Рабочее движение и гиперглобализация
Нефтяной шок 1973 года, сдвиг в идеологической сфере, внедрение информационных технологий и, наконец, нарастание глобализации в 1990-е годы заставили рабочее движение по всему миру перейти в оборону. Влияние каждого из этих факторов остается дискуссионным вопросом. В Соединенных Штатах информационная революция создала высокий спрос на труд квалифицированных и образованных работников. Поскольку темпы роста предложения их труда не всегда успевали вслед за спросом, разрыв в зарплатах между квалифицированным и неквалифицированным трудом увеличился. Изменение баланса сил в идеологической сфере, вызвавшее сокращение минимальной заработной платы в реальном выражении и падение профсоюзного членства с 1980-х годов, положило конец золотой эпохе труда. Но свою роль сыграли и изменения в международной обстановке. Согласно Дэни Родрику (Dani Rodrik 2011: 85), конкуренция со стороны импорта, с которой сталкивался оператор станка по пошиву обуви в США, усилилась в 1983–2002 годах примерно вдвое. «Нельзя представить, что это изменение могло не оказать существенного влияния на его или ее зарплату». Поскольку со времен расцвета Бреттон-Вудса торговые барьеры существенно снизились, получение дальнейших выгод от внешней торговли теперь требовало изменений в распределении дохода. Усиление неравенства совпало с ослаблением рабочего движения. Может быть, в тех секторах экономики, которые полагались на использование новых информационных технологий и квалифицированной рабочей силы, воздействие глобализации было больше воображаемым, чем действительным. Однако стимул к инвестированию в новые технологии сам по себе не был чем-то внешним по отношению к изменениям в глобальном торговом порядке. «Направление, в котором развивались новые технологии в обрабатывающей промышленности той или иной страны, определялось изменением ее положения в мировой экономике в результате изменения ее сравнительных преимуществ, а не диктовалось внутренними императивами технологий самих по себе» (Wright 2006: 152).
Вся окружающая обстановка давила на рабочее движение, даже в его вотчине – европейских странах промышленного центра, где его политическое представительство оставалось неприкосновенным. По словам Джеральда Фридмана, на всех континентах рабочее движение впало в состояние паралича (Gerald Friedman 2008); его поставили в оборонительную позицию упадок забастовочных сил и собственная неспособность переключиться на непривычные для себя секторы экономики и темы. До некоторой степени его жизнь поддерживали различные социальные движения, в том числе акции антиглобалистов и «Захвати Уолл-стрит». Тем не менее рабочее движение, даже понятое в узком смысле, смогло пережить политические потрясения последних десятилетий XX века. Только распад Советского Союза затормозил большое снижение уровня профсоюзного членства в мире. На Украине профсоюзы охватывают более 20 млн человек, то есть почти 100 % от рабочей силы (Visser 2003: 380).
В Японии боевую активность профсоюзов сдерживали изменения в организации бизнеса. Принятый сразу после Второй мировой войны закон, основанный на американском Законе Вагнера, гарантировал право на участие в профсоюзе. Это вызывало незамедлительную реакцию: осенью 1945 года – летом 1946 года численность членов профсоюзов увеличивалась на 500 тыс. человек в месяц, и в 1949 году профсоюзное членство достигло пика в 55 %. Достигнутый уровень сохранялся до тех пор, пока основной сферой занятости были крупные промышленные компании, так как японские профсоюзы были склонны ограничиваться этим сектором. Но усиление международной конкуренции и постепенное снижение доли занятости в крупных фирмах загнали рабочее движение в угол. В Китае рабочее движение прошло по сходному пути. Всекитайская федерация профсоюзов, покрывшая после революции всю страну, осуществляла повсеместный контроль над трудовыми отношениями с целью смягчить конфликты. До тех пор пока Китай придерживался политики автаркии, его политика в сфере труда не оказывала влияния ни на богатые, ни на бедные страны. Однако после открытия рынков в 1990-х годах менеджеры восстановили свой контроль. К огорчению экономических соперников Китая, численность членов профсоюза в секторе частных компаний с иностранным капиталом оставалась низкой – в районе 10–20 % рабочей силы (Visser 2003: 388). Уникален опыт Южной Кореи, где рабочие сумели противостоять схожему натиску. В автомобильной промышленности попытки японских многонациональных компаний и местных производителей внедрить новые автоматизированные технологии вызывали шквал забастовок, достигших кульминации в декабре 1996 года, когда прошла двадцатидневная всеобщая забастовка (Silver 2003: 61–64)[209].
