ю и политическую власть, которой располагали торговцы и производители. Этот низкий уровень экономического развития помогал поддерживать другой набор институтов, не благоприятствовавший торговцам или частному сектору в целом.
Институциональные изменения на Среднем Востоке
Вопреки многим клише и ошибочным представлениям, общества Среднего Востока пережили большое количество институциональных изменений за тысячелетие от подъема ислама до Нового времени. Путем разбора эволюции институтов в трех различных областях — земельного режима, частных финансов и государственных заимствований, в этом разделе будет сделан вывод о том, что эти изменения не были вызваны требованиями ислама или географии, а отражали баланс сил в обществе, а также реакцию на изменение экономических потребностей.
Земельный режим
Эволюция земельного режима на Среднем Востоке в позднее Средневековье демонстрировала большую изменчивость, однако можно со всей определенностью сказать, что исламское право не было главным определяющим фактором возникающих моделей. Эти модели были тесно связаны с изменениями социальной структуры и политической власти. В ранние века ислама государства распределяли в пользу знати участки своей земли, и собственность или управление землей предполагали регулярные выплаты десятины. Такая раздача земли была безотзывной. В более поздние века, однако, с увеличением военных нужд и появлением новой военной элиты, возник новый порядок. Когда государства стали испытывать трудности с выплатой жалованья офицерам и солдатам, они вместо выплат наличными деньгами начали раздавать офицерам налоговые права на государственную землю. Предполагалось, что офицеры будут использовать налоговые поступления с этих земель в качестве жалованья для себя и для солдат. Однако такой порядок был временным и прекращался с окончанием срока службы.
Сельджукиды распространили эту практику более широко, по всей своей империи, и стали жаловать целые провинции в Иране, Ираке, Сирии и Анатолии. Такая раздача земли распространилась в Египте при Фатимидах и Мамлюках. На статус этих земель влияли широкие колебания ситуации в зависимости от вторжений, завоеваний и силы центрального правительства. В периоды децентрализации или ослабления центрального управления возвратный характер раздачи наделов уходил в тень, и эти наделы приобретали, скорее, наследственный характер. В периоды усиления центрального правительства, с другой стороны, права бывших офицеров и их потомков на эти земли ослабевали и контроль над ними возвращался к центральному правительству, которое часто решало передать эти налоговые права другим людям (Ashtor 1976: 168–331; Borsch, 2005: 26–27; Cahen 1971; Lambton 1953; Tsugitaka 1997).
Отвоевание новых земель у немусульманских народов, периодическое повторение завоеваний и вторжения также ослабляли наследственный характер контроля земли военной элитой. В более долгосрочной перспективе государства оставались достаточно сильными для того, чтобы предотвращать возникновение и консолидацию частной собственности на землю. В результате частная собственность на землю оставалась ненадежной и никогда не была твердо установлена в большинстве частей региона. В Египте, например, где географические условия усиливали позицию государства, индивидуальная икта была ненаследственной, краткосрочной и в позднее Средневековье постоянно открытой изменениям политической и военной ситуации. Монгольские завоеватели в XVIII веке ослабляли центральные правительства в регионе и усиливали власть местных правителей. Однако с распадом династии Ильханидов, правивших в Персии монголов, снова начал пускать корни местный контроль над землей. С другой стороны, в результате усиления контроля Османской империи над обширными территориями региона в XV и XVI веке усилился государственный контроль и государственная собственность на землю. Хотя степень контроля над землей со стороны местной элиты менялась во времени и пространстве, очевидно, что наследственная землевладельческая аристократия в данном регионе не возникла до Нового времени.
Распространение икты не было выгодно крестьянам, так как размывало их статус свободных земледельцев, даже при том, что получатели икты не были, строго говоря, собственниками землевладения, а лишь получателями налогового дохода. Они обычно жили в городских зонах, многие в отдаленных городах, и редко контактировали с собственно земледельцами. Они общались с ними через посредников, своих представителей, которые ездили во владение с целью сбора налогов. Эти права сбора налогов, однако, не укоренились в течение времени, достаточно долгого для того, чтобы развиться в частную собственность.
