В значительной степени эта предпринимательская активность была ограничена основанными компанией портовыми городами. Степень отчуждения этого мира от политической экономии долины Ганга резко проявилась во время Великого индийского восстания 1857 года. В одном из своих аспектов это восстание представляло собой бунт свободного альянса недовольных индийских военных и землевладельческой аристократии — причем и те и другие в основном происходили из верхних районов долины Ганга — против господства компании. У этих групп были весьма различные причины для противостояния компании, что в итоге стало одной из причин его провала. Однако другой аспект этого восстания продемонстрировал поддержку режима со стороны индийских капиталистов. Ни в одном из трех портов не было угрозы военных действий. Эти порты воистину являлись очагами контрсопротивления, в основном благодаря находившимся там индийским банкирам и купцам, которые демонстрировали свою поддержку режима компании тем, что обеспечивали безотказное функционирование цепей поставок. Находилось немного примеров среди купцов, поддерживавших древний режим, даже в глубине субконтинента. В соответствии с моим пониманием индийской истории, восстание представляло собой последний оплот этих режимов внутри страны, и их поражение продемонстрировало, насколько решительно лояльность капиталистов переключилась на космополитический торговый режим побережья.
Завершив повествовательную часть, я хотел бы перейти к качественным аспектам описанных изменений. Привела ли конвергенция этих двух видов капитализма к институциональной конвергенции? Различались ли институты капитализма индийцев и европейцев, в глубине субконтинента и на побережье?
Капиталистические институты
Современное определение капитализма как совокупности институтов обязано рассуждениям Макса Вебера в «Общей истории экономики» о «рационально-правовом государстве» как одной из двух предпосылок возникновения рыночной экономики, где второй предпосылкой является «экономическая этика» (Collins 1980). Акцент Вебера на необходимости формального правового кода, основанного на гражданстве, особенно актуален для истории экономики XIX века, когда происходила формализация экономических законов не только в Европе, что Вебер изучил подробнейшим образом, но и за пределами Европы и на территориях, управлявшихся европейскими колониальными державами. В 1980-х годах новая институциональная история экономики вобрала в себя парадигму Вебера как свою собственную и сообщила ей отличительный поворот, поставив акцент на транзакционных издержках и важности твердо соблюдаемого права частной собственности как одного из условий снижения транзакционных издержек (North 1986).
В 1990-х годах в дополнениях к новой институциональной истории экономики делался акцент на важности социальных норм и высказывалась мысль о том, что формирование бюрократического государства и социальных норм могло привести к другим, иногда альтернативным, рамкам регулирования и, в свою очередь, капитализма. Невеберианское направление в новой экономической социологии подчеркивало, что в разнообразных доиндустриальных видах рыночного обмена доверие и стабильные контракты достигались и без посредства государства. В аналитической истории экономики ассоциации, основанные на нормах, противопоставлялись ассоциациям, основанным на правилах, в интерпретациях торговли в период до Нового времени и подъема Запада (Greif 2006; Грейф 2014). Гипотеза о том, что социально санкционированное посредничество и гарантированное государством исполнение договорных законов могло служить заменой в снижении транзакционных издержек в ряде видов обмена, также была уже известна в экономической антропологии и африканской истории экономики (Landa 1994; Lonsdale 1981). Отношения между социальной нормой и позитивным правом также заняли важное место в правовой и экономической литературе (McAdams 2001).
Известно отстраненное отношение Вебера к Индии, отчасти потому, что он не распространял институциональную парадигму на Индию и Китай, ограничиваясь вместо этого расплывчатым «этическим» подходом в рассуждениях о не-западных обществах. Но продвинулась ли дальше Вебера в этом отношении новая институциональная история экономики? К сожалению, нет. В современных прикладных исследованиях есть тенденция полагать, что рационально-правовая парадигма была импортирована с Запада на не-Запад (см. рассуждения в: Roy 2011b). Это верно в том смысле, что законы и правовые процедуры были лучше кодифицированы после колониального завоевания. Это неверно в отношении содержания законов о собственности. Надежность права собственности не была серьезным пунктом различия между Европой и Индией в XVIII веке или ранее. Ведь в доиндустриальном мире индийцы торговали столько же, сколько и европейцы. Из этого должно было следовать, что частная собственность рассматривалась соответствующими государствами как полезная и стоящая защиты. Это не означает, что политический контекст не имел значения. Он имел значение не потому, что государствам удавалось или не удавалось защитить частную собственность, а по другой причине. Государства получали налоги или брали взаймы у различных видов бизнеса и, следовательно, могли выбирать союзников из различных групп в бизнесе, поощряя развитие фирм тех или иных направлений в зависимости от политического порядка. Политика в Индии не подавляла, но и активно не продвигала предпринимательство, а укрепляла его дуалистический характер.
