Помимо индустриализации внимания заслуживает и воздействие, которое оказала на уровень благосостояния интеграция рынков товаров и факторов производства (то есть глобализация). Она не только привела к повышению уровня экономической активности в затронутых ею странах и регионах, а соответственно, и более высокому уровню дохода на душу населения. Она увеличила относительную отдачу на такой фактор производства, как труд, в то время имевшийся в изобилии (например, в Европе и Восточной Азии XIX века). Глобализация привела к снижению неравенства в доходах, чему также способствовала массовая миграция (Lindert and Williamson 2003; O’Rourke and Williamson 1999). Сравнение доиндустриальной и индустриальной эпохи приводит к выводу, что глобализация и экономический рост вызвали повсеместное повышение благосостояния, что выразилось и в росте среднего дохода, и в росте равенства (O’Rourke and Williamson 2005).
Эмпирические данные по уровню благосостояния и экономическому прогрессу доступны с начала XIX века и с течением времени они охватывают все более широкий круг стран. Так, в Западной Европе и ее «ответвлениях» на протяжении последних 200 лет уровень реальной заработной платы постоянно повышался. О росте благосостояния в современную эпоху также можно судить, опираясь на (грубую) оценку реального уровня ВВП на душу населения (Maddison 2010). Хотя споры, насколько этот показатель отражает благосостояние, не утихают, его продолжают широко применять (Engerman 1997).
Отмечалось несколько противоречий между альтернативными методами измерения благосостояния. В частности, тренды реальных зарплат, то есть доходов тех, кто находится в нижней части распределения, не совпадают с трендами среднего душевого дохода[254]. В действительности в низкой корреляции этих двух показателей нет ничего необычного, поскольку они относятся к разным составляющим дохода. Реальные зарплаты отражают отдачу на труд, а ВВП – отдачу на все факторы производства и, если только распределение дохода не остается неизменным во времени, нет никакой причины, чтобы они росли одинаковыми темпами (Williamson 2002)[255]. На самом деле, приблизительную оценку долгосрочных изменений в неравенстве можно получить, если сравнить уровень ВВП на душу населения (или, лучше всего, на душу занятого населения) с реальной заработной платой (это отношение называется коэффициентом Уильямсона). Коэффициент Уильямсона служит хорошим критерием функционального распределения дохода и, если считать дисперсию душевого дохода на каждый отдельный фактор (труда, капитал, землю) неизменной, также и распределения дохода между отдельными людьми. Насколько можно судить по обрывочным эмпирическим данным, вплоть до начала XX века в европейских странах функциональное распределение дохода хорошо отражало тенденции в распределении личного дохода (Dumke 1988; Prados de la Escosura 2008; Waldenstrom 2009). Существующие оценки показывают, что в течение XX века повсеместно действовала долгосрочная тенденция к снижению неравенства доходов, оформившаяся в начале-середине века и окончившаяся к 1980-м годам (Van Zanden et al. 2013).
Скорректировать душевой доход на уровень благосостояния и путем умножения душевого ВВП на уровень неравенства учесть распределение дохода впервые предложил Амартия Сен (Sen 1973) – Этот подход был использован в первых выпусках «Отчета о развитии человечества» (см.: UNDP 1993) – Поскольку исторических оценок распределения личного дохода в разных странах крайне недостаточно, долгосрочные тенденции неравенства можно оценить, соединив существующие оценки распределения личного дохода (к примеру, коэффициент Джини) с коэффициентом Уильямсона (или использовав в качестве критерия неравенства данные о распределении населения по физическому росту). Таким образом, основываясь на данных Мэддисона (Maddison 2010) о реальном душевом ВВП и коэффициентах Джини (или псевдокоэффициентах Джини), для регионов мира можно рассчитать историческую оценку благосостояния по методологии Сена, или уровень душевого дохода с поправкой на уровень неравенства (по формуле ВВП, умноженное на один минус коэффициент Джини). На рис. 15.1 представлены долгосрочные тенденции душевого ВВП с поправкой на неравенство для регионов мира. Хотя уровень благосостояния по методологии Сена во всех регионах увеличился, это увеличение меньше, чем в уровне душевого ВВП (1,2 % в год по сравнению с 1,5 % в год в 1870–2007 годах), причем разница эта преимущественно накопилась в эпоху до 1950 года. Кроме того, если для измерения использовать душевой ВВП с поправкой на уровень неравенства, то можно заключить, что разрыв между развитыми и развивающимися регионами расширялся, так как в странах ОЭСР с начала XX века вплоть до его окончания уровень неравенства снижался в отличие от развивающихся регионов, где он оставался высоким. На самом деле, в то время как в Западной Европе наметилась тенденция к сокращению отставания от США, Канады и Австралии по индексу благосостояния Сена, а в 1970-е годы такая же тенденция оформилась и в Азии, отставание Латинской Америки и Африки все возрастало. Относительное положение Восточной Европы ухудшилось после падения коммунизма, в результате как экономической стагнации, так и роста неравенства.
На более длительном историческом отрезке (последние пятьсот лет) эмпирические данные указывают, что индустриализация и глобализация оказали на благосостояние долгосрочное положительное воздействие не только путем повышения доходов, но и путем снижения неравенства.
