Способствовал ли колониализм более безопасному и быстрому развитию капитализма в двух указанных смыслах, то есть развитию рынков и частной собственности, или же наоборот – угрожал этому развитию и задерживал его? Конечно, в своем стремлении установить свободу рынков и наладить между ними прочную связь, а с другой стороны – заложить твердый фундамент частной собственности Британия середины XIX века достигла больших успехов, чем все остальные империи. Посредством «дипломатии канонерок» Британия навязала договоры о свободе торговли среди прочих Османской империи (включая Египет) в 1838 году, Персии в 1841 году и Китаю в 1842 году. Как это ни удивительно, но и сама Британия подчинилась принципу свободы торговли благодаря усилиям ее пропагандистов, ланкаширских либералов Ричарда Кобдена и Джона Брайта – когда в 1846 году были отменены «хлебные законы». Таким образом, в отличие от главного поборника свободной торговли конца XXI века, Соединенных Штатов, Британия XIX века заходила в своей преданности свободной торговле настолько далеко, что была готова упразднить защиту собственного сельского хозяйства. Но если Кобден и Брайт полагали, что свободная торговля делает империю ненужной, Пальмерстон, который на протяжении значительной части 1836–1865 годов занимал пост министра иностранных дел или премьер-министра, применял силу для открытия рынков с большой охотой. Нанкинский договор 1842 года, заключенный после первой опиумной войны, обеспечивал доступ к китайским рынкам только для Британии. Договоры 1858 и 1860 годов, навязанные Китаю британским и французским оружием (и подписанные также Россией и Соединенными Штатами), открывали китайские порты для международной торговли.
Помимо свободной торговли, еще одним фундаментально капиталистическим институтом, который стремились экспортировать империалисты средневикторианской эпохи, было право частной собственности на землю. В частности, когда Британия покорила Лагос (в 1851 году объявив над ним протекторат, а в 1861 году аннексировав), она отвечала на требование британских (и отчасти африканских) купцов установить такое правительство, которое ввело бы систему прав собственности, позволяющую без опасений выдавать займы под залог земли и строений (Hopkins 1980, 1995). До некоторой степени эта мера возрождала дух реформы земельного налогообложения 1793 года в Бенгалии. Замысел генерал-губернатора Ост-Индской компании графа Корнуоллиса состоял в том, чтобы превратить заминдаров[126] из получателей одной из частей земельного налога в помещиков английского типа, обладающих стимулом к повышению производственного потенциала. И все же в последние десятилетия своего правления в Азии и Африке британцы отделяли проект распространения рынка от проекта распространения частной собственности и проявляли большую сдержанность в их практическом воплощении. С еще меньшим основанием эту политику можно было охарактеризовать как устойчивую черту империализма позднего Нового времени в целом.
Империализм конца XIX века выделялся на фоне остальных эпох тенденцией к заключению многосторонних соглашений о свободной торговле. В этой связи важно отметить создание зоны свободной торговли в Конго и многосторонние соглашения, навязанные Китаю и Японии. Однако колониальные державы, соперники Британии, как правило, оставались на протекционистских позициях (во Франции фритредерство воцарилось после заключения договора Кобдена – Шевалье и продлилось с 1860 по 1892 год). С началом в 1931 году Великой депрессии Британия отказалась от свободной торговли. В ответ ее конкуренты повысили таможенные пошлины. Вторая мировая война принесла с собой новые инструменты государственного вмешательства в экономику колоний. В частности, на многих территориях Британия в законодательном порядке создала торговые управления, наделив их монополией на экспорт сельскохозяйственной продукции. Хотя изначально они задумывались для предотвращения обвала сельскохозяйственных цен, вскоре выяснилось, что это эффективное средство наполнить бюджет, опуская цену закупки у производителей гораздо ниже цены, получаемой торговым управлением на мировом рынке. По этой причине их сохранили и после войны, а во многих африканских колониях в первые годы после обретения независимости они превратились в главный источник дохода. Опять же, военная необходимость заставила Британию ввести целый ряд мер для контроля за импортом, а в равной мере и за экспортом. В Индии, крупнейшей из колоний, они даже переросли в своего рода планирование. Некоторые из индийских чиновников, занимавшихся после обретения независимости разработкой пятилетних планов, первоначальный опыт получили в ходе планирования для британского правительства. Таким образом, хотя в исторической памяти почему-то сохранилась прочная ассоциация между империей и политикой laissez-faire, британцам была не чужда государственная политика развития (Bauer 1954).