Эволюция икты, а также в более широком смысле земельного режима на Среднем Востоке в позднее Средневековье остается не до конца изученной. В этой главе невозможно отдать должное всей сложности этого явления. Две вещи, однако, ясны. Икта существенно менялась в пределах региона. Что еще более важно, эти вариации, а также более общая эволюция земельного режима, не были вызваны исламом, но были, прежде всего, связаны с изменениями в расстановке сил между центральным правительством и государственной элитой с одной стороны и различными провинциальными группами — с другой. То же самое относится к земельному режиму Османской империи в ранний период Нового времени.
В ходе ранних этапов территориальной экспансии Османской империи захваченные у соседних государств на Балканах земли начали регистрироваться как государственные земли. Напротив, частная собственность на землю продолжала существовать в отношении земель, взятых у исламских княжеств в Анатолии. Однако благодаря процессу централизации во второй половине XV века государственная собственность на сельскохозяйственные земли была установлена в качестве основной формы в большинстве главных регионов империи, на Балканах, в Анатолии и Сирии. Тогда семейным крестьянским хозяйствам, которые обычно возделывали землю с помощью пары быков, был дан наследственный узуфрукт государственных земель. Таким образом, семейная ферма возникла в качестве базовой экономической и налоговой единицы в сельской местности. Центральная администрация Османской империи отказывалась признавать частную собственность на сельскохозяйственные земли, за исключением фруктовых садов и виноградников в городских зонах, до реформ XIX века (Inalcik 1994: 103–179).
Что касается государственных земель, то налоги, собиравшиеся с крестьян, переводились в крупную провинциальную армию в рамках системы тимар. В этой пребендиальной системе сипаи, государственные служащие, часто избранные за проявленное на войне мужество, жили в сельской местности, собирали налоги, в основном в натуральной форме с сельскохозяйственных производителей, и тратили этот доход на подготовку и вооружение заранее определенного количества солдат, а также на собственные нужды. Однако центральная администрация Османской империи не пыталась распространить режим тимар на все завоеванные территории. Восточная Анатолия, Ирак, Египет, Йемен, Валахия, Молдавия и Магриб остались не охваченными системой тимар.
Власть Османской центральной империи ослабла, а влияние провинциальной знати (айанов) выросло после XVI века. Хотя айаны получили больше контроля над системой сбора налогов в провинциях, они не могли распространить свою власть настолько, чтобы установить частную собственность на землю. Центральная администрация отказалась признавать частную собственность на сельскохозяйственные земли, за исключением фруктовых садов и виноградников в городских зонах, до реформ XIX века и Земельного кодекса 1858 года. Местные суды, имевшие юрисдикцию в делах собственности, редко одобряли продажу сельскохозяйственной земли в XVII и XVIII веках. Изучение документов, содержащих списки имущества провинциальных знатных людей, показало, что собственность на землю составляла лишь небольшую часть в их собственности. Их экономическая власть достигалась и увеличивалась через контроль процесса сбора налогов. Таким образом, в этих государственных землях узуфрукт оставался в руках крестьянских хозяйств. Иными словами, айаны не смогли перевести свою власть в более долговечную автономию (Keyder and Tabak 1991).
Государственная власть была, однако, не единственным препятствием на пути частной собственности на землю. Коммерциализация сельского хозяйства, в том числе экспорт сельскохозяйственной продукции, оставалась ограниченной до XIX века. Кроме того, в условиях преобладания мелких крестьянских хозяйств было непросто найти наемную рабочую силу. Крупные фермы или землевладения, круглогодично использовавшие рабочую силу, оставались, таким образом, немногочисленными. Исключения были, главным образом, на Балканах, где расширение дальней торговли и повышение плотности населения обеспечили больше поддержки более крупным хозяйствам, ориентированным на коммерческое земледелие. В Египте, с другой стороны, институты собственности на землю и налогообложения, а также методы и организация земледелия сильно зависели от орошения плодородных земель. Крупные землевладения и продажи сельскохозяйственной земли здесь наблюдались чаще (Cuno 1992; Shaw 1962).
