Reinert 2011).
Безусловно, самым значимым и немедленным результатом coup d’etat, поставившего голландского протестантского монарха у руля внешней и стратегической политики страны, была девятилетняя открытая война с Людовиком XIV и его союзниками (которую в те времена называли войной короля Вильгельма). Этот конфликт перерос, после небольшой передышки (1698–1702), в самую затянутую, дорогостоящую и опасную войну за безопасность королевства с 1453 года (Jones 1988). Мирные договоры, заключенные в Аугсбурге в 1698 году и Утрехте в 1713 году, обеспечили ограничение французских амбиций в Европе и подтвердили ослабление Нидерландов как серьезного геополитического соперника за заморский имперский и коммерческий доход. Несмотря на интерлюдию фискального истощения, которая способствовала мирному сосуществованию с 1713 по 174° год, эти договоры прежде всего ознаменовали начало эры геополитических и экономических отношений королевства с материком, которые Франсуа Крузе метко обозначил как «вторую столетнюю войну между Великобританией и Францией» (Crouzet 1996).
Этот затянувшийся конфликт, который открылся двумя десятилетиями чрезвычайно дорогостоящей войны, обострил фискальные и финансовые потребности финансирования армии и флота, мобилизованных для безопасности королевства. Во время войн короля Вильгельма и королевы Анны (1689–1713) армия должна была воевать на европейском материке; продолжать усмирять Ирландию и Шотландию; сильно выросли расходы на военный флот; произошел отчетливый переход от прямых налогов на доход и богатство к косвенному налогообложению, в частности акцизным налогам; а также произошло то, что Питер Диксон назвал финансовой революцией (Dickson 1967; Jones 1988).
В конечном итоге чрезвычайные потребности в финансировании трех войн стимулировали начало и поддержали ход политической и административной реформы, разработанной для создания институциональных рамок (в том числе центрального банка), которые позволили английскому/британскому государству иметь наготове стабильный доступ к дешевому кредиту и долгосрочным займам под обеспечение будущих налоговых поступлений как на текущие цели, так и в случае таких беспрецедентных скачков в расходах, которые неизбежно случались в ходе частых вооруженных конфликтов с конкурирующими державами. В целом этот процесс занял десятки лет экспериментов и эпизодических кризисов (в том числе печально известный пузырь Южных морей) и в конечном итоге оказался эффективным, обеспечив государство институтами, механизмами и методами управления быстро накапливавшегося национального долга. Благодаря реакции готовых к внедрению инноваций финансовых посредников и кооперации между казначейством и Банком Англии в Лондоне развился более обширный и глубокий рынок капитала для обслуживания потребностей сельского хозяйства, внутренней торговли и зарубежной коммерции, а также предоставления займов и кредитов государству (Carlos and Neal 2°°6; Caselli 2°°8; Neal 2°°°).
В определенном редукционистском смысле возникновение и в конечном итоге успешное развитие набора институциональных установок для управления английским суверенным долгом, который вырос от номинального объема около 2 млн фунтов в царствование Якова II до 824 млн фунтов, что в 2,5 раза превосходило национальный доход (к завершению второй Столетней войны в 1815 году), зависело от двух условий. Прежде всего, от того, что государство сохраняло способность расширять фискальную базу для начисления и сбора налогов в той степени, в которой ему было необходимо присвоить высший приоритет обязательствам по обслуживанию долга, увеличив эту базу с небольшой доли общих налогов до Славной революции до более чем 60 % от колоссально выросшего притока налоговой выручки, поступавшей в государственную казну в момент завершения двадцатидвухлетней войны с революционной и наполеоновской Францией.
Во-вторых, беспрецедентное накопление суверенного долга в столь надежном и мощном механизме британской власти могло сохранять свою функциональность десятилетие за десятилетием только в такой политической среде, где кредиторы ожидали, что сюзерены и их министерские советники не откажутся от выплаты долгов, а будут выплачивать их в полном объеме в те сроки и на тех условиях, которые были оговорены в ряде стандартных контрактов (векселей и облигаций), выпущенных с целью привлечения кредитов и займов, необходимых для финансирования государственных расходов (Murphy 2013; Neal 1990; Wenner-lind 2012). После продолжительных переговоров с голландским протестантским правителем, которому не хватало легитимности и чьим высшим приоритетом было расширение фискальных и финансовых ресурсов Англии для мобилизации уже существенной армейской и морской мощи королевства Стюартов с целью не дать Людовику XIV реализовать планы по захвату Нидерландов, собрание породненных между собой аристократических и знатных семей добилось заключения и исполнения базового соглашения, которое укрепляло и переопределяло фундаментальный сдвиг в балансе сил между монархией и парламентом, возникший как результат гражданской войны. Они отстояли свое право контролировать налогообложение, настояв на том, что обе палаты парламента (палата лордов и палата представителей) будут ежегодно собираться для рассмотрения и обсуждения доходов и расходов при более плотном, прозрачном и переформулированном наборе методов и процедур, который должен был сменить феодальные традиции спорадических переговоров по поводу выдачи новых средств для финансирования чрезвычайного роста расходов монархии (Hoppit 2000). В результате доля средств, направлявшихся на обслуживание долга, в общих налоговых поступлениях выросла до перманентно высокого уровня (рис. 12.2).