Определенные усилия по интеграции рынков внутри своей империи предпринимали все капиталистические державы. Этот эффект достигался благодаря инвестициям в механизированные средства транспорта, введению единой валюты и устранению внутренних таможенных преград. Тем не менее колониальная администрация часто проявляла терпимость к концентрации собственности и заключению между фирмами соглашений о ценах и даже об ограничении объемов производства. Конечно, власти редко посвящали в их подробности, да и в самой Европе в тот же период власти часто мирились со сговором между поставщиками. В зависимости от колонии меры европейских фирм по ограничению конкуренции имели разный масштаб и эффективность. Так, к примеру, с 1920-х по 1940-е годы в британской Вест-Индии конкуренция в банковском деле была гораздо сильнее, чем в Западной Африке благодаря вмешательству канадских банков (Austin and Uche 2007; Montieth 2000).
Но если в установлении свободной торговли имперские державы обнаруживали в викторианскую эпоху большое рвение, то проектом по экспорту права частной собственности они очень быстро поступились. На пути его реализации встали административные и политические преграды, ярчайшим примером которых явилось восстание 1857 года в Индии, воспринятое некоторыми чиновниками как предостережение против дальнейшего вмешательства Британии в отношения собственности, налогообложения и купли-продажи в сельском хозяйстве. В дальнейшем колониальная администрация, вмешиваясь в экономику Индии, действовала гораздо менее напористо, чем при реализации своей политики по распространению и интеграции рынков. Закон об облегчении положения сельского хозяйства в Декане 1879 года, призванный не допустить изъятий земли в пользу ростовщиков из несельскохозяйственных каст, можно рассматривать как попытку смягчить воздействие монополизации местных кредитных рынков на благосостояние населения. Но такой шаг едва ли приближал появление свободного рынка земли и капитала[127].
Различия в политике существовали как между империями, так и между колониями внутри одной державы. В межвоенный период британское правительство подмандатной Палестины провело реформу земельных отношений среди арабских крестьян, ликвидировав систему мушаа, в которой общинная земля периодически перераспределялась между членами общины, и заменив ее системой фермерских хозяйств с единоличным собственником (Nadan 2006: 212–260). Отдельные должностные лица, такие как Р. Х. Роу, служивший в 1920–1927 году главным геодезистом Золотого Берега, а затем, вплоть до своей смерти в 1933 году, – главой земельной комиссии Нигерии, продолжали убеждать колониальную администрацию в необходимости ввести обязательную регистрацию титулов собственности на фермерские хозяйства, закрепив их за индивидуальными владельцами. Роу доказывал, что передача земли в частные руки – это естественный итог общественной эволюции, и полагал, что на британских властях лежит обязанность ускорить этот телеологический процесс развития (Phillips 1989: 118–135). Как уже отмечалось, установление такой системы титулов собственности в конечном счете и было целью захвата Лагоса. Однако к началу колониального раздела Африки в политике случились изменения. Даже в 1920-е и 1930-е годы (а по большому счету – вплоть до деколонизации) доводы Роу и его единомышленников не находили большого отклика. Для этого имелось несколько причин. Существовало опасение, что запуск земельной регистрации вызовет лавину судебных тяжб, даже если при этом в долгосрочном плане правовые и иные транзакционные издержки снизятся. В Британской Западной Африке стремительный рост сельскохозяйственного экспорта при существующей системе землепользования лишил реформу экономического смысла. К примеру, в так называемой общинной системе землепользования на Золотом Берегу различалась собственность на землю и на урожай, а также находящиеся на этой земле постройки. Фактически существовали средства пожизненной защиты индивидуальной собственности тех, кто создал эти активы. По всей видимости, такие нормы, пользовавшиеся поддержкой колониального правительства, давали высокую степень защиты инвесторам и, соответственно, обеспечивали быстрое накопление капитала (в форме посадки деревьев какао). В итоге экспорт какао-бобов с Золотого Берега, в 1890 году равнявшийся нулю, в 1910–1911 годах обогнал экспорт из Бразилии, а к 1923 году увеличился в пять раз, достигнув 200 тыс. тонн. Наконец, чиновники опасались, что при более свободной продаже земли система частного землевладения приведет к углублению разрыва между богатыми и бедными и лишит общество стабильности, поскольку нищающим крестьянам придется продать свою землю и пополнить ряды городских безработных (Austin 2005: 339–347, 531–533).
На протяжении более чем столетнего периода, о котором здесь идет речь, в большинстве колоний, если не во всех, численность наемных рабочих росла в абсолютном и относительном выражении. В частности, это касалось Южной и Юго-Восточной Азии, а также – в XX веке – Африки южнее Сахары. В то же время принудительный труд в различных формах (традиционного типа, как в Индии, и рабства, в том числе долгового, как в Африке) сокращался, как и, до некоторой степени, труд в рамках семейного хозяйства. Насколько этот процесс приводил к обезземеливанию, зависело от местных условий. Такой процесс действительно наблюдался в Южной Азии. В то же время в Африке мужчины-мигранты, работавшие на золотых рудниках Витватерсранда (ЮАР) или на плантациях какао-бобов Ганы, сохраняли право на землю на своей малой родине, где их жены и старшие дети занимались выращиванием продовольственных культур (Austin 2005; Roy 2005; Sender and Smith 1986).