Еще одной важной категорией земель был вакф, или фонд благочестивой цели. Исламское право позволяло людям, владевшим частной собственностью, в том числе землей, переводить некоторые или все эти активы в категорию вакф и направлять будущий доход от них на некоторую заранее определенную цель. В момент оформления вакфа частная собственность прекращалась. Назначался совет попечителей для сдачи внаем или управления собственностью, обозначенной как вакф, иным способом, направляя доходы на достижение поставленной цели. Контроль попечительского совета над этими землями, как правило, со временем ослабевал, и арендаторы получали больше автономии и платили меньшую ренту. Несмотря на отдельные случаи государственной экспроприации, существенные площади сельскохозяйственной земли, а также городской недвижимости, оставались в категории вакф на протяжении веков Османского периода, однако количество земли в этой категории, а также земли в юридически признанной частной собственности составляло лишь небольшой процент от количества земли в государственной собственности до XIX века.
Институты частных финансов
Часто предполагается, что запрет процентов в исламе не дал развиться кредиту или, в лучшем случае, поставил на этом пути жесткие препятствия. Сходным образом видимое отсутствие депозитных банков и банковских ссуд привело многих наблюдателей к выводу о том, что финансовые институты и инструменты в общем и целом отсутствовали в исламских обществах. Верно, что имевший религиозные корни запрет ростовщичества был значительным обстоятельством, существовавшим вокруг Средиземноморья в Cредние века, как в исламском, так и в христианском мире. Хотя занятие риба — арабский термин для ростовщичества и процентов — неоднократно резко осуждается в Коране и всех последующих исламских религиозных писаниях, уже в Cредневековье исламское право обеспечило несколько способов обхода запрета ростовщичества, точно так же, как те же запреты обходились в Европе в позднее Cредневековье. Различные юридические фикции, преимущественно основанные на модели «двойной продажи», если не с энтузиазмом поддерживались юристами, то по крайней мере не объявлялись недействительными. Поэтому ясно, что ни исламские запреты процентов и ростовщичества, ни отсутствие формальных банковских учреждений не мешали развитию кредита и торговли на Среднем Востоке в период Cредневековья.
Точно так же ни исламские запреты процентов и ростовщичества, ни отсутствие формальных банковских учреждений не мешали развитию кредита в Османской империи. Покойный Рональд Дженнингс, используя записи, сделанные в исламских судах, показал, что плотные сети кредиторов и заемщиков процветали в анатолийских городах Кайсери, Караман, Амасия и Трапезунд и вокруг них в XVI веке. За двадцатилетний период, охваченный его исследованием, он нашел буквально тысячи судебных дел, в которых фигурировали долги. Многие члены семьи и многие женщины указаны в этих записях как берущие и дающие в долг как другим членам семьи, так и людям извне. Эти записи не оставляют сомнений в том, что использование кредита было широко распространено во всех сегментах городского и даже сельского общества. Основная часть кредитов была небольшого размера, и проценты на кредит начислялись регулярно в соответствии как с исламским, так и с османским правом, с согласия и одобрения суда и улемов. В общении с судом участники не чувствовали необходимости скрывать проценты или прибегать к уловкам ради решения правовых проблем. Годовые процентные ставки варьировались от іо до 20 % (Jennings 1973).
Одним из важных источников кредитов в Стамбуле, на Балканах и в городских центрах Анатолии были денежные вакфы, фонды благочестивых целей, основанные с явно сформулированным назначением выдачи денежных активов в кредит и направления полученных процентов на обозначенные при их создании цели. Эти фонды начали получать одобрение в судах Османской империи в начале XV века и приобрели популярность по всей Анатолии и балканских провинциях к концу XVI века. В XVIII веке эти фонды начали выдавать все больше средств своим попечителям. Попечители затем использовали занятые деньги, ссужая их по более высоким процентным ставкам крупным заимодателям в Стамбуле, которые объединяли свои средства для финансирования крупных предприятий, самыми важными из которых были дальняя торговля и откуп налогов (Qizakga 1996: 131–133).
Неудивительно, что в XVI веке среди османских улемов возник оживленный спор о том, следует ли считать противозаконным денежный вакф. Против денежных вакфов выступали те, кто полагал, что только вещи с постоянной стоимостью, такие как недвижимость, должны составлять активы фонда благочестивой цели и что денежные вакфы противоречили исламскому запрету процентов. Большинство улемов, однако, оставались в высшей степени прагматичны, и в конечном итоге возобладало мнение о том, что все, что полезно сообществу, полезно исламу. В ходе горячего спора Эбуссууд-эфенди, выдающийся, назначенный государством религиозный лидер (шейх-уль-ислам) этого периода, отстаивал практику денежных вакфов, с чисто практической позиции, утверждая, что упразднение процентов привело бы к разрушению многих фондов благочестивой цели, что повредило бы исламскому сообществу (Mandaville 1979).