В Европе вовлечение в рабочее движение государственного сектора и сферы услуг должны были смягчить прямое воздействие глобализации, однако главным источником тревог для рабочих стала иммиграция. Этот вопрос стал водоразделом, отмечавшим конец прежней эпохи. Для ряда стран ЕС, таких как Германия, где рабочая сила вследствие старения населения сокращалась, иммиграция, казалось, давала отсрочку от надвигающегося кризиса в системе пенсионного обеспечения и предоставления других социальных гарантий. Однако существует широко распространенное мнение, что мигранты, переселившиеся из стран, недавно вошедших в ЕС, склонны злоупотреблять льготами, которые им предоставляет государство всеобщего благосостояния. Однако нет исследований, которые бы подтверждали, что они получают больше трансфертов, чем местные, если учесть разницу в уровне образования и семейных характеристиках (Boeri 2010). Тем не менее низкоквалифицированные мигранты больше всего стремятся в богатые страны с наиболее развитой соцзащитой, и это является источником беспокойства для граждан ЕС. Кроме того, в этих странах звучит неподдельная тревога за будущее местных низкоквалифицированных рабочих, которых, как считается, вытесняют мигранты и которые сами впадают в зависимость от служб соцзащиты. Некоторые опасаются, что в отсутствие контроля над иммиграцией государство всеобщего благосостояния, это величайшее завоевание рабочего движения, будет прогрессирующими темпами сокращаться. Перефразируя Милтона Фридмана, Ганс-Вернер Зинн (Hans-Werner Sinn 2007: 269) отметил, что в случае Германии действует трилемма, «делающая попросту несовместимыми политику сдерживания зарплат, расширение государства всеобщего благосостояния и массовую иммиграцию».
Этот клубок противоречий породил требования ввести квоты на въезд, однако такая мера доказала свою безрезультатность, поскольку ограничения не останавливают нелегальной иммиграции. В качестве альтернативы рабочее движение настаивало на единых стандартах труда во всех странах ЕС – как в центре, так и на периферии (Boeri 2010). Вместе с тем европейский пролетариат не отрекся от своей приверженности международной торговле. История подсказывает рабочему движению путь, которым можно примирить его требование единых условий игры и приверженность внешней торговле. Стоит повторить, что изначально европейские государства благосостояния поощряли социальную интеграцию, в то же время, обеспечивая гармонизацию стандартов труда в странах – партнерах по торговле. Ярчайший пример: Франция, признала права итальянских рабочих после того, как Италия пошла на улучшение стандартов в сфере труда. Доступ к рынку создавал гарантию, что более высокие издержки труда Италии не повредят ее экспорту. Прилив поднимал все лодки.
В случае с развивающимися странами соотношение внутренних и внешних сил сместилось в пользу последних, что отражало наступление нового мирового торгового порядка, основанного на низких зарплатах, адаптации технологий на глобальном Юге и расширении аутсорсинга. С наступлением 1950-х годов главным проводником международных идей в этот регион была МОТ. Такие разные по своим установкам политические лидеры, как Варгас и Неру, ратифицировали международные конвенции, стараясь умиротворить своих сторонников в рабочем движении. По мере того как развивающийся мир снижал преграды для торговли и обогащался, государства начинали оспаривать роль МОТ. После обретения независимости Индия отказалась от своей прежней позиции и пренебрегала МОТ, ратифицировав лишь 41 из 189 конвенций. В 1990-х годах Бразилия пересмотрела свою политику и отменила гарантии защиты труда. Президент Фернанду Энрике Кардозу отменил ранее взятые Бразилией обязательства по Конвенции № 158 о прекращении трудовых отношений по инициативе работодателя, вместо нее введя гибкие краткосрочные контракты. Рабочее движение, которое Варгас и его преемники раскололи на инсайдеров и аутсайдеров, разделилось на сторонников и противников этой реформы, а также последующей реформы пенсионной системы, ставивших в привилегированное положение высококвалифицированных работников и работников государственного сектора (Rudra 2008: 189–203). В отличие от западноевропейского рабочего движения, бразильское не смогло связать повышение международной открытости экономики и систему социальной защиты; это имело серьезные последствия, учитывая глубоко укорененное в стране неравенство.
Еще более своеобразно развивалась динамическая связь между внутренними и внешними факторами в развитии африканского рабочего движения. Первоначально, по всей видимости, верх одерживали первые. По аналогии с историей рабочего движения в Европе ста годами ранее африканские профсоюзы были активной частью гражданского общества и играли ключевую роль в переходе от колониальной системы к демократии, а также в процессе ломки режимов апартеида. Во франкоговорящей Западной Африке рабочее движение содействовало расширению и углублению участия населения в политическом процессе (Phelan 2011a: 476). Процесс демократизации к 1980-х годам вызывал стремительное распространение профсоюзов. Однако низкие цены на экспорт и программы структурной перестройки, порожденные Вашингтонским консенсусом и ограничивавшие размер государственного сектора, лишь усугубили скрытые социальные и этнические конфликты, а также политическую нестабильность (Phelan 2011b). В результате уровень членства в профсоюзах снизился, а рабочее движение было вытеснено на обочину, уступив свое место в регулировании трудовых отношений правительству. Во франкоговорящей За