РИС. 15.1
Уровень благосостояния по методологии Сена (реальный душевой ВВП с поправкой на неравенство) для регионов мира
В раннее новое время в Европе неравенство выросло, снизившись лишь в новейшее время, а именно в XX веке (Alvarez-Nogal and Prados de la Escosura 2013; Hoffman et al. 2002; O’Rourke and Williamson 2005). Недавние исследования, посвященные доле богатых в суммарных доходах населения, подтверждают, что на всем протяжении последних ста лет как в развитых, так и в развивающихся странах действовала устойчивая тенденция к снижению неравенства, даже несмотря на то что после 1990 года эта тенденция переломилась (Atkinson, Piketty, and Saez 2011). Эти наблюдения позволяют утвердительно ответить на вопрос, привела ли промышленная революция к повышению уровня жизни. Вместе с тем они не отвечают на вопрос, мог ли уровень жизни повыситься еще сильнее, если бы установились альтернативные режимы.
До сих пор говорилось об измерении благосостояния с помощью реальных зарплат и реального душевого ВВП с поправкой на уровень неравенства. Но по общему убеждению, человеческое благосостояние слагается из нескольких составляющих, помимо душевого дохода (и его распределения). На самом деле первые попытки найти более разносторонний показатель уровня жизни относятся к эпохе, когда современная система национальных счетов только зарождалась. Чтобы преодолеть жесткие ограничения, которые накладывает на измерение благосостояния концепция ВВП, использовались такие показатели, как детская смертность, ожидаемая продолжительность жизни при рождении, уровень грамотности взрослого населения, охват школьным образованием – по отдельности или в составе индексов (физического качества жизни, удовлетворения базовых потребностей и, если брать самый последний пример, человеческого развития). Таким образом, далее применяется многомерный подход к измерению благосостояния, основанный на показателе человеческого развития и таких его составляющих, как состояние здоровья и уровень знаний. Согласно определению человеческое развитие – это «процесс расширения возможностей выбора» (UNDP 1990: 10), а именно возможностей жить здоровой жизнью, приобретать знания и иметь достойный уровень жизни, благодаря которым люди могут «вести такую жизнь, которую у них есть основание ценить» (Sen 1997).
Сначала я обрисую основные тенденции в человеческом развитии на уровне мира и его главных регионов. Затем я рассмотрю, как с точки зрения человеческого развития отличаются свободно-рыночный и регулируемый капитализм, а также общества с рыночной (капиталистической) и командной (социалистической) экономикой на ранних этапах своего экономического развития. Наконец, я проанализирую, какой вклад в суммарный уровень человеческого развития вносит каждая из составляющих и насколько они помогают понять наблюдаемые различия между Западом и остальным миром.
Что касается выбора периода рассмотрения, то 1870-е годы представляются подходящей отправной точкой. Отчасти причина в том, что данные за более ранние десятилетия крайне скупы. Кроме того, именно в этот момент в Западной Европе и похожих на нее США, Канаде, Австралии, Аргентине начало улучшаться состояние здоровья широких слоев населения (в значительной степени это было обусловлено распространением микробной теории инфекционных заболеваний в 1880-е годы) и появляться система массового образования (Benavot and Riddle 1988; Lindert 2004). Также в конце XIX века в Западной Европе и ее «ответвлениях» начали расширяться социальные расходы (Lindert 2004; Riley 2001).
Стоит отметить несколько основных выводов, вытекающих из данных. Существенное повышение человеческого развития в мире наблюдается после 1870 года и в особенности после 1913 года. Хотя в абсолютном выражении разрыв между передовыми капиталистическими странами (ОЭСР) и остальным миром увеличился, в период с 1913 по 1970 год практически все развивающиеся регионы до некоторой степени сократили относительную дистанцию со странами ОЭСР. В последние сорок лет динамика различных регионов сильно разнилась. Азия во главе с Китаем и Индией и в меньшей степени Латинская Америка и Северная Африка смогли сократить отставание, тогда как Центральная и Восточная Европа (включая Россию) и Африка южнее Сахары его увеличили.
Наибольшего прогресса в области человеческого развития Запад добился в эпоху регулируемого капитализма, и особую роль в этом прогрессе, по всей видимости, сыграли государственное здравоохранение и образование. Что касается социалистических стран, то до конца 1960-х годов они не уступали капиталистическим экономикам в области человеческого развития, и в ряде случаев социализм имел явный успех, позволив поднять здравоохранение и образование с изначально низких уровней. В особенности это относилось к Советскому Союзу и коммунистическим или социалистическим режимам Центральной и Восточной Европы. Это позволяет понять, почему коммунизм выглядел привлекательно для африканских и азиатских государств, получивших независимость в середине столетия. Однако с конца 1960-х годов разрыв стал стремительно нарастать: относительный прогресс в ожидаемой продолжительности жизни и уровне душевого дохода остановился, и процесс догоняющего развития сменился увеличивающимся отставанием. Из этой тенденции выбивается Куба с ее успехами в увеличении продолжительности жизни и уровня образования. Не следует ли из этого, что между свободой и обеспечением государственных благ существует противоречие, по крайней мере на ранних этапах истории? Концепция человеческого развития отрицает такое противоречие, так как в качестве конечной цели принимает индивидуальный выбор и свободу человека. Таким образом, строго формальное определение человеческого развития низводит достижения коммунистических (и любых других тоталитарных) режимов до обеспечения лишь «базовых потребностей».