Однако, несмотря на этот прагматизм, денежный вакф имел серьезные недостатки. Величина процента в нем определялась основателями и не могла меняться в соответствии с более поздними изменениями рыночных условий. Еще более важно, что его капитал был ограничен прежде всего первоначальным фондом и тем, что могло быть добавлено к нему путем реинвестирования прибыли и других низкодоходных способов. Учитывая, что капитал фонда состоял, по сути, из сбережений одного человека, как бы он ни был богат, такие фонды оставались мелкими и имели ограниченный потенциал роста в долгосрочной перспективе. Более того, вакфы в Османской империи редко ссужали деньги предпринимателям; они предоставляли в основном потребительские кредиты. Интересно, однако, что, когда в XVIII веке резко возросли потребности центрального правительства в заемных средствах, денежные вакфы быстро отреагировали на новый растущий спрос. Финансисты начали объединять средства большого количества мелких денежных вакфов и ссужать их центральному правительству. Иными словами, кредитные институты в Османской империи проявляли значительный прагматизм, но изменились лишь в небольшой степени в раннее Новое время. Они также остались в основном незатронутыми происходившими в Европе процессами до XVIII века (Qizakga 1996). Ниже мы дадим этому альтернативные объяснения.
Деловые партнерства
Хотя непреодолимого барьера для использования коммерческих займов под проценты не существовало, эта возможность в средневековом исламском мире не использовалась. Вместо этого были развиты другие коммерческие методы, игравшие ту же самую роль, что и процентные займы, благодаря чему использование займов не было необходимо. Среди этих альтернативных методов были разнообразные, санкционированные богословской теорией формы делового партнерства, такие как мудараба, или комменда, кредитные операции, передача долга и аккредитивы. Дальняя торговля, таким образом, финансировалась не за счет простых кредитных отношений, включавших проценты, а за счет разнообразных исламских деловых партнерств, специфика которых зависела от характера рисков и ресурсов, которые обеспечивали различные партнеры (Qizakga, 1996: 10–32, 66–76; Udovitch 1970: 170–217)[20].
Купцы Османской империи широко использовали те разновидности исламских деловых партнерств, которые практиковались в исламском мире с классической эпохи (Qizakga 1996: 66–76; Udovitch 1970: 170–217). Свидетельства из числа документов исламских судов, решавших коммерческие споры, указывают на то, что судьи Османской империи были хорошо информированы об учениях средневековых исламских юристов и в целом строго придерживались классических исламских принципов в решении споров, возникавших в связи с такими партнерствами. На протяжении столетий добавлялись некоторые инновации, например развились интересные комбинации мудараба и раздачи надомной работы.
Таким образом, институты частных финансов в Османской империи отражали высокую степень прагматизма и стремления обойти исламский запрет на взимание процентов. Однако изменений в институтах или кредитовании практически не происходило. Подобным образом свидетельства о сотнях деловых партнерств указывают на то, что классические формы исламского делового партнерства испытали мало изменений в раннее Новое время (Gedikli 1998). В Османской империи деловые партнерства, а также денежные вакфы, оставались относительно мелкими или краткосрочными и имели ограниченный капитал. В этих условиях неудивительно, что европейские предприятия стали доминировать как в зарубежной, так и во внутренней торговле Османской империи раннего Нового времени.
Важно исследовать причины того, почему денежные вакфы не превратились в более формальные кредитные институты и почему происходило так мало изменений в исламских формах частного партнерства в эпоху Османской империи. Одно из объяснений указывает на отсутствие гибкости у ислама и исламских институтов, полагая, что исламские правила, запреты и формы не менялись со временем даже при наличии необходимости таких изменений (Kuran 2010). Однако мы уже говорили о прагматизме и гибкости, проявленных различными сегментами исламского общества, экономики и государств в вопросах повседневных, практических нужд. Напротив, Мурат Чизакча предположил, что постоянное преобладание мелких фирм или партнерств было, вероятно, самой главной причиной ограниченности изменений в этой сфере. Иными словами, спрос на изменения в этих институтах был недостаточно велик (Qizakga 1996). Такой ход мысли предполагает, что причинно-следственные отношения между институтами и экономическим развитием не были направлены в одну сторону. Точно так же, как экономические институты влияют на степень и направление экономического развития, экономическое развитие или его отсутствие влияет на институты и их развитие.
