Поражение и отступление от колонизации на европейском материке наложило серьезные геополитические, политические и экономические ограничения на возможности монархий Тюдоров и Стюартов финансировать стратегии и политику формирования более мощного правительства на островах (O’Brien 2006). В конечном итоге примерно через 150 лет после прихода в 1485 году династии Тюдоров к власти, политические трения, вызванные фискальными ограничениями на формирование централизованного государства, привели к конституционному кризису и разрушительной гражданской войне. Дополнения и нововведения в масштабах, спектре применения и администрировании налогообложения, возникавшие в качестве экспериментов в период этого междувластия и вооруженного противостояния элит в древних провинциях сложного островного государства, продолжились при восстановленной монархии Стюартов, как изображено на рис. 12.1, где показана траектория общего налогообложения центрального правительства с 1600 по 1820 год (Ormrod et al. 1999). После 1688 года они были консолидированы в стабильный, политически приемлемый и высокопродуктивный фискальный и финансовый режим, который либеральные историки продолжают представлять как главную составляющую Славной революции, произошедшей в результате голландского coup d’etat 1688 года (So-werby 2011; O’Brien 2002 и 2011a содержат объемную библиографию).
Для историков капитализма этот преувеличенный разрыв 1688 года можно более эвристически поместить в контекст, противопоставляющий его историческому фону, который был отмечен двумя веками фискального застоя, неумелого финансового управления, внутреннего беспорядка и геополитической слабости. Почему бы не представить это «событие» частью более продолжительного стечения обстоятельств в истории Англии, случившегося чуть более чем через сорок лет после смерти Оливера Кромвеля, когда фискальная система была расширена для финансирования перестройки стратегической, внешней и имперской политики страны в более агрессивном ключе (Brenner 2003; O’Brien 2006)? В ретроспективе и итоге (как признали европейские политические и интеллектуальные элиты) неукоснительное следование меркантилизму оказалось пагубным для национальных интересов Британии, но при этом позитивным для долгосрочного развития ее экономики (Hampson 1988; O’Brien 2002).
РИС. 12.1
Тренды местных налогов 1490–1820 годов (показанные как девятилетние скользящие средние в 100 000 фунтах стерлингов в постоянных ценах 1451–1475 годов)
Источник: Bonney (1999: chapter 2).
Чтобы составить краткий рассказ с целью историзации реконструкции английского государства за полвека мощных политических потрясений, сопровождавшихся гражданской войной, междувластием республиканского правления, реставрацией монархии и голландским вторжением, кажется, нет необходимости в том, чтобы историки экономики (в основном занятые вопросом о роли государств в продвижении или препятствовании экономическому росту) погружались в неразрешимые идеологические споры о том, какое именно из этой последовательности событий может быть правдоподобно представлено как поворотный или переворотный момент в траектории движения в сторону государства, поддерживающего развитие капитализма (противоположный взгляд, материализующий 1688 год, выражен в: Acemoglu and Robinson 2012; North and Weingast 1989; Pincus 2009). С исторической точки зрения достаточно отметить, что весь процесс начался с чрезвычайно разрушительной гражданской войны, которая на несколько поколений оставила обеспеченные классы без участия в каких-либо партиях, а провинции составного островного королевства — предрасположенными к поддержке некоторой формы сильного и более централизованного правительства с фискальным и финансовым потенциалом, необходимым для сохранения внутреннего порядка при установившихся наследственных иерархиях. Как писал Гоббс, состоятельная английская элита хотела, чтобы страной правила монархия, которая бы поддерживала стабильность, оставалась прежде всех других интересов преданной делу защиты страны и, в случае возникновения таких возможностей, проявляла бы сулившую прибыль агрессию против соперников и врагов с европейского материка (Appleby 2010: части IV и V; Brenner 2003; Findlay et al. 2006).
Главные конституционные точки «взаимопонимания» между восстановленными монархами и парламентом, а также пересмотренные структурные и организационные аспекты налогообложения были более или менее согласованы за несколько лет до Славной революции 1688 года. Оба сына казненного короля Англии (Карла і) знали, что для сбора налогов или привлечения займов на государственные цели от своих верных подданных они должны были заручиться формальным одобрением собраний аристократов и знати, избранных подкупленными и/или запуганными нижестоящими взрослыми гражданами мужского пола. До 1832 года электорат составлял менее 2 % взрослого населения королевства. Кроме того, эксперименты, направленные на преодоление отчаянных последствий гражданской войны, продемонстрировали осуществимость введения акцизов и гербового сбора на широкий диапазон товаров и услуг, которые производились, продавались и потреблялись в пределах королевства. Они также раскрыли сильное сопротивление настойчивым попыткам в период правления Кромвеля произвести переоценку обязательств по прямому налогообложению земли и других фиксированных и зримых проявлений семейного богатства (Coffman 2008).
