стороны, эти нормы приносили фермерам пользу опосредованную, поскольку снижение риска порчи повышало спрос на свежую сельскохозяйственную продукцию и ее продажи. Кроме того, производители получали прямую выгоду от распространения законодательства о фальсификации на продукты, закупаемые ими в качестве сырья, – например, от введения закона о подделке семян в 1869 году и о подделке удобрений в 1894 году в Великобритании.
Поскольку рыночная доля отдельных хозяйств всегда оставалась пренебрежимо малой, антимонопольное законодательство никогда не затрагивало сельского хозяйства напрямую. Скорее, наоборот: фермеры добивались, чтобы государство ограничило конкуренцию на товарных рынках. Также они просили у государства помощи в борьбе с якобы имевшей место монопсонистической властью обрабатывающих фирм, торговцев и железных дорог, как и монополистической властью фирм, производивших их элементы затрат, – к примеру, поставщиков удобрений и владельцев складов. Для этого они пользовались лоббистскими методами, а в некоторых случаях и открыто вступали в политическую борьбу. В США фермеры составляли главную поддержку Народной партии, которая в 1890-е годы выступала за правительственный контроль над железными дорогами. Хотя фермеры и не добились на этом поприще успехов, они продолжали оказывать существенное политическое влияние на протяжении всей Эры прогрессивизма и в последующий период. В 1922 году им удалось добиться от конгресса принятия закона Кэппера – Волстеда, по которому сельскохозяйственные кооперативы исключались из-под действия статей антимонопольного законодательства. Французские производители вина пошли другим путем, и за ними устремились фермеры из других стран Западной Европы. В 1889 году виноделы из Шампани получили право закрепить наименование «Шампанское» за винами, произведенными в данной местности (система сертификатов о контроле подлинности происхождения, фр. appellation d’origine controlee). Затем, в 1904–1905 годах, ввели дополнительное ограничение – чтобы называться «шампанским», вино должно было быть изготовлено только из местного винограда (Simpson 2012). Это исключительное право в 1958–1959 годах признал и британский суд, и таким образом наименование «Шампанское» впервые получило защиту вне Франции. Использование места происхождения товара в качестве марки теперь разрешено не только для вина, но и для других продуктов, и права владельцев в Европейском союзе активно защищаются. Если закон Кэппера – Волстеда имеет явную антиконкурентную направленность, то использование места происхождения в качестве марки влияет на конкуренцию более сложным образом. Это, несомненно, снижает накал соперничества, так как не позволяет производителям из других регионов эксплуатировать успешный бренд. Кроме того, производители получают дополнительную информацию о месте происхождения товара, а следовательно, о качестве продукта.
Ключевое место среди мер государственной поддержки сельского хозяйства в XX веке занимали инвестиции в НИОКР. То, что одних только частных, ориентированных на прибыль инвестиций в немонополизируемые биологические инновации недостаточно, четко осознавалось с давних времен, и некоторые просвещенные землевладельцы старались восполнить этот недостаток. Гилберт[17] и Буссенго[18] разместили опытные сельскохозяйственные станции в своих поместьях в Ротамстеде в Англии (1843) и Бешель-броме во Франции (1834). Несколько менее бескорыстные аристократы оказывали поддержку исследованиям, создавая научные общества – например, Французская сельскохозяйственная академия, которая была основана в 1761 году под другим именем, или Английское королевское сельскохозяйственное общество (1838). Эти организации принесли большую пользу, в особенности потому, что распространяли знания об инновациях. Однако их плодотворной работе мешала типичная проблема безбилетника: зачем землевладельцу тратить время и деньги на организацию полевых опытов, если можно получить информацию из экспериментов, организованных другими? Эта проблема безбилетника не помешала работе американских фондов Форда и Рокфеллера, которые выделили средства на первоначальный этап исследований в области высокоурожайных сортов растений, проводившийся в Мексике в 1940-е годы. Тем не менее их финансовые ресурсы были ограниченны. Настоящий прорыв требовал участия государства. Правительства выделяли средства на НИОКР в сфере сельского хозяйства опосредованно через университеты и напрямую, создавая сельскохозяйственные станции. Первая из них была основана в 1851 году в Мёккерне (Саксония), а во второй половине столетия обширные сети станций появились в Соединенных Штатах и большинстве европейских стран (важное исключение составляла Великобритания). Исследования в сфере тропического сельского хозяйства начались позднее, на рубеже веков, и первоначально охватывали лишь товарные экспортные растения (какао и каучук). Активно исследовать продовольственные зерновые культуры начали после Второй мировой войны, опираясь на достижения ранних исследований, проведенных на деньги частных фондов. Начиная с 1950-х годов международные организации, оказывавшие помощь бедным странам, а также местные правительства начали вкладывать деньги в создание станций, ориентированных на специфику определенной местности или продукта. В частности, появились Международный центр улучшения кукурузы и пшеницы в Мексике (СИММИТ) и Международный институт изучения риса на Филиппинах (IRRI). Совокупные бюджеты сельскохозяйственных НИОКР достигали внушительных сумм. В Соединенных Штатах они увеличились с 2 млн долларов в 1889 году (в ценах 1993 года), что равнялось 0,03 % совокупного выпуска, до 50 млн долларов накануне Второй мировой войны (0,7 % от выпуска) и превысили 500 млн долларов (более 2 % от выпуска) в конце 1990-х годов. Согласно лучшим из имеющихся оценок расходы всех государств мира увеличились на 150 % в 1960-е, на 50 % в 1970-е, на 30 % в 1980-е и лишь на 15 % в 1990-е годы (Federico 2005: Table 6.6 and Pardey, Alston, and Piggot 2006). К 2000 году совокупные расходы достигли 2,4 % совокупного выпуска развитых стран, но лишь 0,53 % в развивающихся (и, соответственно, 0,8 % по миру в целом). Траты на распространение лучших практик в сфере ведения хозяйства среди фермеров (так называемую пропаганду сельскохозяйственных знаний) в период с 1959 по 1971 год увеличились вдвое, а в следующее десятилетие – еще на 25 %.