Есть еще одна важная и связанная с вышеизложенным причина отсутствия существенных институциональных изменений в этой области. Частный сектор, купцы и производители никогда не могли влиять на государственную элиту и продвигать институциональные изменения, которые благоприятствовали бы росту частного сектора в этот период. Иными словами, поскольку государственная элита могла удерживать свое лидирующее положение в обществе и политике Османской империи, влияние различных социальных групп, не только землевладельцев, но и купцов, производителей и менял на экономическую сферу и в целом на политику центрального правительства оставалось ограниченным.
Институты государственных заимствований
Эволюция фискальных институтов Османской империи в XVII и XVIII веках представляет собой хороший пример не только гибкости и прагматизма османского государства, но и его способности бороться с возникавшими проблемами с помощью обычного для него метода переговоров, ведущих к ассимиляции и включению в широкий альянс социальных групп, оспаривавших его власть (Pamuk 2004).
Хотя выдача займов королям, князьям и правительствам была частью обычной практики европейских банковских домов в конце Средневековья и в раннее Новое время, в исламском мире выдача денег правителям и государственной казне проходила иначе. Ввиду запрета на проценты эти операции принимали форму откупа налогов, в рамках которого люди, владевшие ликвидными капитальными активами, передавали деньги правительству в обмен на право сбора налогов в определенном регионе или налоговой единице в течение определенного периода. С самого начала Османская династия полагалась на откуп налогов при сборе городских налогов. До конца XVI века, однако, сельскохозяйственные налоги, составлявшие наибольшую часть общих налоговых доходов, собирались на местах и в основном в рамках пребендиальной системы тимар. В этот период государственные финансы были в относительно хорошей форме благодаря доходам, получаемым за счет быстрого территориального расширения империи, и государство не ощущало необходимости повышать доходы, собиравшиеся в центре (Inalcik 1994: 212–214).
Однако в связи с изменениями в военных технологиях в XVI веке и необходимостью содержать более крупные, постоянные армии выросла необходимость собирать в центре больше сельских излишков. В результате системе тимар начали предпочитать откуп налогов, а налоговые единицы стали выставляться на аукционе в Стамбуле (Darling 1996; Inalcik 1980). Ухудшение положения в государственных финансах в XVII веке увеличило необходимость для центрального правительства более активно пользоваться системой откупа налогов в целях внутренних заимствований. Нагрузка на государственные финансы была особенно велика в периоды войн, и тогда центральное правительство начинало увеличивать сроки контрактов на откуп налогов с одного-трех до трех-пяти лет и даже больше. Оно также требовало все большую долю аукционной цены контракта в качестве аванса. Таким образом откуп налогов превратился в форму внутренних заимствований, при которой фактические налоговые доходы использовались центральным правительством в качестве обеспечения.
Новые шаги были сделаны в том же направлении с введением в 1695 году системы маликан, при которой источник доходов отдавался на откуп пожизненно в обмен на крупную первоначальную выплату, за которой следовали ежегодные платежи (Geng 1987; Özvar 2003). Одно из обоснований, часто выдвигавшихся для этой системы, заключалось в том, что, продлевая срок контракта, государство надеялось на то, что откупщик будет больше заботиться об источнике налогов, самыми важными из которых были сельскохозяйственные производители, и стараться достигнуть долгосрочного повышения объемов производства. Фактически система маликан позволила государству использовать налоговый доход в качестве обеспечения и осуществлять долгосрочные заимствования. По сравнению с непосредственным откупом налогов эта система представляла собой важный шаг в сторону более долгосрочных государственных заимствований.
