В 2003 году Всемирный банк начал выпускать ежегодный доклад «Ведение бизнеса» (Doing Business). Он охватывает более широкую выборку стран по сравнению с «Докладом о процессе перехода», и к 2013 году она возросла до 185 стран. Хотя в докладе «Ведение бизнеса» рассматривается только законодательство и нормы государственного регулирования частного сектора, его авторы также обнаруживают положительную связь между значением «индекса легкости ведения бизнеса» и уровнем душевого дохода. Также этот доклад отмечает продолжающееся смягчение регулирования и законодательных ограничений, препятствующих открытию нового бизнеса. Больше всего обнадеживает сравнительно быстрое улучшение ситуации в беднейших странах с наиболее слабой экономикой, в основном расположенных в Африке южнее Сахары, а также позитивные реформы регулятивного режима в странах, наиболее сильно пострадавших от финансового кризиса еврозоны (Греция, Италия, Португалия и Испания). Хотя в последнее десятилетие переход к капитализму в разных странах совершался легче, прогресс в этой области все равно идет медленно. Чтобы выстроить взаимодействие различных элементов капиталистической экономики, действующей в условиях глобального рынка (в особенности финансовых элементов), требуется определенное время, о чем история капитализма не перестает свидетельствовать.
Государственный долг и переход к капитализму
Доступ к капиталу был ключевым условием перехода государств к капитализму – как в Европе доиндустриальной эпохи и в эпоху глобализации XIX века, так и в новейшую эпоху глобализации. В XIX веке главным каналом, через который страны, находившиеся в процессе перехода, привлекали капитал, был выпуск государственных облигаций с размещением на биржах Лондона и Парижа (см. гл. 8 и 9 настоящего тома). Хотя тогда прямые иностранные инвестиции многонациональных компаний также играли важную роль, главным способом финансирования экономического перехода они стали к началу XXI века. Причиной послужило то, что с 1970-х годов многонациональные компании все большую долю своих инвестиций направляли на формирующиеся рынки (см. гл. 6 настоящего тома).
Хотя основную часть международного финансирования страны с переходной экономикой страны с формирующимся рынком и развивающиеся государства получали от частного, а не от государственного сектора, выпуск государственного долга также использовался для финансирования частных проектов, а также государственных предприятий и инфраструктуры. В то же время доля государственного долга в суммарном ВВП продолжает увеличиваться в развитых капиталистических странах. Более того, пока в начале 2010 года не разразился кризис еврозоны, постоянно росла доля этого долга, находившаяся в руках зарубежных инвесторов. Самым ярким примером является государственный долг США, огромная часть которого принадлежит Китаю и Японии. Широчайшее хождение государственного долга среди частных зарубежных инвесторов на фоне низких процентных ставок по государственным облигациям США и Германии показывает, что государственный долг продолжает играть ту же важнейшую роль в глобальных финансовых отношениях, какую он играл на заре капитализма и в стадии его распространения.
Подобная ситуация возникла давно, даже очень давно. Авторы усматривали связь между, с одной стороны, подъемом государственных финансов и созданием национального долга в Англии после Славной революции 1688–1689 годов и, с другой стороны, подъемом капитализма (Dickson 1967; Neal 1990; North and Weingast 1989). По окончании Наполеоновских войн другие европейские государства попытались повторить успешный опыт Британии, что прекрасно запечатлено в работе Жозе Луи-ша Кардозу и Педру Лайнса (Jose Luis Cardoso and Pedro Lains 2010). Британская модель создала современный вид акцизного налогообложения потребительских товаров с потенциально массовым рынком. Такой вид налогов центральному правительству было легко администрировать и легко собирать (см. гл. 14 настоящего тома). Эти налоги Британия использовала для обслуживания все возраставшего государственного долга (см. гл. 12 первого тома и Daunton 2010). Соперникам Британии казалось, что стабильного источника налоговых поступлений достаточно для легкого обслуживания долгосрочного долга, однако повторить этот успех оказалось не так просто. Правящие элиты Европы не сразу поняли, что существует фундаментальная взаимосвязь между стабильностью налоговых поступлений, зависящей от процветания потребителей, и привлекательностью государственного долга для процветающего среднего класса, ищущего способ долгосрочного вложения своих сбережений. Когда прогремели революции 1848 года, даже юнкерам, правящему классу в Восточной Пруссии, пришлось смириться с мыслью, что для успокоения рабочих в городах Западной Пруссии нужно расширить возможности для найма и инвестировать в инфраструктуру, в первую очередь в железные дороги. Любые инвестиции такого рода требовали серьезного источника финансирования (Spoerer 2010; Tilly 1966).