Между тем плавному структурному переходу к более регрессивным формам косвенного налогообложения, которые предпочитал парламент, способствовала трансформация давно устоявшейся франшизной системы начисления и сбора налогов в протопрофессиональные государственные бюрократические организации, созданные с целью администрирования таможенных пошлин в 1671 году и акцизов в 1683 году (Wong and Sayer 2006). Под надзором реорганизованного казначейства эти реформы положили конец векам налогового откупа и увеличили долю государственных доходов от налогообложения, поступавших в лондонскую казну. В результате государство столкнулось с финансовой проблемой «налогового сглаживания», или быстрого получения доступа к ликвидности во время кратких и длительных интерлюдий, когда уровень необходимых, непредсказуемых и неизбежных расходов превышал уровень притока доходов (Ormrod et al. 1999). Эти вездесущие непредвиденные обстоятельства, неизбежно становившиеся еще более срочными и серьезными во время войны, веками разрешались (часто с трудом) путем привлечения королями займов у финансистов и налоговых откупщиков, которые одалживали деньги короне (на более или менее грабительских условиях) под обеспечение государственных налоговых поступлений в обмен на договоры ренты, по которым они контролировали королевские доходы и управляли ими (Caselli 2008).
Славная революция 1688 года, конечно, включала в себя вторжение на острова 40 000 голландских солдат, а также свержение избранного монарха — который, предположительно, вынашивал реализуемые и пагубные планы уничтожения английской конституции, а также хищные замыслы в отношении частной собственности (Sowerby 2011). В своей основополагающей статье Джулиан Хоппит опроверг тезис о том, что права частной собственности стали в целом лучше защищены после 1688 года. Он заключил, что парламентский суверенитет действовал в основном в пользу усиления централизованной власти с целью нейтрализовать частные интересы для обеспечения интеграции и координации рынков (Hoppit 2011; также см.: Epstein 2000; Irigoin and Grafe 2012). Кроме того, было ли «необходимо», не говоря уже о «необходимо и достаточно», завершать реконструкцию фискального и финансового фундаментов, требуемых для государства, которое могло быть, а могло и не быть готовым к тому, чтобы посвятить себя агрессивному и затратному движению к трансъевропейским меркантилистским целям власти с прибылью, навсегда останется предметом идеологически окрашенных споров.
Меж тем два результата гражданской войны стали более или менее бесспорными для историков, сведущих в политике и геополитике междувластия (Morrill 1993). Во-первых, кратковременный режим республиканского правления в Англии жестко вписал традиционные угрозы со стороны Шотландии и Ирландии в рамки централизованного государства, правившего составным островным королевством. Во-вторых, и, первоначально, в целях выживания в условиях вдохновленных роялистами вторжений с материка, победоносная военная элита республики, сознавая преимущества расположения Англии, приняла стратегию национальной обороны, которая заключалась в защите островов с берега. Кромвель и его министры закачивали общественные инвестиции в военные корабли, пушки и береговую инфраструктуру для существенно расширенного и централизованного военного флота, представлявшего собой первый бастион внешней защиты островов (Knight 2011; Rodger 2004). Эта стратегия включала в себя устойчивое стремление к продвижению ряда симбиотических связей между зарубежной торговлей, торговым флотом (служившим питомником для моряков) и отечественным кораблестроением с одной стороны и военно-морскими силами с другой. Английские протестантские республиканцы возродили, расширили и начали активно применять навигационный кодекс для регулирования морской торговли в портах на островах и по всей империи. Эта стратегия, сторонниками которой был ряд экономистов главенствующего меркантилистского направления, начиная с Томаса Муна (через Адама Смита), Джорджа Чалмера и Патрика Кохуна, непрерывно пересматривалась с целью обеспечить рост дохода от заморской торговли за счет соперника Англии, протестантской и республиканской Голландии (Hont 2005; Reinert 2011).
Британский торговый флот был основан и объединен к первой англо-голландской войне (1652–1654), а затем поддерживался благодаря «ревности» к господству голландцев в мировой торговле, мореплавании, кораблестроении и предоставлении коммерческих услуг (Hont 2005). Республиканские приоритеты расширения торгового флота, связанного с предприятиями банковских, страховых и прочих коммерческих услуг, оставались в качестве национальных целей на протяжении двух новых англо-голландских войн, которые велись династией Стюартов (O’Brien 2000; Jones 1999; Ormrod 2003). Действительно, несколько взаимосвязанных политических линий, касавшихся обороны, меркантилистской дипломатии, а также агрессии, коммерции и имперской экспансии (что обычно рассматривается научными экспертами отдельно) в ретроспективе можно представить как долгосрочное и последовательное стремление английского государства к геополитической гегемонии на море в сочетании с торговой и имперской экспансией за рубежом с целью максимизации и сохранения растущей доли налогооблагаемых доходов от мировой торговли и коммерции. Эта грандиозная стратегия (генерация сетевой технологии) недавно получила меткое название «джентльменского капитализма» (призванное обозначить ключевые черты альянса монархии, аристократии и торговой олигархии в королевстве) и дала своим капиталистам необходимые (но едва ли достаточные) общественные товары для инвестирования и продвижения экономики к ее раннему переходу в индустриальную рыночную экономику на несколько десятилетий до своих соперников на материке (Akita 2002). Истоки и основа для этой политической, фискальной и административной стратегии определенно предшествовали Славной революции 1688 года. Это непредвиденное и непредсказуемое событие сегодня можно реалистически интерпретировать как одно из ряда последовательных событий, которые формализовали изменение в соотношении сил между монархией и парламентом в результате гражданской войны. Оно не дало ничего большего, чем импульс к антифранцузской и антикатолической ориентации королевства во внешней политике и ускорило уже идущую реконструкцию комбинированной фискальной и финансовой основы для государства, которое впоследствии развилось и стало парадигматическим примером успешного меркантилизма для Европы (Hoppit 2000;