С увеличением срока и повышением авансовых платежей долгосрочное финансирование этих контрактов приобрело еще большее значение. Частные финансисты, таким образом, стали играть все более важную роль в процессе сбора налогов. За частным лицом, как правило, мусульманином, который участвовал в торгах на аукционе, часто стояло партнерство, в которое входили как финансисты, так и агенты, которые намеревались сами организовать процесс сбора налогов, обычно путем разделения крупного первоначального контракта на более мелкие части и поиска подрядчиков. Не-мусульманам в большинстве случаев запрещалось заключать контракты маликан, однако греки, армяне и евреи составляли немалую часть этой элиты в качестве финансистов, брокеров и бухгалтеров. Эти предприятия в основном существовали в форме исламских деловых партнерств, в которых участвовали как мусульмане, так и не-мусульмане (Qizakga 1996). На протяжении XVIII века значительная часть государственных доходов контролировалась приблизительно одной-двумя тысячами человек, находившихся в Стамбуле, плюс пять-десять тысяч человек из провинции, плюс бесчисленные подрядчики, агенты, финансисты, бухгалтеры и управляющие. Эта внушительная коалиция стамбульской элиты и поднимающейся провинциальной элиты составляла наполовину приватизированный, но взаимозависимый компонент этого режима (Salzman 1993). Многим провинциалам удавалось получить и передать из одного поколения в другое небольшие и средние доли в контрактах маликан на сбор налогов с деревень, если они были в хороших отношениях с местными администраторами или их стамбульскими начальниками. Для людей со связями, как в Стамбуле, так и в провинции, получение части государственных налоговых доходов стало деятельностью более привлекательной, чем инвестирование в сельское хозяйство, торговлю или производство.
В более долгосрочной перспективе, однако, система маликан фактически привела к снижению государственных доходов из-за неспособности государства вернуть себе контроль над источниками налогового дохода после смерти их покупателей. Поэтому начиная с 1770-х годов центральное правительство начало экспериментировать с другими методами сбора налогов и внутренних заимствований. Растущие военные расходы и нагрузка на государственные финансы в военное время еще раз стали причиной институциональных изменений. По окончании войны 1768–1774 годов, обнажившей слабые места Османской империи как в военной, так и в финансовой областях, финансовая бюрократия запустила новую, связанную с прежней систему долгосрочных заимствований под названием эсхам. В рамках этой системы чистый годовой доход от налогового источника определялся в номинальном выражении. Эта сумма делилась на большое количество долей, которые продавались широкой публике и действовали в течение жизни их покупателей. Годовые доходы от этого источника по-прежнему собирали откупщики. По мере ослабления связи между годовыми выплатами государства держателям бумаг эсхам и лежавшими в их основе налоговыми доходами эсхам все больше напоминал пожизненный аннуитет, весьма популярный в Европе в этот период. Стремясь обеспечить неприменимость исламского запрета на взимание процентов и ростовщичества, правительство объявило, что доля в эсхаме не была структурирована как заем и займа собой не представляла, так как у государства была возможность выкупить ее в любой момент по своему желанию (Geng 1995).
Поразительная эволюция в Османской империи институтов сбора налогов и государственных заимствований от краткосрочного откупа налогов до государственных займов с налоговым доходом в качестве обеспечения и, наконец, до государственных аннуитетов и облигаций служит иллюстрацией государственного прагматизма, а также его способности и желания в условиях видимого запрета процентов в исламском праве перестраиваться в соответствии с меняющимися обстоятельствами, пусть медленно и часто с существенной задержкой. Центральное правительство не только экспериментировало с новыми фискальными и финансовыми институтами, но и было готово действовать в пределах своей политической и административной власти путем образования широких альянсов с элитой и финансистами в столице и провинции для финансирования своих насущных потребностей, которые быстро и резко вырастали в периоды войн. Вариант заимствования на европейских финансовых рынках был недоступен для Османской империи до середины XIX века.
Резкий контраст между широкими изменениями в институтах государственных финансов и небольшие изменения в институтах частных финансов в раннее Новое время столь же поразителен. Это еще более усложняет объяснение институциональных изменений или их отсутствие на Среднем Востоке негибкостью исламского права. Вместо этого такие контрасты должны объясняться либо с точки зрения различного уровня спроса на различные виды институциональных изменений и/или с точки зрения политической экономии и расхождений между властью государственной элиты, которая нуждалась в изменениях в сфере государственных финансов и поддерживала их, в отличие от экономической элиты частного сектора, торговцев, ремесленников и финансистов, которые поддерживали изменения в институтах частных финансов.