Следовательно, наивысшая степень взаимодополняемости между рыночной экономикой и либеральным государством покоится не только на защите права частной собственности и беспристрастного правоприменения частных контрактов, каким бы фундаментальным ни было значение этих условий для эффективности рынков. И, конечно, основу рыночной экономики не составляли низкие налоги, так как в капиталистической экономике во все времена уровень налогообложения был выше, чем в экономике традиционного типа (см. гл. 14 настоящего тома). Напротив, стало ясно, что взаимодополняемость капитализма и либерального государственного устройства неизбежно означает превращение облигаций в наиболее предпочтительный вид долгосрочных вложений у общественности (опять же см. гл. 12 первого тома и MacDonald 2003). Как фирмам, так и домохозяйствам правительственный долг дает страховку от превратностей каждодневной жизни, тогда как предприниматели используют его в качестве залога, признаваемого широким кругом инвесторов, даже лично с ними не знакомых и находящихся от них на большом расстоянии. Вне зависимости от того, насколько большая часть населения имеет избирательные права, серьезные вложения в государственный долг также свидетельствуют о степени политической поддержки правительства. Сегодня это верно не в меньшей мере, чем в 1848 году или даже в гораздо более ранние эпохи.
Федерации, союзы и финансы
По мере расширения рыночного капитализма с конца Второй мировой войны и до 1973 года, рос и размер правительства, на что указывает увеличение налоговых поступлений и размера государственного долга. Нефтяные шоки 1970-х годов, положившие конец «чуду экономического роста» в передовых индустриальных странах, вместе с тем подхлестнули дальнейшее увеличение государственного долга. Открытость глобальной экономики, измеряемая как отношение суммы импорта и экспорта к валовому внутреннему продукту, вследствие первого нефтяного шока 1973 года усилилась. Промышленные капиталистические страны испытали этот масштабный и отрицательный шок в условиях внешней торговли после того, как страны – экспортеры нефти, в основном еще не прошедшие через индустриализацию и настроенные подозрительно по отношению к капитализму, сговорились повысить цену сырой нефти. Таким образом, повышение показателей открытости капиталистической экономики отчасти было обусловлено удорожанием импорта, вызванным взвинчиванием нефтяных цен государствами из Организации стран – экспортеров нефти (ОПЕК).
Однако чтобы оплачивать эти издержки импорта, закрепившиеся на новом высоком уровне, требовалась перестройка экономики по многим направлениям, в том числе принятие нового подхода к международным финансовым отношениям. Первоначальные правила членства в МВФ допускали контроль над движением капитала. Теперь был найден способ его обойти: с помощью рынков евродолларов нефтедоллары, заработанные странами ОПЕК, возвращались на Запад в виде кредитов. К началу 1980-х годов страны ОЭСР пришли к общему мнению, что контроль над движением капитала следует упразднить. По мере того как новые рынки евродолларов и нефтедолларов делали контроль над движением неэффективным, становилось невозможно сохранять свободу торговли внутри таможенного союза, в котором каждая из стран была суверенна в вопросах эмиссии валюты, одновременно поддерживая фиксированные и стабильные валютные курсы. ЕС вышел из этой так называемой трилеммы: большинство стран, входивших в ЕС, согласны пожертвовать своим контролем над предложением национальной валюты. Выбрав такой вариант решения макроэкономической трилеммы, ЕС перешел к свободному движению капитала, твердому обменному курсу (между странами-участницами, но не с остальным миром) и отказался от независимости стран в денежной политике.
Однако такой отказ имел свою цену: присоединившись к евро, каждая страна настаивала на независимости своей бюджетной политики в решениях о внутреннем уровне налогов и размере расходов, рассчитывая таким образом компенсировать себе утрату контроля над внутренним предложением денег. Технические особенности построения европейской банковской системы в итоге привели к ее крушению. Не имея единого налогового органа, ЕС не мог выпускать общие облигации, имеющие хоть сколько-то надежное обеспечение в глазах инвесторов. Вместо общих облигаций ЕС существовали лишь деноминированные в евро облигации стран-участниц. Тем не менее, предоставляя краткосрочный кредит банкам стран-участниц, ЕЦБ принимал в качестве залога суверенные облигации национальных правительств так же, как если бы они были частью общего облигационного выпуска ЕС. В результате высокорисковые облигации Италии, Греции, Португалии и Испании обладали тем же высоким качеством, что и низкорисковые облигации Германии, Нидерландов и Франции, когда речь заходила об обеспечении краткосрочных займов, выдаваемых на всей территории ЕС. Поскольку банковский надзор по-прежнему относился к компетенции стран-участниц, подобный оптимизм относительно стоимости их суверенных облигаций порождал в одних странах (Ирландия и Испания) избыточное кредитование, а в других (Италия, Греция и Португалия) – большой государственный дефицит. Низкие процентные ставки по уже выпущенному долгу создавали у правительств стимулы наращивать расходы и долг.