Можно ли сказать, что деньги налогоплательщиков были потрачены с пользой? Вслед за Грилихесом, автором новаторской работы о гибридной кукурузе (Grilliches 1958), многие исследователи стремились оценить норму отдачи (соотношение между выгодами от инновации и расходами на нее) отдельных проектов в сфере НИОКР. Согласно обзору, в котором собраны почти 2 тыс. оценок и который охватывает период вплоть до конца 1990-х годов, средняя норма составляла 99,6 %, а отдача на все виды инвестиций, в том числе на пропаганду сельскохозяйственных знаний, – 81,3 %. Это колоссальные цифры, но есть основания полагать, что они завышают действительную норму отдачи. На самом деле, большая часть оценок относится к успешным проектам, а значит, в них не отражены усилия, растраченные впустую, равно как и постоянные издержки, связанные с исследовательской инфраструктурой. Более точные оценки можно получить, если обратиться к работам об источниках роста совокупной производительности в сельском хозяйстве, которые в качестве одного из факторов рассматривают расходы на НИОКР – наряду с другими важными переменными, такими как окружающая среда, обеспеченность факторами производства и макроэкономическая политика. Эти исследования обнаруживают положительное и значимое влияние расходов на рост производительности, которое соответствует отдаче на инвестиции в районе 30–40 % (см., к примеру: Arega 2010). На фоне других направлений расходования государственных средств этот уровень отдачи производит сильное впечатление и указывает на то, что инвестиции были более чем оправданны.
Если выгоды от вложений в НИОКР столь высоки и это столь широко признано, почему же государственное финансирование в ряде развитых стран в 1990-е и 2000-е годы перестало расти, а то и снизилось? До некоторой степени этот застой связан с общим отходом государства от активного участия в экономике. Есть, однако, и более конкретная причина – это распространение патентного права на живые организмы, благодаря которому частные фирмы теперь могут сохранять за собой все выгоды от инвестиций в НИОКР. За такую меру еще в начале XX века выступали фирмы, занимавшиеся продажей семян и растений, а впервые она воплотилась в жизнь, хотя только для деревьев, в США в 1930-е годы. В 1960 году в странах Европейского союза это право распространилось на все виды растений, а в 1961 году они подписали межстрановое соглашение о взаимном признании патентов, по которому был образован Международный союз по охране селекционных достижений (МСОСД). В 1970 году их примеру последовали Соединенные Штаты. По состоянию на 2011 год в МСОСД участвовало шестьдесят девять стран. Результатом всего этого стал огромный рост частных инвестиций. В США они превысили государственные расходы в 1980-е годы, а к 2000 году расходы этой страны на НИОКР в сфере сельского хозяйства (за исключением разработок технических средств и химических исследований) достигли почти трети от мирового объема расходов и более половины всех расходов развитых стран.
Отход от капитализма свободного рынка
Аграрные реформы, вложения в НИОКР и другие меры, о которых речь шла выше, воздействовали на доходы фермеров в основном опосредованно – или же это воздействие было побочным результатом политики, направленной на другие цели. К примеру, в Европе до Нового времени на рынок зерна власть влияла только затем, чтобы накормить города: запрет экспорта и поощрение импорта снижали цены внутри страны. Следовательно, защита фермеров как явная цель политики была чем-то новым. Наполеоновские войны были золотой порой для землевладельцев. Когда же они кончились и возникла угроза падения цен на зерно, Великобритания в 1815 году ввела запретительные пошлины на его вывоз – так называемые хлебные законы (Federico 2012). Таким же образом поступили в следующие несколько лет Франция и большинство стран Европы. Однако первая волна протекционизма скоро спала. Великобритания ослабила защитные тарифы в 1828 году, а в 1846 году полностью их отменила; другие страны сделали то же самое в следующие два десятилетия. В 1861 году ограничений на торговлю зерном в Европе по большому счету не осталось, а снова они появились лишь в 1880-е годы, когда угроза «наводнения» континента американским зерном заставила большинство европейских стран восстановить пошлины (примечательно, что Великобритания к ним не присоединилась). Традиционно считалось, что эти события символизировали возврат к протекционизму, но, по крайней мере, в случае сельского хозяйства подобная точка зрения безосновательна. Во-первых, пошлины на пшеницу были не такими уж большими: в крупнейших странах континентальной Европы они лишь несколько раз в 1890-е годы превысили уровень в 50 % от цены в Чикаго. Во-вторых, если какие-то виды сельскохозяйственной продукции, помимо пшеницы и ржи, и оказались затронуты этими мерами, то лишь в очень малой степени. Общий уровень протекционистской защиты можно изм