Городская политическая экономия и институты
В предыдущем параграфе было показано, что общества Среднего Востока были весьма изменчивы и прошли множество институциональных изменений за предшествовавшее Новому времени тысячелетие. Было также сделано утверждение о том, что эти изменения не были вызваны требованиями ислама или изменениями в географических условиях, а отражали изменения в экономических потребностях и социальной структуре. В этом параграфе будет идти речь о том, как города и городские зоны были связаны с государством, как городские зоны были включены в государственную политику и как они влияли на формирование институтов, так как это дает ключ к пониманию долгосрочных институциональных изменений на Среднем Востоке. При значительной региональной и временной изменчивости мы можем вывести несколько общих устойчивых черт в этом отношении. Хотя организованные вокруг гильдий городские советы, во главе которых стояли представители знати, имели различную степень автономии, политические институты часто формировались сувереном и окружавшей его государственной элитой. Более того, экономические институты и политика в этих обществах в значительной степени формировались под влиянием приоритетов и интересов этой государственной элиты. Напротив, влияние различных социальных групп — не только землевладельцев, но и торговцев, производителей, менял на экономику и, вообще говоря, на политику центрального правительства, оставалось ограниченным. Государственная элита часто проявляла большой прагматизм, гибкость, готовность к переговорам и способность адаптировать свои институты к меняющимся обстоятельствам. В конечном итоге, однако, прагматизм и гибкость были использованы в целях защиты порядка, при котором суверен и государственная элита могли формировать политические институты.
В первые века ислама экономика этого региона была одной из самых оживленных в мире. Расширялись мощные сети городов, рос потребительский спрос, повышалось разнообразие производственной деятельности, а экономика, находившаяся на высокой ступени коммерциализации и монетаризации, имела множество связей с другими регионами древнего мира. Экономическое процветание основывалось, прежде всего, на продуктивности сельского хозяйства, растущей благодаря политической стабильности, высокой безопасности, расширению ирригации и введению множества новых культур. Растущая специализация и разделение труда в несельскохозяйственном секторе привели к расширению производства продуктов питания, текстиля, керамики, слоновой кости, кожи, металла, бумаги, плетеных изделий, изделий из дерева и др. Сохранившиеся руководства и научные труды также свидетельствуют о длинном и впечатляющем списке технических усовершенствований и инноваций в сельском хозяйстве и производстве продуктов питания, кораблестроении и навигации, производстве текстиля, кожи и бумаги, химикатов, мыла, стекла и керамики, горной добычи, металлургии и инженерной механики, в том числе в использовании энергии воды (Pamuk and Shatzmiller 2014).
Углублявшееся разделение труда, увеличение числа новых профессий и навыков в производстве, в секторе услуг и в сельском хозяйстве, а также длинный список технических нововведений указывают на весьма редкий в доиндустриальную эпоху по своей интенсивности рост и экономический расцвет, наблюдавшийся в аббасидском Ираке (Goldstone 2002).
Кроме торговли через Индийский океан, в этот период этот регион наладил хорошие коммерческие связи как с Центральной Азией, так и с Северной Европой. Значительные запасы серебряных дирхамов, найденные в районе Волги и в Скандинавии, указывают на то, что исламские земли имели доступ к крупным центральноазиатским месторождениям серебра, и исламское государство в больших объемах чеканило серебряную монету в то время, когда страны каролингской Европы и Византийской империи испытывали дефицит монет. Развитие дальней торговли и повышение коммерциализации сопровождались ростом выплачиваемых в денежной форме налогов и рост использования исламских аккредитивов (Shatzmiller 2011).
Политическое лидерство в эти ранние века охватывало множество групп в обществе, включая землевладельцев, торговцев и производителей, а также религиозную элиту. Торговцы и, в более широком контексте, экономическая элита, могли приобретать политическую власть и оказывали большое влияние на внутреннюю политику и правительство в этот период. Они также могли развивать торговые связи с дальними странами и развивать дальнюю торговлю из Северной Африки в Центральную Азию и через Индийский океан. Города Среднего Востока стали производственными центрами, обеспечивающими базовыми товарами местные рынки — ткани, изделия из металла, гончарные, кожаные изделия, обработанные продукты питания и предметы роскоши, особенно тонкие ткани для более широкого рынка. Накопление капитала в руках этих производителей и розничных торговцев оставалось, однако, ограниченным по сравнению с теми, кто участвовал в дальней торговле. Торговцы и экономическая элита в целом реже сталкивались с государственным вмешательством и получали больше поддержки в этот ранний период. Они также оказывали значительное влияние на внутреннюю политику и правительство (Ibrahim 1990).