрушили итальянские торговые порты на Черном море, что, несомненно, принесло им большой выигрыш, по чисто политическим соображениям — оспаривание там власти монголов. Сходным образом, если в китайских и персидских источниках мы видим рост влияния группы ортак при дворах монгольских правителей, то причина этого в том, что главной целью этой группы был, по всей видимости, контроль сбора китайских и иранских налогов, а не создание защищенной правовой среды для торговли, и со сменой политики они обычно теряли все. Так было даже с большими купцами, внешними по отношению к системе. Например, глава ранее упомянутой династии Тиби на острове Кейс стремился занять положение откупщика налогов в Фарсе, но в итоге лишился большого количества денег из-за политических интриг при монгольском дворе, и власть в Персидском заливе перешла к соперникам — династии Ормуз (Aubin 1953: 89–100). Упадок торговли шелком в Центральной Азии в период распада Монгольской империи в 1340-е годы показал также, что Монгольская империя в долгосрочной перспективе не изменила организацию торговли в Азии и, что весьма возможно, ослабила ее. Китайская торговля вернулась к морю, которое монголы никогда не контролировали.
Монгольский период — это эксперимент в том, что могло бы быть торговой политикой первой реальной мировой империи; но западная историография искажена из-за своего интереса к тем широким возможностям, которые открылись для западных купцов. Если бы мы должны были по-настоящему оценить монгольский период в целом, то реорганизация торговых сетей была, вероятнее всего, искусственной и в конечном счете разрушительной. Многие из основных торговых городов Центральной Азии, такие как Самарканд или Балх, или в Иране и Ираке — Багдад, были разрушены, и пришедшее на смену государство Тамерлана не принесло никаких улучшений. Мы не знаем, как торговые сети могли быть восстановлены в Центральной Азии после распада Монгольской империи, однако некоторое их оживление произошло в начале XV века на востоке (Rossabi 1990), а в долгосрочной перспективе мусульманские купцы развили торговлю, весьма похожую на ту, которая существовала пятьсот лет назад в эпоху Саманидов, торговлю между мусульманской Центральной Азией, Россией и Сибирью (Burton 1993).
Торговля товарами, шедшими из Китая на Средний Восток, была не непрерывным и часто политически обусловленным явлением, никогда не позволяла себе ничего большего, чем ограниченный рост, в основном между посредниками, и никак не подтверждает грандиозные теории, в основу которых положена важность этой торговли. Что касается торговли шелком в древности и Средневековье, то источники, которыми мы располагаем, не дают возможности показать, что она сама по себе стимулировала рост в Иране или Византии. Более того, расходы на транспорт и охрану при путешествиях на такие расстояния просто исключали возможность какой-либо международной специализации. Три периода политически мотивированного заметного снижения транспортных издержек ни в коей мере не являются показателем системных экономических изменений; они не только были полностью уязвимы по отношению к внешним политическим потрясениям, но и сами представляли собой такие потрясения.
Сети знания
Однако по-настоящему действенным фактором роста было знание, хорошо известный процесс передачи технологий. Приход на Запад технологий изготовления шелка и бумаги привел к созданию новых отраслей, в то время как появление западного хлопка в средневековом Китае таких последствий не имело. Было бы наивно, однако, выстраивать здесь слишком прямую причинно-следственную связь. Часто знание приходило, но следствий из этого не было. Например, сейчас мы располагаем архивными документами, из которых следует, что бумага была известна в доисламском Иране, однако использовать ее начали лишь через несколько столетий. Еще одно обстоятельство заключается в том, что передача знания часто не была связана непосредственно с торговлей, за исключением знания дороги: беженцы, миграция, религиозные связи были столь же, а, возможно, и еще более, важны. Кто-то из беженцев привез секреты изготовления стекла в Китай, кто-то из монахов передал технологию изготовления шелка в Византию, кто-то из паломников распространил методы орошения карез по всем сетям паломничества хадж.
На самом деле еще большее значение имело нечто более общее, само знание о существовании других, созданные дипломатией и торговлей основы географии мира, особенно среди стран Среднего Востока, расположенных в центре всего взаимодействия. Уже в поздней древности был создан образ мира с идеей о четырех (или более) правителях мира (китайском, индийском или иранском, правителе кочевников, греческом), вероятно, зародившийся в Индии и пропитывавший всю Азию до X века: этот образ известен от дворцов Омейядов до китайских буддийских текстов и согдийской живописи (La Vaissiere 2006). Удивительно, что при этом разделении мира китайцы были преимущественно искусными мастерами, а кочевники — профессиональными воинами. Каковы бы ни были нерегулярно перемещаемые объемы, международное разделение труда намечалось, если собственно не осознавалось. Мусульманские географы унаследовали эти основы географии и развили свое, значительно более широкое, представление о мире. У них было фактическое, хотя и пестрое, знание всей Евразии и Африки, от Японии до Мадагаскара и Сенегала. Их центральное расположение позволяло им контролировать потоки информации между различными крупными частями мира на протяжении большей части Средневековья. Монгольское завоевание сломало эту монополию на знание.
После срыва попыток сицилийских королей в XII веке интегрировать мусульманское знание географии в христианский мир, новостью для Европы XIII века стало открытие возможности торговли, которая в долгосрочной перспективе оказалась более важной, чем уже существовавшая торговля. Именно это привело португальцев мимо Африки в Индийский океан в поисках специй и христиан. Через двести лет после неудачной попытки генуэзских братьев Вивальди, но при этом в рамках прямой интеллектуальной преемственности, Бартоломеу Диаш и Васко да Гама смогли проделать путь в Индийский океан. Похожим образом испанцы пришли в Америку под руководством генуэзского мореплавателя Христофора Колумба, этого заблудившегося средневекового путешественника, который почерпнул свои чисто средневековые знания географии мира из книги XIV века Ymago mundi, написанной Пьером д’Элли. В удивительно стройной попытке сломить центральное положение мусульман ранняя династия Мин поддерживала морские экспедиции Чжена Хэ (1405–1433), в которых знания мусульман о морских путях были применены во благо Китайской империи.
В некотором смысле и поскольку Мин в итоге положила конец этим попыткам, можно утверждать, что mirabilia Марко Поло в долгосрочной перспективе имели большее значение, чем насильно изменявшиеся монгольской знатью направления торговли: не собственно товары, которые эти отдельные генуэзские и венецианские купцы привезли обратно, а знание мира за пределами мира исламского, глубину Азии, полностью забытой с тех пор, как Феофилакт Симокатта изобразил тюрков и Китай на второй фазе Шелкового пути. Представл