2) Проблема международных дисбалансов, вызванная двумя нефтяными шоками. Она заключалась в том, что страны – производители нефти не были способны потратить огромные доходы, образовавшиеся у них в результате повышения нефтяных цен. Внезапно у экспортеров нефти сформировалось очень большое положительное сальдо текущего счета. В то же время промышленно развитые и развивающиеся страны-импортеры оказались в обратной ситуации и незамедлительно испытали на себе процесс корректировки, имевший катастрофические дефляционные последствия.
3) Политика западных правительств (в особенности Соединенных Штатов), которые поощряли реинвестирование нефтяных излишков через посредство банковской системы (а не межгосударственных механизмов, таких как «нефтяной фонд» МВФ, созданный специально для облегчения структурной корректировки в развивающихся странах – импортерах нефти за счет средств государств – поставщиков нефти). Однажды советник президента США по национальной безопасности Генри Киссинджер прямо сказал, что включение ближневосточных нефтяных государств в состав экономического и политического «Запада» посредством международной банковской системы дает гораздо лучшую возможность привязать их интересы к интересам крупных индустриальных стран, чем открытая конфронтация.
4) Некоторые банкиры были уверены, что поощрение процесса реинвестирования нефтяных доходов правительствами означало неявную гарантию с их стороны. Когда, например, американским банкирам задали вопрос, насколько надежны их синдицированные займы латиноамериканским странам, они сослались на позицию государственного департамента США, считавшего желательной политическую и экономическую стабильность в западном полушарии. Немецкие банки, выдававшие значительные займы странам Варшавского договора (блока советских сателлитов), в частности Венгрии и Польше, тоже любили отмечать заинтересованность своего правительства в новой форме Ostpolitik. Иногда в своих высказываниях банкиры доходили до абсурда: так, например, глава Citibank Уолтер Райстон озвучивал мнение, что банкротство стран в принципе невозможно.
5) Отсутствие хоть сколько-нибудь подробных сведений о том, насколько велики в целом для банковской системы риски, связанные с долгом развивающихся стран, равно как и общая несостоятельность регулирования в этом вопросе. Попытки собрать статистическую информацию предпринимали и Федеральный резерв, и Банк международных расчетов (главный институт, объединяющий центральные банки), однако они не оказалась успешной из-за сопротивления банков. Нельзя даже с уверенностью сказать, что полную информацию о задолженности государственного сектора имели сами страны-должники, поскольку в процесс заимствований было включено целое множество государственных и полугосударственных институтов.
6) Преобладание низких процентных ставок вплоть до октября 1979 года, когда Федеральный резерв резко изменил свою политику. В условиях чаще всего отрицательных процентных ставок обслуживание долга, казалось, не должно вызывать затруднений.
7) Соглашения о синдицированных займах практически неизменно содержали пункт о перекрестном объявлении дефолта, в результате чего дефолт одной отдельно взятой стороны становился невозможным, а коллективный дефолт, который могло спровоцировать применение этого пункта, создавал настолько большую угрозу, что также был немыслим.
8) На национальном уровне – конкуренция банковских секторов разных стран за участие в прибылях от реинвестирования или выдачи в форме кредита доходов от нефти и из других источников. Поскольку институты, пришедшие на рынок недавно, желали быстро расшириться, они были готовы брать на себя больший риск.
9) На международном уровне – конкуренция между банковскими секторами разных стран, обусловленная, в частности, все более острым желанием банков Японии и континентальной Европы нагнать своих британских и американских соперников.
10) Определенную роль могли сыграть и агентские проблемы, существовавшие внутри банков. Индивиды, отвечавшие за выдачу займов, рассматривали свою (крайне доходную) работу как лестницу для быстрого карьерного продвижения, и полагали, что даже если в будущем у заемщиков возникнут трудности с выплатой долга, к тому времени они уже будут занимать совсем другую должность.
Разразившийся в августе 1982 года долговой кризис, создававший возможность и даже прямую опасность дефолта Мексики, угрожал повторением общего долгового и банковского кризиса по примеру 1930-х годов. Один только мексиканский дефолт привел бы к практически полному уничтожению капитала почти всех нью-йоркских ссудных банков, имевших более или менее значительный вес в отрасли.
В результате матч превратился в игру на затягивание времени, которое продлилось семь лет. Сначала из ситуации попытались выйти, потребовав от стран-заемщиков усовершенствовать экономическую политику в обмен на помощь международных институтов, а также дополнительные займы от банков. Но последний пункт очевидно требовал от банков нарушить самые элементарные принципы разумной политики. После долгового кризиса в Латинской Америке впервые были предприняты систематические усилия наладить международную координацию в сфере регулирования. Их итогом стало Базельское соглашение 1988 года, которым была утверждена печально известная методика взвешивания рисков, приравнявшая риск по долговым бумагам стран ОЭСР к нулю.