Что можно сказать о социальных нормах? Грейф говорит, что «самоуправляющиеся организации, основанные на интересе, а не на родстве» (Greif 2006: 26; Грейф 2014: 51) сыграли основную роль в модернизации Европы, в то время как семейственные этнические картели существовали в таких торговых зонах Старого Света, как Индия и Китай. Ранний расцвет глобального бизнеса в Западной Европе был результатом характера коммерческих ассоциаций в этом регионе, сокращая разброс в транзакционных издержках и обеспечивая основу для формирования коммерческого права. Отсюда следует, что в неевропейских обществах законы ассоциации и контрактов сформировались поздно и часто заимствовались с Запада в ходе колонизации, завоевания и других видов принудительного контакта. Это рассуждение о нормах приводит нас к формулировке актуального вопроса. Был ли индийский бизнес основан на семейственности или на ассоциации?
Институты до торговли с Европой
Историки экономики древней Индии полагают, что индийские торговые группы доисламского периода формировали коллективные образования и что эти коллективы бывали как семейственного, так и несемейственного типов. В индуистских Дхармашастрах и буддийской литературе содержится много материала о городских гильдиях. Эти литературные источники не указывают на то, что семейственный тип был единственным типом гильдий. Но они указывают на то, что семейные гильдии играли заметную роль в общественной жизни. Обязанности царя по отношению к торговцам были сформулированы в Дхармашастрах в рамках защиты касты, а не защиты профессий (Roy 2010). Семейные ассоциации, таким образом, имели в Индии особую морально-религиозную силу, происходившую из согласованности между строгими правилами заключения браков и предполагаемой чистотой характера. Эта черта была, безусловно, характерной для индийского капитализма. Заключение браков в пределах определенного сообщества практиковалось во многих деловых сообществах мира. Но представление о чистоте характера как о функции брака нигде не было настолько общепринятым, как в Индии. Нет нужды говорить о том, что до Нового времени моральные качества были очень важным активом в бизнесе.
Материальная поддержка религиозных институтов также в основном приходила от купцов и работала как объединяющий фактор для купцов, расположенных далеко друг от друга. Джайнизм и буддизм были религиями торговцев и далеко передавались с путешествующими купцами. В южной Индии путешествующие индуистские купцы закладывали храмы вдоль торговых путей, служившие местом отдыха, средством обеспечить связи внутри сообщества, а также, возможно, укрепленными хранилищами зерна и ценностей. Эти группы путешествующих купцов служили связью между аграрным и морским мирами бизнеса до определенной степени. Действительно, слабая политическая связь между сушей и морем подтолкнула некоторые группы путешествующих купцов к тому, чтобы стать организованными военно-политическими организациями. Они действовали изнутри гильдий. Часто они были стратегическими союзниками расположенных на суше государств. Они содержали многочисленные базы и представляли собой широко раскинувшиеся сети, опиравшиеся на мощные кодексы поведения. Эти кодексы могли быть столь сильны, что, как было известно, старшие члены сообщества наказывали нарушителей смертью. Хотя эти признаки в той или иной степени могли быть обнаружены в богатых торговых группах как в Северной, так и в Южной Индии, большое количество свидетельств, говорящих о симбиозном существовании купцов и правителей, а также гильдий, действовавших на дальние расстояния, относится к средневековой Южной Индии.
Интересно, что, насколько нам известно, в момент своего расцвета средневековые гильдии Южной Индии не были образованы по принципу семейственности. Этот момент наступил в ранние века II тысячелетия или в поздний династический период государства Чола. Историки полагают, что с возникновением отрезанной от моря аграрной империи Виджаянагар в XIV веке эти группы имели тенденцию становиться более оседлыми, оставляли свою военно-политическую роль и, возможно, отступали к семейственной и кастовой модели ассоциации. В значительной степени эти утверждения умозрительны, однако предостерегают от классификации индийских коммерческих институтов как статичных или принадлежащих лишь к одному типу.
У нас нет достаточных знаний о коммерческих институтах в те столетия, которые непосредственно предшествовали торговле между Индией и Европой, для того, чтобы делать общие утверждения. Более надежная позиция заключается в предположении о господстве разнообразия, а не единообразия. В портовых городах, крупных центрах бизнеса и в переговорах с государством определенная степень несемейственной кооперации была весьма общепринятой. Реликты этих профессиональных ассоциаций можно было обнаружить в Гуджарате XVIII века. В конце XVIII века похожие ассоциации можно было видеть в Бенаресе (Варанаси) (Bayly 1983). С другой стороны, когда гильдия или ассоциация имела дело с дефицитными активами — знанием, деньгами или землей, — представлялось, что гильдия превращалась в семейственную, кастовую единицу. Партнеров по бизнесу редко привлекали из групп, с которыми еще не было установлено связи через родство, брак или узы касты или сообщества. Любая ассоциация, которой было необходимо заручиться доверием, поскольку она работала с ценным капиталом, как правило, пользовалась выстроенными в социуме отношениями для обеспечения такого доверия.