РИС. 12.2
Обслуживание долга, 1688–1814 (в % от общей налоговой выручки, полученной государством)
Источник: данные из документов парламента, 1868–1869.
После 1694 года (не 1688-го) споры, посвященные фундаментальной проблеме локуса управления, неразрывно связанного с налогообложением, займами и расходами, в Англии больше никогда не возобновлялись. Восстановленный баланс сил между монархией и парламентом (а также укрепление трендов в сторону косвенных и более регрессивных форм налогообложения) сыграл главную роль в обеспечении высокого уровня исполнения состоятельными элитами, представленными в парламенте, запросов о предоставлении займов короне в связи с ее колоссально выросшими потребностями в налогах с 1689 по 1815 год. При не подвергавшейся сомнению независимости и номинальном контроле над годовым бюджетом парламент этого периода едва ли противостоял требованиям правительств тех времен расширить фискальную базу на повышенные налоговые ставки или займы. Более того, несмотря на шумные дебаты либералов и консерваторов, ни регулярно собиравшиеся палаты лордов и представителей, ни информированное общественное мнение не предполагало вмешиваться в прерогативу короны выделять порядка 80–90 % на внешние или стратегические цели. Эти цели по-прежнему формулировали монархи, советуясь со своим избранным кругом аристократов-министров, отчитывавшихся перед манипулируемым парламентом, состоявшим из равных им по положению и родственников, чья антипатия к повышению налогов смягчалась их властью над государственным патронажем, их инвестициями в суверенный долг, но прежде всего существовавшим среди состоятельной элиты общим мнением о том, что геополитическая власть благотворно скажется на безопасности и стабильности королевства и будет им выгодна.
Пользуясь поддержкой большинства лояльных, патриотичных и почтительных британцев, ганноверские короли и их английские министры продолжили следовать кромвельской стратегии, объединявшей морскую мощь для внешней безопасности и агрессии с рядом меркантилистских мер, которые были общим местом в Европе, таких как Навигационные акты; повышение тарифов с целью поддержки замещения импорта и зарождавшейся промышленности; регулирование экономики колониальных и неоколониальных владений на Карибах, в Северной Америке и Ирландии; законодательство, защищавшее отечественное кораблестроение и смежные отрасли и способствовавшее их развитию; защита международной торговли и коммерции, и т. д. Эти меры расширяли и углубляли фискальную базу государства, за счет которой финансировался запас кораблей, моряков, провианта, вооружения и мореходного опыта для настойчивого и в итоге успешного стремления королевского флота к обеспечению и удержанию контроля в океанах (см. рис. 12.3). (Библиография вторичных источников, стоящих за моей интерпретацией стратегии британского фискально-морского государства, приведена в: O’Brien 2002; 2011a; Backhaus 2012; Knight 2011.)
Примечание: ln расходов: натуральный логарифм от величины расходов на королевский военно-морской флот в реальных фунтах стерлингов 1660 года;
ln 20 MA расходов: натуральный логарифм двадцатилетней центрированной скользящей средней от величины расходов на королевский военно-морской флот в реальных фунтах стерлингов 1660 года
РИС. 12.3
Тренды расходов на королевский военно-морской флот (в постоянных ценах 1660 года)
Источник: Duran and O’Brien 2011.
Настойчивость, с которой современные экономисты выстраивают контрфактуальные рассуждения о реальной стоимости следования этой меркантилистской стратегии обеспечения безопасности и стабильности с 1689 по 1815 год, начинает выглядеть как анахронистические сожаления об отсутствии теоретически удобного либерального международного экономического порядка за много десятилетий до того, как несколько геополитических условий, в том числе гегемония британского флота и фискальный склероз во всей Европе, реализовались в качестве фундамента для более мирного и эффективного способа ведения мировой торговли (Mokyr 2006; Nye 2007). Меж тем в ретроспективе представляется, что в те времена эта стратегия в большинстве своих существенных признаков служила британскому капитализму и обслуживала его в главных аспектах, которые помогали экономике островов достигать тех уровней развития, которые с ненавистью и завистью наблюдали европейские соперники и конкуренты. Поэтому не меньше ли анахронизма и не больше ли просвещения в том, чтобы поместить Адама Смита и его либеральных предшественников и последователей в ретроспективу истории экономической теории?