Спустя три года после вспышки латиноамериканского кризиса секретарь казначейства США Джеймс Бейкер выступил с планом систематизации этих первых шагов. Этот план не был слишком хитроумным. Банки и институты развития, созданные в рамках многосторонних соглашений, должны были увеличить займы, а должники – продолжить работу по совершенствованию политики. План Бейкера вызывал всеобщее разочарование. Экономический рост снова забуксовал, и МВФ даже сократил выдачу займов.
Прошло больше трех лет, прежде чем Николас Брейди, новый секретарь казначейства, представил более удовлетворительную программу. Она оставляла банкам большую свободу выбора, в том числе предлагала снижать процентные ставки по облигациям и продавать их обратно должникам с крупным дисконтом. Если банки не соглашались на ту или иную форму реструктуризации, они должны были вложить дополнительные деньги. Кроме того, для обратного выкупа облигаций с дисконтом позволялось прибегать к займам международных институтов. План Брейди имел огромный успех. Доверие восстановилось, утечку капитала из Латинской Америки удалось обратить вспять, а рынки капитала стали снова проявлять тягу к выдаче займов.
Почему этих изменений пришлось ждать так долго? Самый очевидный ответ гласит, что в более ранних эпизодах латиноамериканской саги банки попросту не могли себе позволить списать за счет капитала столь большие убытки. Им потребовалось семь лет, чтобы, сохраняя видимость хорошей финансовой отчетности, сформировать адекватные резервы для покрытия убытков. К тому же важно заметить, что в истории с планом Брейди инициатива принадлежала отнюдь не государственному сектору. Именно желание ряда крупных финансовых институтов участвовать в торговле облигациями с дисконтом позволило создать рынок, благодаря которому удалось расчистить завалы, оставшиеся от прежней ошибочной политики. Инициативу проявили, в частности, два института: Citicorp в Соединенных Штатах и Deutsche Bank в Европе. Их тогдашние исполнительные директора старались создать впечатление, что они действуют дальновидно и руководствуются благими намерениями и заботой о благосостоянии мира в целом. Может, эти слова и были сказаны искренне, но нельзя забывать, что эти два банка участвовали в конкурентной гонке и хотели показать как можно более широкой аудитории, что состояние их бухгалтерского баланса лучше, чем у соперников. В Германии относительно более слабый Dresdner Bank и находившийся в государственной собственности Landesbanken не могли подвергать себя такому удару.
Последствия латиноамериканского краха чувствовались еще довольно долго: из него банки сделали самый простой вывод, что выдачи денег в долг развивающимся странам следует избегать. Кроме того, схема Брейди с облигациями внедряла в финансовые отношения на формирующихся рынках принцип секьюритизации. В результате во время очередного всплеска инвестиций 1990-х годов риск распределялся гораздо шире. Ни в одном соглашении о реструктуризации пенсионные фонды и фонды взаимных инвестиций не принимали заметного участия, поэтому схему обязательной конвертации облигаций в акции в случае дефолта (bail-in), использовавшуюся в 1980-е годы, больше нельзя было применить. Таким образом, интернационализация облигационного долга и разрушение защищенных от внешнего влияния и изолированных национальных рынков (сохранению которых способствовала политика финансовых репрессий) – относительно недавний феномен, стремительный рост которого начался лишь на волне бурной финансовой глобализации 1990-2000-х годов.
В 1990-е годы, с обрушением плановой экономики советского образца, либерализация счета движения капитала стала выглядеть в глазах государств более привлекательной. Активно обсуждались поправки к Уставу (Статьям соглашения) МВФ, которые потребовали от государств конвертируемости как по счету капитала, так и по счету текущих операций. Но прежде, чем было достигнуто согласие о введении Третьей поправки, грянул новый кризис, после которого защищать либерализацию счета движения капитала стало сложнее.
Многие страны с формирующимся рынком, и в особенности азиатские, подогревали свой инвестиционный бум за счет привлечения больших потоков капитала. Среди инвесторов царило общее убеждение, что разворачивается новое экономическое чудо. Влиятельное исследование о «восточноазиатском экономическом чуде» выпустил в 1993 году Всемирный банк. Эти потоки капитала имели две различные формы. Начиная с 1993 года Таиланд содействовал привлечению зарубежных депозитов недавно созданной системы лицензирования Международных банковских учреждений Бангкока. В Корею капитал прибывал главным образом через крупные холдинговые компании – чеболи. Заимствования шли на покрыти